Леонид Золотарев - Люди без имени

• Название: Люди без имени
• Автор: Леонид Золотарев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман «Люди без имени» написан в конце 40-х и начале 50-х годов прошлого столетия Леонидом Михайловичем Золотаревым и нигде не публиковался, рукописи хранились в архивах семьи. Для автора, как и для миллионов русских людей, Отечественная война стала не только отражением национальной трагедии и национального триумфа, но и фактом собственной биографии…

---

— Леонид, ждать нельзя! — возразил Тульский. — Сегодня мы работаем на заводе, завтра пошлют на другое место.

Возражение Тульского было основательным, и с ними нельзя было не согласиться, поэтому Леонид сказал: — В этом ты прав. Значит, решено, Пуранковскому не сообщать.

К намеченному времени Яшке Филину не удалось проникнуть через заграждение, так как возле бензинохранилища все время ходили подозрительные люди, и он терпеливо ждал вспышки в бараке. Тульский медлил. Проникнув внутрь склада, он чиркнул спичку, осветив место, выбранное заранее для поджога…

Перед ним стоял солдат с пистолетом в руке.

Леонида ошеломила неприятная новость, и он не мог найти себе места. Шаров еще не знал о случившемся, но, заметив бледное лицо Леонида, когда раздавал ужин, понял. Оставив за себя в столовой хлебореза, Михаил побежал к Леониду.

— Вызови Пуранковского, я хочу поговорить с ним, — приказал Маевский.

Пуранковский догадался о причине просьбы прийти в столовую, но никак не ожидал, что с ним заговорят у ворот на виду всей охраны. Леонид подошел к нему вплотную, глянул в упор и резко произнес: — Узнайте, кто выдал его! Вы поняли меня? Идите!

Размышлять было некогда; слова русского для него были настолько неожиданны, что он машинально приложил руку к козырьку и произнес: — Есть!

Леонид тотчас удалился, а Пуранковский, не успев различить в темноте говорившего, вышел из зоны.

Ему не составило большой трудности узнать провокатора: допросы военнопленных по делу Тульского проходили в его присутствие, где он был переводчиком.

В столовой Пуранковский застал Маевского, беседующего с Шаровым и инвалида, перебиравшего картофель. По голосу Леонида он определил, что именно он разговаривал с ним ночью, и у Пуранковского рассеялось последнее сомнение в возможной провокации Эндриксона против него; с Шаровым он был давно знаком и связал свою судьбу по совместной работе, но присутствие инвалида его смущало, и он заговорил на отвлеченную тему.

— Свой человек, говорите! — сказал Шаров, заметив, что Пуранковский боится инвалида.

— Спасти товарища нельзя — судьба решилась окончательно!

Леонид предвидел исход дела, но, услышав слова переводчика, склонил голову.

— Расстреляют завтра, как только прибудет новый начальник, — продолжал переводчик, — Мецала отказался выполнить распоряжение директора завода — дать команду солдатам расстрелять пленного и подал рапорт об отстранении его от должности.

— А те двое, — не поднимая головы, спросил Леонид.

— Они в безопасности. Их арестовали за то, что в бараке нашли сало, принесенное из склада. Один из них Волков, оказался жертвой своей нечестности, укрыв у Тульского сало. Рощин — провокатор.

Пока переводчик говорил, Леонид думал о другом. До его сознания долетали отдельные фразы. Мысли витали вокруг Тульского, но, услышав слово провокатор, Леонид встал и подошел к Пуранковскому.

— Вы в этом убеждены? — спросил он.

— Вполне! — ответил переводчик. — Рощин будет прощен — предварительно поцелует сапоги нового начальника.

— Маневр и милосердие разыгрывают господа начальники, — сказал Шаров, — но Рощину номер не пройдет!

— Спасибо, Владимир! От всего сердца благодарю! — и Леонид крепко пожал руку переводчика.

— Вы можете рассчитывать на мою помощь всегда и считайте меня взамен погибшего товарища! — сказал гордо Пуранковский.

… Их вывели за проволоку рано утром. Ярко светит солнце, необычное в этих краях в данное время года, согревая теплом Тульского в последний раз.

— Вернетесь, сообщите в бригаду, что я честно погиб за родину, — крикнул он и запел «Интернационал».

Принесли лопаты и кирки. Военнопленные лагеря сгрудились около проволоки. Тульский роет для себя могилу, двое стоят на коленях. Рощин целует сапоги начальника. Помиловали обоих, и Рощина и Волкова. Они бегут в барак, не чувствуя под собой земли.

Но напрасно спешил Рощин в барак. Там ожидала его бесславная смерть.

— Тульский погибнет как герой, а ты — как подлец. Я готов таких негодяев бить каждый день, — произнес инвалид и ударил Рощина по голове поленом.

— За что? — спросил Волков, когда Рощин замертво пал.

