Григорий Карев - Твой сын, Одесса

• Название: Твой сын, Одесса
• Автор: Григорий Карев
• Издательство: Маяк
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-7760-0162-5

В основе героической повести события, происходившие в Одессе в годы Великой Отечественной войны. Книга рассказывает об обороне города, борьбе одесского подполья. Она написана на документальной основе.

В центре произведения — герои-партизаны, комсомолец Яша Гордиенко, разведчик и связной, чекист В. А. Молодцов-Бадаев, руководитель отряда одесских партизан, и многие другие — люди мужественные, несгибаемой воли, до последней капли крови преданные советской Родине.

---

— Мы пошли, Федор.

И, к удивлению Яши, темнота ответила совсем рядом:

— Хорошо, товарищ командир. Будете в клубе?

— Да.

— Константин Николаевич с группой уже там.

Только теперь Яша сообразил, почему партизан, который провожал его от входа в катакомбы до самой штабной пещеры, в некоторых местах останавливался, делал замысловатые движения фонарем, будто подавал знаки кому-то: в известных партизанам местах находились дежурные, и сигналы фонарем служили паролем-пропуском идущим в темных катакомбах.

Бадаев шел впереди, освещая фонарем неровный потолок, вытесанные уступами в темно-сером ракушечнике стены узкой штольни. Яша шел следом. Сперва слышен был только хруст щебня под ногами, шорох осыпающейся с потолка каменной крошки да неясный гул впереди. Потом Яша начал различать обрывки музыки, неясные, будто отраженные эхом голоса, которые слышались все громче и громче. За одним из поворотов перед Яшей неожиданно открылся просторный подземный зал. В центре зала, тускло освещенного такими же, как у Бадаева, фонарями, на плоской каменной глыбе стоял патефон, а вокруг кружились в вальсе несколько пар. При появлении Бадаева кто-то выключил патефон, и пары разошлись к стенам.

— Продолжайте, ребята, время еще есть, — сказал Бадаев, поздоровавшись, — Знакомься, Яша, — подтолкнул он Гордиенко к щупленькому бойцу в ушанке и длинном пальто, оказавшемуся к ним ближе других.

— Яшко, — протянул руку Гордиенко.

— Тамара Меньшая, — озорно сверкнули ему в ответ угольно-черные глаза из-под ушанки.

— Девчонка, что ли? — удивился Яша.

Тамара засмеялась, и ее звонкий, как у Лены, смех, показался Яше каким-то чужим, неуместным в этом темном и сыром мире. Чужим и в то же время знакомым. Где-то уже слышал Яша этот голос. И глаза видел. Где? Когда?

— Весело сегодня в клубе? — спросил Бадаев Тамару. — Это хорошо.

— Весело. Вы бы послушали, как наш отрядный минер только что пел «Раскинулось море» — за сердце берет.

— Иван Иванович? Этот может!

— Да, Ваня Иванович. Вон он, рядом с баянистом, прихлопывает в такт музыке, того и гляди в пляс пустится. Ему через несколько минут на задание идти.

— …Да… У Ивана Ивановича флотский характер… Только… — по лицу Бадаева словно мимолетная тень прошла. — Только не все, Тамарочка, веселы… Посмотри на Галину.

— Это верно, Галочка Марцишек сегодня не в форме, — согласилась Тамара. — Переживает за мужа.

— И за мужа, и за себя. Иван Иванович идет на задание — она тревожится. А мне все утро покою не давала, просилась на связь. Я бы ее послал, но, честно, сегодня некого на хозяйстве оставить. Ведь из наших продуктов что-нибудь съедобное не каждый сумеет… Однако надо ее отвлечь от грустных мыслей. Позовите ее к себе, Тамара.

— Она не пойдет, Владимир Александрович. Повздорили мы вчера…

— Ну, вот! Нам еще этого не хватало! — строго сказал Бадаев. — Небось, из-за какого-нибудь пустяка?

— Вы угадали, — покраснела Тамара.

— Как вам не стыдно, Тамара. Вы же… Неужели не понимаете?

И, не ожидая ответа, Бадаев повернулся к стоявшему рядом партизану:

— Женя, позовите Галину Павловну.

Цокая по камню подковками аккуратных сапожек, подошла молодая женщина в красной косынке и синем костюме, в отворотах которого светлела простенькая кофточка с наивными голубыми крапинками. И светлые кудряшки, забавно вздрагивающие при каждом движении головы, и нежные ямочки на мраморно-белых щеках, и вся ее трогательная хрупкость показались Яше чем-то удивительно мирным, домашним, кричаще несоответствующим хмурому подземелью, как не соответствовали ему патефонная музыка и танцы.

— Вот Тамара так расхваливает ваши картофельные котлеты, что мне, право, захотелось снова их попробовать, — встретил ее улыбкой Бадаев. — Говорит, что такого вкусного блюда она и в столовой санатория Дзержинского не пробовала.

— Ну что вы, Владимир Александрович, — смущенно потупила глаза Марцишек — Зря шутите.

— Да не я, не я хвалю, а вот Тамара. А она, знаете, какой ценитель!

— Правда, Галочка, ты готовишь чудо как вкусно, — как-то открыто и ясно улыбнулась Тамара, будто и не было между ними никакой размолвки.

