Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

• Название: Персонных дел мастер
• Автор: Станислав Десятсков
• Жанр: Историческая проза

Роман Станислава Десятникова является трилогией, две первые части которой вышли в Лениздате в 1986 году. В центре повествования - история Северной войны, перипетии сложной дипломатической борьбы, которую вели Петр I и русская дипломатия. На этом фоне автор рассказывает о судьбах двух братьев - Никиты и Романа Корневых.

---

— Губернаторы в срок довольствие для войск не заготовили,— не без тайного ехидства доложил Гаврила Иванович. Еще бы, среди губернаторов был и всесильный Голиаф, генерал-губернатор Ингерманландии и Санкт-Питербурга Александр Данилович Меншиков, который для канцлера все одно что злая зубная боль — нарушает весь регулярный порядок, который пытается завести в делах Гаврила Иванович.

На сей раз Гаврила Иванович угадал и удар светлейшему нанес отменный. В великом гневе Петр сам, разбрызгивая чернила, отписал петербургскому губернатору: «Гюг ведает, до какой печали пребываю, ибо губернаторы раку последуют в произвождении своих дел, которым последний срок в четверг, а потом (буде не исправятся) буду с ними не словами, а руками поступать!»

«Так-то, Александр Данилович, познаться тебе снова с царской дубиной...» Канцлер не без насмешки, с видимым удовольствием смотрел, как секретарь Макаров запечатывает грозное царское письмо.

— Зови своего молдаванина!— нарушил Петр тихую радость канцлера. Снова начинались дела по посольскому ведомству — дела тонкие, политические. И дела все более касались далеких Балкан.

Сразу после Полтавы в Москву поспешили посланцы иолошского господаря Бранкована: Логофет Корбе, боярин Давыд, великий конюший Георгий Кастриот. По тайному договору, заключенному с волошским господарем, Пранкован обещал в случае войны России с османами «объявить себя за Россию, поднять сербов и болгар, выставить войско в тридцать тысяч», а главное — собрать продовольствие для всей русской армии. Для закупок провианта Гаврила Иванович, с болью в сердце, сам передал посланцам-волохам триста кошельков левков, тянущих на сто пятьдесят тысяч рублей золотом. «Разор!» Но сердце у Гаврилы Ивановича ныло не столько от ущерба, сколько от недоверия к смуглым и ласковым посланцам-полохам, к их льстивым цветистым речам. Все они учились этой цветистости на берегах Босфора, и как знать, не подослал ли их Бранкован в Москву с прямого разрешения Стамбула?

«Продаст, ох продаст жук-волох!» — с тревогой вспоминал Гаврила Иванович поведение Бранкована в прошлую войну с турками, когда Бранкован и на трон-то сел недобро, отравив своего дядю, господаря Валахии Щер-бана, а затем беспрестанно перебегал от турок к австрийцам и обратно, пока не надел кафтан, подарок султана, и не стал верным османским сторожевым псом на Дунае. Но никаких явных улик против Бранкована у Гаврилы Ивановича не было, а Петр льстивому волоху столь доверился, что по подписании тайного договора даже наградил господаря орденом Андрея Первозванного. «Так же, как и Мазепу, и той же наградой...» — мелькнуло у Гаврилы Ивановича, но вслух высказывать свои сомнения он опасался, видя, как широко раскрыл свои объятия Петр посланцам Бранкована.

— Ну что, Гаврила Иванович, почитай, теперь все Балканы с нами! — весело сказал Петр после прощальной аудиенции послам-волохам. И Гаврила Иванович опять промолчал. Хотя, по правде говоря, он гораздо больше, чем богачу Бранковану, доверял бедным посланцам от сербов и черногорцев.

В мае 1710 года прибыл в Москву сотник Богдан Попович с грамотою к царю от сербских полковников, стоящих со своими полками на Дунае. То были сербы, перешедшие в последнюю войну с турком вслед за австрийским войском, отступившим от Белграда, за Дунай и поселенные Габсбургами в Бачке, Банате и Славонии вдоль турецкой границы. В переданной Петру грамоте сербские полковники просили царя «воззрить и промыслить» о судьбе несчастной Сербии, угнетенной под турецким ярмом, и обещали, в случае войны России с османами, все, как один, подняться на басурмана. Сербы были опытные воины и обещали выставить сразу войско в двадцать тысяч. Вот сербам Гаврила Иванович верил — те были готовы идти на войну без всяких условий и не требовали денег из царской казны.

На днях же в Москве объявился еще один тайный посланец, капитан Прокопий, присланный новым господарем Молдавии Дмитрием Кантемиром. Посланец тот Гавриле Ивановичу понравился солдатской прямотой, ибо на вопрос, сколько войска может выставить в помощь русским Молдавия, ответил честно: десять тысяч (в грамоте же господарь обещал все двадцать тысяч, и капитан

Прокопий о том ведал). Теперь капитан, ростом не уступающий самому Петру, навытяжку стоял перед царем, как перед своим новым генералом, и уже не как посол, а как солдат сообщал сведения о пограничных крепостях, числе турок в Бендерах, о дорогах, идущих к Дунаю.

