Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль

• Название: Письма и записки Оммер де Гелль
• Автор: Павел Вяземский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01336-6

«Письма и записки Оммер де Гелль», якобы принадлежащие французской писательнице Адель Омер де Гедль (1817–1871), «перевод» которых был впервые опубликован в 1933 году, в действительности являются весьма умелой и не лишённой живого интереса литературной мистификацией сына поэта, критика и мемуариста кн. П.А.Вяземского Павла Петровича Вяземского (1820–1888), известного историка литературы и археографа. В записках наряду с описанием кавказских и крымских впечатлений французской путешественницы упоминается имя М.Ю.Лермонтова, что и придавало им характер скандальной сенсационности, развеянной советскими исследователями в середине 30-х годов нашего века.

(Из аннотации к изданию)

---

И в самом деле, не удивительно ли, что женщины, столь различные по положению и происхождению, как-то: русская, немка и француженка, отреклись от своих убеждений, вкусов, предрассудков и антипатий, соединились, чтобы по примеру первых христиан подвизаться на поприще обращения язычников.

Несмотря на свой религиозный восторг и роль вдохновленных, к которой они считали себя призванными, эти три светские женщины, привыкшие к роскоши, все-таки подчас должны были раздражаться лишениями и утомлением продолжительного путешествия, что и проглядывало иногда в их взаимных отношениях. Поэтому не удивительно, что они пожелали разойтись по приезде в Таганрог. В особенности же графиня Гвашер, менее своих подруг проникнутая святостью, не раз возмущалась против строгих правил, которым должна была подчиняться; впрочем, эти порывы к независимости были непродолжительны, и когда на другой день ее посещения консул вернулся в порт объявить ей, что подорожная готова, барка с тремя путницами исчезла и никто ничего не мог сообщить о ней.

Появление этих женщин в Крыму встревожило весь полуостров. Горячо желая приобрести приверженцев, они всходили на горы в своем монашеском костюме, с крестом и евангелием в руках, пробирались в долины и татарские деревни и, наконец, в своем поучительном экстазе доходили до того, что проповедовали на открытом воздухе перед последователями корана, удивленными присутствием подобных миссионерок. Однако, несмотря на их мистическую ревность, убедительный голос и оригинальность предприятия, наши героини, как и предсказывал английский консул, мало имели успеха. Они достигли только того, что сделались положительно смешными не только в глазах татар, но и всех живущих на южном берегу. Вместо того, чобы помогать им или хотя бы относиться снисходительно к их побуждениям, они видели в них только сумасбродных мечтательниц, способных поучать малых детей. Полиция, с своей стороны, всегда готовая ударить тревогу и получившая, кроме того, инструкцию относительно пребывания этих женщин, стала препятствовать всем их миссионерским предприятиям. И, в конце концов, добилась того, что не успело пройти двух месяцев со дня их приезда, как они принуждены были бросить проповедничество и все прекрасные мечты, которыми себя убаюкивали во время тяжелого путешествия. Понятно, им очень тяжело было отказаться от желания заставить восторжествовать слово божие в этих горах, обращенных ими в новую Феваиду. Г-жа Криденер, движимая глубоким убеждением и той силой воли, которая делает героев или мучеников, не могла перенести разочарования; ее здоровье, уже подкошенное многими годами аскетической жизни, быстро расстроилось. Не прошло и года после ее прибытия в Тавриду, как уже не было никакой надежды на ее спасение. Она умерла в 1823 году на руках дочери, баронессы Беркгейм, которая жила несколько лет на южном берегу и сделалась хранительницею многих документов, относящихся к последнему периоду ее жизни, столь богатой романтическими событиями; к несчастию, документы эти не могли получить гласности. Так кончила в изгнании свою жизнь эта избранная натура, вкусившая все великосветские удовольствия, по влечению посвятившая себя всем христианским добродетелям и явившая в России редкое зрелище женщины, влияющей на царя не молодостью, не любовью, а истинною верою, умилительною добротой и мистическим вдохновением, долго разделяемыми ее царственным учеником.

Княгиня Голицына, не столь искренняя в своих религиозных верованиях, бросила мысль об обращении, как только переселилась в свою прелестную виллу на южном берегу. Оставив навсегда сермяжное платье, она избрала не менее эксцентричный костюм, который и сохранила до самой смерти. Костюм этот состоял из юбки-амазонки с суконным камзолом, совершенно мужского покроя; польская шапочка, обшитая мехом, довершала костюм, который как нельзя более согласовался с оригинальным умом княгини. В этом костюме можно видеть ее портреты и в настоящее время, находящиеся в салонах Кореиза.

