Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

• Название: «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.
• Автор: Павлюченков Алексеевич
• Издательство: ООО «Издательство "Собрание"»
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9606-0053-8

Философия нигилизма по отношению к советской эпохе в свою очередь не прошла испытание временем, выступив лишь в качестве идеологического сопровождения кризисных процессов в обществе. Актуальность опыта КПСС не исчезла с поражением коммунистической доктрины. Обращение к истории периода советского коммунизма говорит о том, что для него были присущи те же традиционные противоречия, которые изначально определили феномен российской цивилизации и ее устойчивое своеобразие. Книга содержит конструктивную критику политической истории большевистского периода. Проводится анализ исторических оснований системы советского коммунизма и ее связи с современными проблемами государственного строительства.

Для всех интересующихся историей России начала XX века.

---

В постановлении объединенного пленума ЦК-ЦКК, созванного в июле-августе 1927 года, которое в очень резких выражениях подробно описывало все этапы деятельности оппозиционного блока по подрыву авторитета партии и ее единства, звучал неожиданно мягкий приговор лидерам оппозиции и их сторонникам. Пленум снял с обсуждения вопрос об исключении Зиновьева и Троцкого из ЦК партии и объявил им строгий выговор с предупреждением. Партия и ее аппарат, а тем более советско-хозяйственная номенклатура, всегда чувствовавшая себя более независимо в отношении Сталина и его команды, еще не были готовы воспринять крутую расправу с лидерами оппозиции и их прошлым, с которым многие были тесно связаны. В беседе с эмигранткой Кусковой некий приезжий из СССР (естественно, «спец») говорил, что злейшим злом в советских управленческих кругах почитаются те, кого называют «коммунятами». Это тучи саранчи, которые вечно требуют себе «жратвы». На этих «коммунят» ставит свою карту оппозиция, этим «коммунятам» уступает и сталинская власть[808]. «Социалистический вестник» в августе 1927-го года писал, что сталинский аппарат менее всего жаждет великих потрясений, он готов признать диктатуру, но с тем, чтобы она обеспечивала ему спокойное и устойчивое существование и тяготится властью, которая вечно грозит какими-либо осложнениями. Аппарат спокойно относится к оппозиции, он чувствует, что оппозиция расшатывает твердость партийной диктатуры. Он поддерживает оппозицию, поскольку сам не желает рисковать выступлениями против партруководства.

Сталин вырывал жало у троцкистской оппозиции, «беспощадно расправляясь с ее сторонниками из числа руководителей и в то же время усваивая ее программу и тактику, чтобы тем самым привлечь на свою сторону троцкистски настроенные партийные массы, особенно из кругов комсомольской молодежи. Старшему поколению, умевшему реалистически подходить к решению политических задач, и даже партийному аппарату бюрократов-карьеристов, руководимых Молотовым, Сталин не доверял. Он прекрасно понимал, что опереться на эти круги в своей борьбе с Троцким он может лишь временно и что такая опора явится для него ступенькой к потере своего положения как единоличного диктатора, распорядителя судеб коммунистической партии и Советской России»[809]. Ограниченность поддержки аппаратом власти генсека заставляла Сталина быть осторожным в обращениях к этой поддержке, поскольку таковая неизбежно накладывала бы ограничения на его личные амбиции. Этим объясняются и эпизоды нерешительности в борьбе с оппозициями и систематические ротации кадров в 1930-е годы. Абсолютная власть не была застрахована от противоречий даже со своей самой надежной социальной базой.

Ведомственная номенклатура и сам партаппарат были еще ненадежны, и только этим можно объяснить неожиданный диссонанс между заранее подготовленной суровой обвинительной частью постановления и его неожиданно мягким приговором. Проявившаяся незаинтересованность номенклатуры в жесткой диктатуре и желание поддержать неопределенность в высшем политическом руководстве поставили окружение генсека в трудное положение, патовую ситуацию, выход из которой в рамках партийной «законности» был невозможен. Даже такая сверхцентрализованная партия, как большевистская, не обеспечивала необходимую степень администрирования, сохранялись элементы демократии. Разрубить этот гордиев узел могла помочь только некая внешняя сила. И эта сила была уже вполне приготовлена к своей исторической миссии внутренней эволюцией партийно-государственного механизма в течение десяти лет.

Несмотря на то, что Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем изначально была образована как учреждение государственное — при Совете Народных Комиссаров, ее репрессивный аппарат в ходе революции и гражданской войны воспитывался и функционировал как особое подразделение партии. Подразделение, построенное на иных организационных основаниях, без признаков какой-либо демократии, но работавшее под непосредственным руководством высших партийных инстанций, приблизительно так же, как в свое время Боевая организация партии социалистов-революционеров. Эти принципы отстаивал и открыто проповедовал легендарный руководитель чекистов Дзержинский.