— Этот уже сейчас готов драться с угнетателями османами, и, чаю, так настроены все молдаване и волохи...— весело заключил Петр, когда капитан, нагнувшись перед низкой дверью, вышел из комнаты.— Каков молодец, а, Гаврила Иванович?! Ежели и сербы таковы, как сей молдаванин, все Балканы взорвутся, как пороховая бочка, стоит русским войскам стать на Дунае.

— Некоторые сербы у меня здесь за дверьми,— спокойно доложил Головкин, словно видеть посланцев с берегов Дуная в заснеженной Москве — самое обычное дело. И впрямь, на зов канцлера в комнату вошли трое сербов. Стоявший впереди важный и пожилой серб был богатый купец Савва Владиславович родом из славного портового города Рагузы, что находился тогда во владении Венецианской республики. Он столь часто говорил, что он из Рагузы, что в Москве его прозвали Рагузинским, и это прозвище стало его русской фамилией. Савва Владиславович давно вел торговые дела с Россией, завел в Москве дом и семью, но никогда не забывал о своей сербской родине. Сейчас для него наступил решающий час — русское войско собирается в поход на Дунай и принесет наконец долгожданную свободу его угнетенному народу. И выходит, он, Савва, был прав, когда год за годом твердил в Рагузе, что свобода придет из единоверной России, а не из католической Австрии. Обычно расчетливый и сухой, купец был взволнован, как юноша, зачитывая Петру прожект царского манифеста к черногорцам, воинственной ветви южных славян, так и не покоренной турками.

— «...Пристойно есть вам...— возвысил Савва Владиславович свой голос, словно в церкви,— древнюю славу возобновить, соединясь с нашими силами, и, единокупно на неприятеля вооружившись, воевать за Веру и Отечество, за честь и славу вашу, за свободу и вольность вашу и наследников ваших!— Стоявшие за спиной Рагузинского офицеры-сербы в этом месте одобрительно загудели, а лукавый Савва покосился на сидевшего в кресле царя и продолжал мягко и приветливо: — Мы себе иной славы не желаем, токмо да возможем тамошние народы христианские от тиранства поганского избавити... а поганина Магомета наследники будут прогнаны в старое их отечество, в пески и степи аравийские. Сии нашего царского величества грамоты доброжелательные вручены будут от посланных наших...»

— Кто же сии посланцы?— Петр встал и подошел к офицерам-сербам. Рагузинский представил: полковник Михайло Милорадович, друг черногорского владыки Даниила, и капитан Иван Лукачевич, родом из сербской Подгородицы. Люди верные и надежные.

— Добро!— Петр не без удовольствия оглядел рослых и статных офицеров,— Каким же путем доставите нашу грамоту?

Милорадович шагнул вперед, объяснил:

— Выедем поначалу в Венецию, а оттуда кораблем в Рагузу, ну а из Рагузы,— полковник улыбнулся Рагузинскому,— путь в Черногорию всем нам ведом. Вот и Савва Владиславович не даст соврать...

Петр взял у Рагузинского грамоту и размашисто подписал манифест: «Дан в Москве, лета Господня 1711-го, февраля в двадцатое число. Петр». Передавая грамоту Милорадовичу, наказал:

— Ехать без промедления. И помните — сие первый клич к свободе южных славян!

Когда сербы вышли, Петр повернулся к Головкину:

— Пошли-ка вместе с этими молодцами в Венецию князя Сонцева. Он и сих офицеров вовремя в Рагузу переправит да заодно выяснит намерения Венецианской республики! (Отпуская Головкина, Петр дружески полуобнял канцлера.) Ну что, Гаврила Иванович?! Видит бог, не хотел я сей войны, не мы ее зачинщики! Пиши манифест о войне с турком!

Через несколько дней холодным вьюжным февральским утром вокруг Успенского собора в Московском Кремле были выстроены шеренги преображенцев и семеновцев. Над полками на ветру развевались знамена с крестом. На каждом красовалась надпись: «Сим знаменем победиши!» В Успенском соборе было не протолкнуться: в первых рядах генералы и офицеры-гвардейцы, знатные дамы, явившиеся провожать в поход своих любимых и родственников, вельможи и иностранные дипломаты. Позади густо подпирало купечество. Облака ладана плыли над толпой. И казалось, не с амвона, а оттуда, из-за облаков, звучали слова царского манифеста о вероломном разрыве мира султаном Ахмедом против его царского величества. А вслед за тем грянуло: объявлена война супротив врагов и угнетателей веры христианской! И складно запел многоголосый хор о даровании победы войску Христову.