Едкий ум, поссоривший ее с петербургским двором, величественное обращение, громкое имя, удивительная память и большое богатство — все это привлекло к ней самых знатных людей южной России. Знаменитые иностранцы добивались чести быть ей представленными; вскоре около нее образовался маленький двор, в котором она председательствовала с достоинством настоящей царицы. Но, причудливая и капризная, она иногда на несколько месяцев запиралась в полнейшем уединении; хотя она и была заражена философскими и даже вольтерьянскими идеями, но воспоминание о баронессе Криденер сейчас же возвращало ее к прежней набожности, резко противоречащей с ее обычным обхождением. В один из припадков такой набожности она водрузила высокий крест на возвышенности Кореиза.

Этот вызолоченный крест виден издалека. Среди скал, покрывающих весь этот берег, вид этого символа любви и милосердия, возвышающегося над деревьями, привлекая взоры, свидетельствует даже в пустыне о религиозном настроении княгини.

Эта женщина умерла в 1839 г., надолго оставив пробел в русском обществе. Княгиня Голицина, воспитанная в XVIII столетии, хорошо знавшая нашу литературу, владевшая французским языком с остроумною легкостью, которой он некогда так славился, свидетельница многих переворотов, она знала всех выдающихся деятелей империи; кроме того, она, одаренная наблюдательным и критическим умом, придававшим ее разговору столько же разнообразия, сколько и остроты, была мужчиной по уму и разносторонним познаниям; женщиной — по грации и легкомыслию. Вообще по своим блестящим качествам и прелестным недостаткам она принадлежала к типу, в настоящее время все более и более исчезающему.

В настоящее время, когда блестящий разговорный язык окончательно утратил свое значение во Франции и поддерживается лишь в некоторых редких салонах Европы, трудно понять, какое влияние имели некогда женщины с блестящим умом. Современные наши женщины, стремящиеся более к известности в прессе, нежели к господству в салонах, скрывают все сокровища своего воображения и ума под покровом щепетильной сдержанности, которая, без сомнения, не может не повредить обществу. Писать фельетоны, романы, стихи бесспорно прекрасно, но господствовать в салонах, как женщины XVIII столетия, не лишено также своей цены. Однако не будем обвинять исключительно женщин в том, что французское общество потеряло первенство; современные мужчины, более серьезные и думающие о материальных интересах, стали относиться равнодушнее к тому, что прежде считали предметом поклонения и восхищения.

Но мы потеряли совсем из вида графиню Гвашер, не менее интересную из наших героинь. Она, еще до разлуки со своими сообщницами, оставила проповедничество, наняла на берегу моря уединенный домик, где и поселилась с горничной. По примеру княгини Голицыной она сбросила монашеское платье и оделась в мужской костюм. Некоторое время графиня ушла в такое уединение, что никто из соседей не знал о ее существовании. Ее можно было видеть только во время верховых прогулок вдоль берега, для которых она выбирала самое ненастное время.

Несмотря на это, она не спаслась от любопытства, которое естественно возбудила. Некто полковник Иванов, бывший свидетелем приезда наших путешественниц в Крым, их странного поведения и пораженный оригинальностью г-жи Гвашер, шаг за шагом следил за этою последнею и в конце концов нанял домик поблизости убежища, где она скрывалась, в надежде таким образом подстеречь ее тайну. Но, чтобы не испугать ее своим присутствием, он в продолжение нескольких недель довольствовался тем, что издали сопровождал ее в уединенных прогулках, предоставляя случаю — этому покровителю влюбленных и любопытных — сблизить их. Наконец его настойчивость увенчалась успехом.

Однажды вечером, возвратясь ранее домой, полковник, облокотясь на окно, наблюдал за приближающимися предвестниками бури. Морские волны, поднимаемые порывами ветра, издавали глухие стоны, предвещающие сильную бурю. Это было время равноденствия.

Тяжелые свинцовые тучи, казалось, соединяли небо с землей. Все в такую минуту располагает к меланхолическому созерцанию, к тем неопределенным грезам, которым предаешься, когда видишь море с его бурями и когда в сердце таится романическая мечта.

Полковник с наслаждением предавался влиянию стихий, как вдруг его созерцание было нарушено неожиданным происшествием. Он увидел вдали всадника, который, в надежде найти у него убежище, направлялся галопом в его сторону. В эту самую минуту буря разразилась с страшною яростью, море выбрасывало груды пены; все это ставило незнакомца в критическое положение, которое сильно тревожило полковника. Но неожиданное открытие еще более усилило его интерес: он узнал в этом всаднике таинственную соседку и вскоре вполне убедился в своем предположении. Обрадованный случаем, который как нельзя более согласовался с его мыслями, он поспешил оставить свой наблюдательный пост, чтобы принять гостью, столь неожиданно посылаемую ему судьбой.