Партийный аппарат и чекистское ведомство за десять лет Советской власти успели приобрести очень сложный и насыщенный противоречиями опыт взаимоотношений. Не прошло и года после образования ВЧК, как возникла острая необходимость поставить под партийный контроль ее местные органы после того, как они в 1918 году, в период государственной разрухи, подменили собой советские исполкомы, а заодно и руководящие партийные комитеты в провинции. Тогда чека осталась единственным реальным органом власти, который стоял вне всяких выборов и мог воплощать вертикаль государственной власти, будучи в наименьшей степени подверженным влиянию местного сепаратизма и местных интересов. Отзвуки былой власти чекистов и попытки их соперничества с исполкомами и парткомами сохранялись в Совдепии еще довольно долго. На протяжении всей гражданской войны Оргбюро ЦК регулярно обращалось к вопросам о конфликтах чекистов с губкомами партии на почве злоупотребления властью первыми (по мнению вторых) или же идеологического разложения вторых (по информации первых).

В первый год после революции, по замечанию одного современника, Россия напоминала собой «опрокинутое решето раков, куда-то лезущих и ущемляющих друг друга»[810]. Очевидец, служивший в Тверской губернии по ведомству Наркомюста, вспоминал, что в Торжке в 1918 году у исполкома произошли трения с местной чека. На угрозу исполкома принять репрессивные меры чекисты ответили, что они и сами не прочь проверить состав исполкома, а в случае надобности и арестовать тех, кого потребуется. В течение нескольких дней положение было угрожающим. В городе не знали кто кого, в конце концов, арестует, исполком — чека или чека — исполком. И тот и другая имели в своем распоряжении военную силу. Конфликт все-таки был улажен. В соседнем, Старицком уезде подобное же столкновение зашло так далеко, что исполком и чека поочередно арестовывали один другого, и потребовалось создание особого «революционного комитета», составленного большею частью из приехавших губернских чинов для того, чтобы разобрать их взаимные недоразумения[811].

Происходили эти столкновения потому, что никакие обязательные взаимоотношения между чека и исполкомом нигде не были предусмотрены. Случалось, что губернские чекисты вызывающе заявляли представителям исполкомов, что они имеют «неограниченные полномочия от центра и никому на месте в своих действиях отчета давать не будут»[812]. Только в самом конце 18-го года ВЦИК разрешил этот вопрос в том смысле, что высшими представителями местной власти были признаны исполкомы, а чека — учреждениями, входящими в их состав. Разъяснение это не имело никакой реальной ценности, так как в нем же было указано на обязанность чрезвычайных комиссий лишь доводить до сведения исполкома о состоявшихся постановлениях. Это давало возможность чека вынести какое угодно постановление, привести его в исполнение, а затем уведомить исполком о совершившемся факте.

В 1918 году не имелось никаких постановлений Советской власти, которые обязывали бы чека подчиняться постановлениям исполкома. Примерно в середине ноября появился секретный циркуляр наркомюста Курского, предписывавший председателям Советов наблюдать за общим положением юстиции на местах и в том числе за чрезвычайной комиссией. К осени 18-го года, к началу красного террора вся Россия была покрыта сетью чрезвычаек. Не было не только города, но вообще сколько-нибудь значительного пункта людской концентрации, где не существовало бы местной чека. Уездные чрезвычайные комиссии был упразднены весной 1919 года, когда большевизм прочнее стал на ноги, ликвидировал сепаратизм власти на местах и стал проводить сугубый партийный централизм.

Маятник судьбы для чекистов качнулся в противоположную сторону. С окончанием войны участились случаи преследования сотрудников чека за произвол, злоупотребления карательной властью, а также полное игнорирование более чем условной революционной законности. Полномочными представителями из Москвы на местах вскрывались темные чекистские дела о пытках, истязаниях заключенных, незаконных расстрелах и повешениях[813].

Примерная картина сложилась на недавно отвоеванном у белых юге, где еще теплилась гражданская война. Неупорядоченная жизнь края, не познавшего порядков военного коммунизма, сырая административная система, неопытные кадры. Жизнь, насыщенная борьбой с зелеными и реквизициями имущества буржуазии, скучившейся у Черного моря. В этих условиях 3-я партконференция Кубано-Черноморской области поручила обкому пересмотреть состав работников чрезвычайных органов, «руководствуясь необходимостью освежения личного состава и поднятия степени идейной сознательности оторванных от партии товарищей». В наказе специальной комиссии отмечалось, что «специфический характер работы чрезвычайных органов, требующих постоянного напряжения нервной системы, всех умственных способностей человека, быстро изнашивает и истощает организм работников и развивает у них болезни психического и нервного характера». Все заявления чекистов с просьбами о переводе полны жалобами на манию самоубийства, навязчивые идеи, страсть видеть во всем контрреволюцию, психастению и пр. Интересы партии требуют их перевода с работы в органах ЧК на другую, главным образом физическую работу[814].