Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

• Название: Персонных дел мастер
• Автор: Станислав Десятсков
• Жанр: Историческая проза

Роман Станислава Десятникова является трилогией, две первые части которой вышли в Лениздате в 1986 году. В центре повествования - история Северной войны, перипетии сложной дипломатической борьбы, которую вели Петр I и русская дипломатия. На этом фоне автор рассказывает о судьбах двух братьев - Никиты и Романа Корневых.

---

Через неделю в Диване султанские советники обсуждали послание шведского беглого короля Карла с великими жалобами на Али-пашу. Король сетовал в личном письме султану, что везир обнадежил его скорой помощью еще накануне Полтавы, но тянет с той помощью до сих пор.

Али-паша с грустной улыбкой сам зачитал послание неверного. Мудрецы в Диване разинули рты: еще бы, королевское письмо с жалобой на везира было передано прямо в руки великого падишаха, но падишах соизволил вернуть послание короля на суд того же везира. Значит, велико и неиссякаемо доверие султана к своему везиру и высоко стоит звезда Али-паши в чертогах падишаха!

Али-паша, читая письмо, не без скрытой усмешки разглядывал лица советников. Он один ведал, сколь понравились сибирские соболя и голубые песцы черноокой любимице султана, пугливой и зябкой, как серна. И чрез те меха был открыт путь к уху султана.

Ни один из советников не осмелился сегодня перечить великому везиру. Диван согласно решил поспешить с высылкой беспокойного высокого шведского гостя за пределы Великой Порты. Даже давний недоброжелатель Али-паши великий муфтий, ревнитель и охранитель законов ислама, задумчиво поглаживая гладкую золотистую бородку, причесанную волосок к волоску, нехотя признал, что хотя повелитель правоверных и обязан был дать убежище гяуру-шведу по закону гостеприимства, однако Алкоран не обязывает объявить войну одному гяуру за обиды другого и понапрасну проливать священную кровь воинов ислама.

Так и отписали шведскому королю в Бендеры.

А на другой вечер верный Махмуд в загородном поместье везира долго считал мешочки с золотыми левками, доставленные на какой-то захудалой арбе молодым греком и двумя молчаливыми русскими, считал и пересчитывал, потому как везир любил точность в расчетах. И все сошлось: мешочков было две (ысячи.

Пока в Стамбуле царил мир и покой, остальная Оттоманская империя спокойно дремала под жарким солнцем, особливо на своих дальних окраинах и закоулках. В сон и дрему была погружена и османская крепость в молдавском местечке Бендеры, пока летом 1709 года в ее ворота не Постучался полтавский беглец, шведский король Карл XII. И тотчас в фортеции все переменилось. Проснувшиеся пушкари спешно прочищали пушки, согнанные с окрестных сел каменщики подновляли бастионы и куртины, тысячи землекопов копошились как муравьи, углубляя рвы, делая ямы-ловушки и поднимая осыпавшиеся валы. Великий сбраскер Бендер Юсуп-паша прекрасно понимал, что, коли он предоставил убежище и кров шведскому беглецу, вслед за ним к стенам крепости могли прискакать русские и потребовать немедленной выдачи короля. Ведь осмелились же русские явиться к стенам Очакова и полонить на глазах очаковского паши сотни шведов, не успевших переправиться через реку. С немалого перепугу очаковский паша не осмелился дать королю кров и убежище и поспешил отправить коронованного беглеца подале — в Бендеры. И здесь Карл XII встретил совсем другой прием. Великий сераскер Бендер не какой-то мелкий оробевший очаковец: он широко распахнул ворота крепости перед королем и принял его открыто, не таясь. И тотчас стал укреплять крепость, готовиться к войне с великим русским гяуром. Ведь среди наместников султана не было больших ненавистников России, чем крымский хан Девлет-Гирей и сераскер Бендер. Уже оттого, что земли его наместничества столь близко лежали к Украине и Речи Посполитой, Юсуп-паша из своих Бендер видел гораздо дале, чем великий везир из Стамбула, и понимал, что ежели могущество русских было велико в этих краях и до Полтавы, то после сей неслыханной виктории оно стало неизмеримым. И если до Полтавы у него еще были сомнения в силе московитов, то после гибели шведской армии Юсуп-паша твердо уверовал: отныне не австрийские Габсбурги и Речь Посполитая, а Москва — главный неприятель османов. И если дать царю Петру время укрепиться на Балтике, размышлял Юсуп-паша, царь рано или поздно вернется снова на юг и будет пробиваться к Черному морю. Так лучше не ждать возврата великого гяура, а нанести ему удар острым кинжалом-бебутом в спину!

Вот отчего сераскер Бендер принял шведского короля с распростертыми объятиями у самых ворот крепости и торжественно заверил, что Великая Порта почитает за счастье видеть в своих владениях столь великого воина. Карл XII глянул в глаза сераскеру — не смеется ли тот над беглецом, объявляя его после Полтавы великим воином?— но темные глаза паши были недвижны, и король понял, что он этому турку нужен в равной мере, как и сей турок ему.

