Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

• Название: «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.
• Автор: Павлюченков Алексеевич
• Издательство: ООО «Издательство "Собрание"»
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9606-0053-8

Философия нигилизма по отношению к советской эпохе в свою очередь не прошла испытание временем, выступив лишь в качестве идеологического сопровождения кризисных процессов в обществе. Актуальность опыта КПСС не исчезла с поражением коммунистической доктрины. Обращение к истории периода советского коммунизма говорит о том, что для него были присущи те же традиционные противоречия, которые изначально определили феномен российской цивилизации и ее устойчивое своеобразие. Книга содержит конструктивную критику политической истории большевистского периода. Проводится анализ исторических оснований системы советского коммунизма и ее связи с современными проблемами государственного строительства.

Для всех интересующихся историей России начала XX века.

---

Если в свое время действительный род занятий коммунистической массы мог внушать подозрения с точки зрения «диктатуры пролетариата» и спасительная двойная бухгалтерия с ее графой о социальном положении служила целям затушевывания растущих социальных противоречий, то теперь она является неплохим иллюстративным материалом для анализа реальных процессов дифференциации советского общества. По данным на 1 июля 1928 года рабочих по социальному положению насчитывалось более 800 тысяч из 1 418 060 членов и кандидатов в члены ВКП(б). То есть в партийных отчетах на полных правах могли фигурировать внушающие законный оптимизм 59,95 % рабочих от общей численности партии; крестьян— 21,8 %; служащих и прочих — 18,3 %. Однако сопоставление общего количества коммунистов-рабочих с числом действительных рабочих, занятых на производстве в промышленности и сельском хозяйстве, — 534 978 чел., несколько омрачало этот оптимизм. Оно говорило, что 33,2 % рабочих по социальному положению в настоящее время находятся вне производства материальных ценностей, т. е. на руководящей советской, хозяйственной или другой общественной работе, в вузах, Красной армии и т. п.[804] То есть так или иначе, но в глазах значительной (если не всей) массы членов компартии партийный билет являлся путевкой на переход из социальных низов в заветную категорию служащих, точнее, ответственных служащих партийно-государственного аппарата и хозяйственного управления.

В канун эпохальных событий, сплачивая ряды и настраивая партийный механизм к задачам «великого перелома», Цека партии указал своему аппарату досконально изучить причины, тормозящие вступление в партию столь желанных рабочих «от станка»[805]. В 1928 году Орграспред отмечал, что рабочие крайне редко мотивируют свое нежелание вступать в ВКП(б) принципиальным несогласием с партийной линией. Высказывается отрицательное отношение лишь к отдельным явлениям и конкретным мероприятиям правительства. В рабочей среде преобладает недовольство нарождением «красной буржуазии». Недовольные спрашивают: зачем в таком случае революцию делали? Вызывает протест кампания «рационализации» труда, которую называют восстановлением крепостного права. Помимо прочего было распространено традиционное для русского рабочего недовольство политикой государственного нажима на крестьян.

В массах утвердился нормативный подход к своим выдвиженцам, принимающим коммунистический постриг. Подавляющее большинство рабочих согласно со всеми общими мероприятиями партии и считают их правильными, но в то же время чутко реагируют на всякий, даже мелкий недостаток в работе как ячеек, так и отдельных коммунистов. Характерные представления рабочих о должном: партийцы — это все равно как монахи в монастыре, отрешившиеся от всего личного. В связи с этим многие не хотят принимать на себя бремя ответственности и образцовости в труде и быту. Рабочие оценивают партийцев совсем иначе, нежели беспартийного, как уже не вполне своего, а обладателя частицы ризы властных полномочий. Партийный и отдыхать должен иначе, рассуждали рабочие, теперь и в пивную не смей.

С одной стороны — к партии повышенные требования, с другой стороны — недовольство реальным положением вещей. Говорят так: «Линия у вас хорошая, да партийцы есть скверные». Партийцы ведут себя недостойно — не хочу идти в такую партию. «В моем цеху примерных партийцев нет за исключением единиц, а остальные совершенно не понимают звания коммуниста, недостойны его. Проявляют шкурничество, занимаются словоблудием и т. п.» «Повышенная требовательность к коммунистам и несоответствие их поведения с этими требованиями служит серьезным препятствием к вступлению рабочих в партию». Притом непартийные активисты приглядывают за советской копейкой: «Деньги-то государственные и мы государственные. Зачем же зря тратить?»[806]

Серьезной проблемой в партийном строительстве стало отчуждение коммунистов от беспартийных. Руководство Партии-ордена с кризиса 1921 года постоянно следило за тем, чтобы ее ряды не отгораживались крепостными стенами от базовых слоев общества, граница между Орденом и обществом должна была быть всегда проницаемой и проходимой в обе стороны. Рабочие жаловались, что в ячейке сидят партийцы и смотрят и смотрят каким-то зверем. Открытые партийные собрания редки и закрыты для посторонних, как раньше «дворянские». Партийцы обособились и не прислушиваются к массе, не считаются с беспартийными. Один рабочий поделился досадными наблюдениями: рядом работают два партийца, иногда говорят о чем-то между собой, а когда подходишь к ним — сразу замолкают. Много неискренности разлилось между массой и представителями власти, партийцами. С партактивом рабочий начал разговаривать так же, как раньше мужик приучился говорить со всякой властью — с кукишем в кармане. Более половины опрошенных рабочих (68 %) отговаривались от вступления в партию неграмотностью, возрастом, болезнями, семьей. В приемной комиссии Сокольнического района изумлялись: как-то принимали в партию одного железнодорожника, лет 55-ти, и когда расспрашивали его о 1905 годе — то выяснилось, что он ничего не знает о восстании, спрашивали о революции 1917 года — тоже ничего[807]. То ли это была неискренность рабочего и нежелание обсуждать тему, то ли парадоксы менталитета эпохи, когда события гигантского масштаба проходят невидимыми для обывательского глаза, настроенного на мелочи жизни.