— Ты ничего не видел и не знаешь! — гневно сказал инвалид, вытирая слезы грязным рукавом. — Иначе тебя ждет участь предателя! Иди в барак!

Тульского не видно, куча земли над ямой растет. Наконец он вылезает, садится на край могилы и закуривает. Всегда раздраженный и нервный, Тульский перед смертью необычайно спокоен. Палачи ожидают, когда приговоренный закончит курить, не хотят лишить последнего удовольствия, беседуют между собой.

Мецала уговаривает начальника, но он неумолим, по-видимому, вопрос решен окончательно. Пуранковский и Мецала удаляются в барак, чтобы не слышать выстрела. Добровольным палачом напросился санитар сержант Луйко. Он становится против Тульского в двух шагах и поднимает пистолет. Солнце светит в глаза Ивану. Он подносит руку к глазам, чтобы было удобно смотреть на убийцу.

— Встань на колени и проси у начальника прощения! — говорит Луйко.

— Моряки на колени не становятся и пощады не просят!

Тульский смотрит в глаза палачу.

— Отвернись! Встань спиною ко мне!

— Мы привыкли смотреть смерти в глаза!

Луйко нажал спуск — раздался выстрел. Тульский продолжал стоять. Убийца промахнулся. Рука с пистолетом была от головы моряка не более чем на полметра. Чтобы не потерять остатков самообладания, Луйко делает еще шаг и вплотную приставляет пистолет к груди Тульского.

Закапывать товарища пошел Громов. Солдатов на медной дощечке выгравировал надпись: «Краснофлотец Иван Тульский не встал на колени перед врагами. 1942 год».

23. Иван Григорьев не выдержал каторги

Маевский временами был в настроении, шутил, рассказывал веселые анекдоты, подымал настроение другим. Порою, тоска находила на него. Тоскуя и думая о родине, делался мочалив и замкнут. В это время был скуп на слова, и они были проникнуты желчью насмешек ко всему окружающему, в том числе к себе и своими товарищам. Отсутствие ободряющих слухов о родине, гибель Ивана Тульского, и еще ряд причин — нагоняли тоску на душу Леонида. Он перебрал в памяти время, прожитое в плену, и пришел к убеждению, что работа его группы еще не оправдала себя достаточно. Необходимо активизировать работу и придать ей массовый характер.

И вот, в новый год, в бараках появились литовки. Шаров, имевший достаточно времени, размножил их на кухне во время ночного дежурства и разбросал по баракам. Они призывали к активной борьбе и саботажу. В них прямо спрашивалось у военнопленных: думают ли они вернуться на родину? Если думают, то как?

Поговорили, поспорили и время снова пошло своим чередом. Пленные делали ящики, портсигары и продавали финнам. Солдаты отбирали изделия и избивали русских. Каждый вечер перерывали барак и заставляли старшину Гаврилова уничтожать изделия, найденные в бараке, что он исполнял охотно. С уменьшением выпуска изделий заметно снижался жизненный уровень военноплен6ных. Исчезла торговля — не поступало хлеба.

Если в лесном лагере пять марок, полученных от финского сержанта, не имели никакой ценности, то в Никеле их имел каждый, и велась оживленная торговля. Хождение они имели исключительно внутри зоны, и в редких случаях, кто работал с финнами, те покупали хлеб. Финляндия не знала времен, когда не существовало карточной системы, и рассказам пленных о свободной торговле в Советском Союзе не верили. Многие из рабочих делились с русскими хлебом и не брали марок. Были и спекулянты — за буханку хлеба, фактическая стоимость которой — три-пять марок, брали по 25–30.

Первое время Леонид не обращал внимания на всю работу и торговлю, но вскоре принялся за ремесло и обнаружил незаурядные способности в поделке портсигаров. Лучше него выжигать на ящиках и портсигарах не умели. Ему можно было позавидовать. Он стал штатным выжигальщиком у столяра, выпускавшего с помощью Леонида оригинальные ящики для высокопоставленных особ по особому заказу через начальника лагеря, и тем самым завоевал право работать свободно. Налеты охраны на бараки участились, но были безрезультатны. При входе в барак Пуранковский кричал: «Полундра!» И пока дневальный нарочно докладывал солдату, что льстило его тщеславию, все запретное исчезало. Когда смысл слова «Полундра» стала понимать охрана, Пуранковский стал предупреждать заранее и осторожно.

В феврале месяце приехала комиссия по проверке лагеря. В зону ни один из членов, кроме попа — миссионера, не приходил. К удивлению всех, в барак, где помещался начальник, по очереди вызывали всех моряков. Очередь дошла и до Леонида. Он узнал следователя морского ведомства, который допрашивал его в Хельсинки, но тот не подавал вида, что знает Леонида. Следователь задал Леониду несколько вопросов, не касающихся дела, и неожиданно спросил: — В подводном флоте служили?