Сразу же после встречи со шведом Юсуп-паша отписал повелителю правоверных, что, приютив несчастного беглеца, Великая Порта получит великий авантаж среди многих держав, а сам султан завоюет великую признательность иных европейских монархов.

«Опять же,— лукаво приписал Юсуп-паша,— Великая Порта получит прекрасный повод для войны против московитов в защиту несчастного беглеца, а в той войне обретет в союзники шведскую шпагу».

Льстивые доводы сераскера настолько убедили султана Ахмеда, что он не только одобрил великую ласку и прием короля в Бендерах, но и повелел выделить Карлу XII и его свите полное довольствие за счет Великой Порты. Шведам разрешили разбить свой лагерь под защитой грозных пушек Бендерской фортеции. Надобно признать, что и Юсуп-паша даром времени не терял. Фортеция всего за год была столь укреплена, что стала настоящей твердыней османов. Ее бастионы грозно глядели на белые молдавские мазанки, утонувшие в пышных садах; жерла тяжелых орудий холодно щупали быстрые воды Днестра; троекратное кольцо стен и укреплений окружало крепость, надменно грозившую и Польше, и Украине, и России.

Под сенью этой твердыни и нашел себе прибежище шведский король.

Поначалу король повелел разбить лагерь прямо на берегу Днестра. Турки, правда, предупредили, что в весенний разлив река заливает эти луга, но Карл XII презрительно воззрился на посланца сераскера и сказал, что он не боится вод какой-то жалкой речушки.

«Еще бы, ведь, спасаясь от русских после Полтавы, ты сумел перебраться даже через такую великую реку, как Днепр...» — насмешливо подумал посланец сераскера, но с чисто восточной непроницаемостью насмешку ту скрыл. Опасно было насмешничать с горячим гяуром: в

Бендерах широко уже была известна строптивость шведского короля.

— Все одно река весной заставит короля отступить! — невозмутимо сказал сераскер, узнав об упрямстве Карла XII. И оказался прав. Первое же весеннее половодье смыло шведские постройки. Лагерь пришлось перенести выше, к деревне Варницы. Здесь король приказал строить дворец и казармы для солдат. Похоже было, что он располагался надолго.

Для офицеров и солдат, спасшихся после Полтавы и последовавших за королем (а их поначалу насчитывалось около семисот человек), упрямство короля было делом привычным. Более того, по этой королевской строптивости они судили, что их король ничуть не переменился и после столь великой конфузии по-прежнему на равных тягается и с богом, и с чертом, и с самой матерью-приро-дой.

И только близкие к королю люди — генерал Шпарр, секретарь голштинец Фабрициус и новый любимец короля камер-юнкер Гротгузен — замечали, что король посреди дела мог вдруг так задуматься, что, • казалось, и не слышал окружающих. И по тому, как в эти минуты он начинал сам с собой рассуждать о разных возможностях и поворотах Полтавской баталии и ее последствиях, было ясно, что эта битва надломила сам остов надменной натуры короля, и если ранее он находил удовольствие в напоминаниях о своих прошлых викториях, то ныне с каким-то непонятным упорством ворошил свое несчастье. Правда, с самого начала он попытался преуменьшить размах и размеры этого несчастья. В первых письмах в Стокгольм к сестре Ульрике Элеоноре и Государственному совету Карл изобразил полтавский разгром как обычную досадную незадачу, которую он сразу же исправит, получив из Швеции новое войско. Он повелел тотчас объявить в Швеции новый воинский набор. Мысль о реванше настолько кружила голову королю, что он с порога отверг оливковую ветвь, доставленную ему из России Цедергельмом.

Коляска камергера появилась в шведском лагере тем же полтавским летом.

— Куда девался ваш блестящий вид, мой бедный Цедергельм?!— от души рассмеялся король, наблюдая, как его блестящий камергер выбирается из соломы, уложенной в коляску казаками конвоя — для мягкости.

— О, сир, бездорожье столь мучительно, что я все еще чувствую себя Одиссеем, сошедшим с корабля после шторма...— Цедергельма и впрямь покачивало после дороги.— Но я спешил, как почтовый голубь с оливковой нот вью.

— Что это значит?— Король с неудовольствием оглядел подошедших к коляске генералов и офицеров, на лицах которых от одних слов об оливковой ветви проступило радостное ожидание.

— А это значит...— Цедергельм отряхивался от соломенной пыли, словно утка после купания,— что я привез нам почетный мир, государь! Царь Петр даже после Полтавы хочет возвратить лишь земли отчич и дедич: Ингрию и Карелию. А на словах царь сказал мне и графу. Пиперу, бывшему на моих проводах: «Мир мне паче всех побед, любезнейшие!»