С октября 1917-го в строительстве новой государственной структуры было три заметных волны заполнения вакансий выходцами из социальных низов и маргинальных слоев общества. В первую очередь это период непосредственно после октябрьского переворота, когда десятки тысяч человек были двинуты на государственные и партийные посты через Советы, профсоюзы и заводские комитеты. Далее был период гражданской войны, образование все новых и новых бюрократических структур, объединение все более обширных территорий, завоеванных Красной армией. Естественно, это потребовало нового массового призыва. Рабочие от станка и прочие стали активно выдвигаться на ответственную работу через те же Советы, профсоюзы, РКИ вне всяких штатов и твердо установленных норм. С этим периодом связана большая текучесть кадров, тысячные переброски из тыла на фронт, с фронта на транспорт и т. д. В этой текучке и неразберихе в госаппарат втерлось особенно много проходимцев, вившихся около комиссарских должностей. Третий заметный массовый прием рабочих и бывших красноармейцев (а зачастую и белогвардейцев) в госаппарат наступил в 1921 году, после завершения гражданской войны, когда пошло резкое сокращение достигшей в ходе войны пятимиллионного состава Красной армии. Этот прилив уже сверх меры обеспечил новую госструктуру кадрами. Появилась потребность в сокращении госаппарата.

Жизнь дает массу поводов относиться к этому явлению по-разному. С одной стороны, если отвлечься от мифологии бесклассового общества и самоуправляющегося государства-коммуны, стремление наиболее социально активных рабочих и крестьян обрести в партбилете опору для перехода в высшие, управленческие слои общества при всех общеизвестных предрассудках не может оцениваться исключительно негативно. Напротив, в значительной степени российское общество начала века именно потому вынашивало революцию, поскольку нуждалось в радикальной замене старой, деградировавшей в социально-генетическом плане, общественной элиты. Но с другой стороны, выдвиженчество рабочих и крестьян обескровливало эти классы, поскольку партия отбирала в свою структуру наиболее энергичных и подготовленных представителей низов. В результате этого сопротивляемость общества напору государственно-бюрократической машины несомненно снижалась, что способствовало утверждению ее всевластия и распространению негативных свойств, имманентных системе государственного абсолютизма.

«Не государственное и внезаконное предприятие»

Сталин долгое время придерживался заимствованной им у Ленина характерной тактики в достижении цели — он воздерживался принимать откровенные единоличные решения и всегда стремился добиваться нужного мнения большинства. Политика допускает, но не любит резких поворотов и избегает таковых, если к тому имеется возможность. Моментальное устранение владельцев легендарных и просто громких имен с политической сцены явилось бы чрезмерным потрясением для малоинформированной публики и осторожного аппарата. Сталину была гораздо выгоднее постепенная кампания по дискредитации левой оппозиции в глазах партийных и обывательских масс. Поэтому, как ни странно, но Политбюро долее всего оставалось самым «демократическим» учреждением в партии, поскольку пленумы ЦК, конференции, благодаря тщательной работе аппарата, давно отличались требуемым единодушием.

В постановлении объединенного пленума ЦК-ЦКК, созванного в июле-августе 1927 года, которое в очень резких выражениях подробно описывало все этапы деятельности оппозиционного блока по подрыву авторитета партии и ее единства, звучал неожиданно мягкий приговор лидерам оппозиции и их сторонникам. Пленум снял с обсуждения вопрос об исключении Зиновьева и Троцкого из ЦК партии и объявил им строгий выговор с предупреждением. Партия и ее аппарат, а тем более советско-хозяйственная номенклатура, всегда чувствовавшая себя более независимо в отношении Сталина и его команды, еще не были готовы воспринять крутую расправу с лидерами оппозиции и их прошлым, с которым многие были тесно связаны. В беседе с эмигранткой Кусковой некий приезжий из СССР (естественно, «спец») говорил, что злейшим злом в советских управленческих кругах почитаются те, кого называют «коммунятами». Это тучи саранчи, которые вечно требуют себе «жратвы». На этих «коммунят» ставит свою карту оппозиция, этим «коммунятам» уступает и сталинская власть[808]. «Социалистический вестник» в августе 1927-го года писал, что сталинский аппарат менее всего жаждет великих потрясений, он готов признать диктатуру, но с тем, чтобы она обеспечивала ему спокойное и устойчивое существование и тяготится властью, которая вечно грозит какими-либо осложнениями. Аппарат спокойно относится к оппозиции, он чувствует, что оппозиция расшатывает твердость партийной диктатуры. Он поддерживает оппозицию, поскольку сам не желает рисковать выступлениями против партруководства.