Марцишек ответила ей такой же теплой, благодарной улыбкой и вдруг прижалась щекой к грубому сукну ее пальто:

— Ах, Томка! Томка! Думаешь, я не знаю, что вы здесь с Владимиром Александровичем говорили обо мне и жалели меня? Ну, не могу совладать с собой, когда Ваня уходит… Лучше бы я… Не надо, не надо меня жалеть…

— Ну что вы, Галина Павловна, — тронул ее за плечо Бадаев. — Полноте, кто там вас жалеет! Вот возьму и пошлю на связь с рыбаками Большого Фонтана. Прикажу одеться нищенкой, выпачкать лицо сажей…

— Правда? — обрадовалась Марцишек. И навернувшиеся было на глаза слезы сверкнули на ресницах, как капельки веселого апрельского дождя.

— Правда. Вот вернется Иван Иванович, утром вместе обдумаем и решим. А сейчас я вас вот за чем позвал: чем кормить людей будем? Ведь проголодался народ. Что там у нас на ужин?

— Винегрет. Из кислой капусты и огурцов.

— С картошечкой?

— Картошечка… сгнила… Завтра на борщ еле-еле.

— И опять без луку?

— Без луку.

— А масло? Подсолнечное?

— По десять граммов на человека Васин выдал. Беречь, говорит, надо.

— Ах, он жаднюга! Ах, скупердяй! А ну-ка пойдем к нему. Пойдем, выпросим лучку, картошечки. Ну какой же винегрет без картошки!

— А я тебя знаю, — опять, тихонько смеясь, сказала Тамара, когда Бадаев и Марцишек ушли искать Васина. — Ты — Яшко Гордиенко. О тебе только и разговору сейчас в катакомбах. Говорят, какой-то план принес, закрылись в штабе с командиром, никого не пускают к вам. Правда?

Яша смутился, не знал, что ответить своей словоохотливой собеседнице. Но в это время опять заиграл патефон, в угрюмом подземелье, послышался звук, напоминающий скрежет камней, потом мощным аккордом ворвалась музыка. Партизаны собрались в центре зала. Послышались возгласы:

— Тамара. Лезгинку!

— Где Тамара?!

— Это вас зовут? — робко спросил Яша, так и не ответив на ее вопрос.

— Нет, — тихо и, как показалось Яше, с сожалением вздохнула Тамара Меньшая.

Круг партизан раздался. На середину вышла тонкая в талии высокая женщина. Одним движением руки она сбросила на руки соседа пальто, лихо топнула каблучком высокого полуботинка и замерла — в прищуре больших черных глаз горел лукавый, задорный огонек. Человек, принявший от нее пальто, сдвинул головку патефона, и пластинка начала мелодию сначала. В такт музыке партизаны легонько хлопали в ладоши, и женщина, подняв левую руку на уровень груди, будто поплыла по воздуху. Хлопки становились все громче, все энергичнее, и все выразительнее трепетало сильное молодое тело под бордовым шерстяным платьем, все заметнее вздрагивали вишневые, чуть припухшие губы. И вдруг, на каком-то неуловимом для Яши такте, женщина сорвала с плеч большой кружевной шарфик.

И будто вихрь ворвался в сырое подземелье, словно искры обожгли всех собравшихся, словно стремительный поток подхватил танцовщицу.

— Кто это? — спросил Яша свою новую знакомую.

— Тамара Большая.

Яше хотелось перебороть неловкость, охватившую его с самого начала знакомства, он иронически улыбнулся:

— Опять Тамара? И что это у вас за фамилии такие: Большая, Меньшая, а Малюсенькая тоже есть?

— Нет, нас только две, — ответила ему с улыбкой собеседница. — Обе — связные. И ребята, чтобы нас не путать, прозвали ее Большей, а меня Меньшой. А фамилии у нас обыкновенные: она — Тамара Шестакова, я — Тамара Межигурская…

Межигурская?.. Ну, конечно же, что — она! Тамара Ульяновна! Ее-то, одесскую чекистку, Яша знал. С какой завистью, бывало, провожал ее Яша глазами при встрече! Чекистка! Что-то было в самом этом слове такое особенное, притягательное для Яши, овеянное романтикой, славой далеких революционных дел… Яша даже не помнит, как и когда он узнал, что родственница соседки по лестничной клетке — чекистка. Она, конечно же, не замечала вихрастого парнишки, его восхищенных взглядов. Да и встречались они два-три раза в году, по большим праздникам. Нет, конечно же, Тамара его не помнит!.. Яша еще больше смутился.

— Она знаешь какая? — не замечая Яшиного смущения, продолжала рассказывать Тамара о Шестаковой. — Во время обороны медицинской сестрой на теплоходе плавала, раненых на Большую Землю возила. Налетят фашисты, начнут бомбы бросать, все гремит и воет вокруг, осколки свистят, а Тамара смеется, поет, танцует, ободряет раненых. Вот и теперь: ей на задание идти, а она… Павел Владимирович говорит, что веселье и бодрость духа нам нужны так же, как воздух и взрывчатка.

Яша знал, что катакомбисты — отважные, сильные духом и телом люди, подобранные Бадаевым из моряков, пограничников и рабочих каменоломен по рекомендации партийных органов. Знал, что под землей у них много тяжелой работы: роют колодцы и стоки для подпочвенных вод, ищут новые подземные лазы и выходы из катакомб и укрепляют старые, выпиливают из камня столы и скамьи, пишут воззвания, печатают листовки, устраивают ночные вылазки с радиостанцией для связи с Москвой. Ему казалось, что в этом суровом подземном мире — сыром и холодном мире без дней и ночей, без вечерних зорь и утренних рассветов — должны замереть смех и веселье, что катакомбисты должны быть суровыми и думать только о борьбе с гитлеровцами.