Ханна Мина - Судьба моряка

• Название: Судьба моряка
• Автор: Ханна Мина
• Издательство: Радуга
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1985

В романе "Судьба моряка" Ханна Мина вновь возвращается к своей излюбленной теме. В воспоминаниях моряка Сайда воссозданы драматические события из жизни сирийского народа, мужественно боровшегося за свои права и независимость.

---

Мне, дети, повезло. Удача всегда приходит неожиданно. В самый разгар бедствия вдруг засветится луч надежды. Во мраке вспыхнет свет. Моряк чувствителен к малейшим изменениям погоды, а я моряк и сразу это понял. Аллах все-таки не покинул меня. Ветер переменился и начал стихать. Я почувствовал это лицом, грудью, губами, глазами, почувствовал по скорости «Аль-Гиза» подо мной. Надежда крепла в моей душе. Напрягая зрение, я пытался увидеть берег, понять, где я, далеко ли еще до устья.

Время теперь работало на меня. Чем позже я попаду в бушующее устье, тем лучше. Теперь я мог как-то притормозить «Аль-Гиз», он стал лучше слушаться меня. Но если с ходу остановить локомотив, столкновение между вагонами, которые он тащит, неизбежно. Кто этого на транспорте не знает? Если ветер вдруг переменится, а поток будет нестись с той же скоростью, это мне поможет постепенно уйти в сторону, совершая медленные зигзагообразные маневры, всячески сбивать скорость, пока нас не вынесет к устью.

Река здесь широкая, можно маневрировать. Скорость течения снижалась, уменьшалась и ярость волн, поэтому столкновение с морем было не таким мощным. Толчок был сильный, но «Аль-Гиз» остался на плаву, довольно благополучно спустились в море и все другие суда, привязанные к нему. Я продержался на «Аль-Гизе» до утра. А тем временем шторм стих. О случившемся узнали в ближайшем порту, слухи поднялись и по речным портам, а владельцы пароходов и барж спустились вниз, добрались до «Аль-Гиза», и на этом кончилась моя миссия».

— Ну а что потом?

— Потом? Я простился с рекой, вернулся на море.

— Оставить реку после такого сражения, после такой победы?

— Когда-нибудь это все равно нужно было сделать. Я моряк. Жить и работать на море — в этом есть что-то особенное. Не всякому дано это чувствовать. Как объяснить вам?

— Ты просто испугался реки?

— Пусть будет так. Но если хотите знать правду, я почувствовал к ней отвращение. Мне не хотелось умереть в ее мутных, глинистых водах… Совсем другое дело — синие воды моря. И потом, что такое река по сравнению с морем? Русло руки узкое, грязное, вероломное. Это лиса, иначе ее не назовешь, а я не люблю лис. Море совсем другое: широкое, чистое, необъятное! Ты отдаешься ему и говоришь: возьми меня в свой мир, далеко, до самого горизонта, допусти на свое дно, устланное кораллами, пусти меня к своим русалкам, некогда очаровавшим самого Соломона.

— Но после этого случая ты чуть было не стал капитаном.

— Лучше быть матросом в море, чем капитаном на реке…

— Но у тебя ведь нет ничего, даже рыбацкой шлюпки…

— Ну и что? У меня есть море, оно мое царство.

— У моря нет хозяина.

— И потому все мы его хозяева.

— Ты фантазер.

— Возможно. Но меня хоть радует, что у богачей нет власти над морем…

— Им хватает власти на суше.

— За это я их и ненавижу…

— А они плюют на тебя и на твою ненависть.

— Пусть так. Я это знаю. Все равно ненавижу, ненавижу их, будто сам, как поденщик, гну спину на их землях.

— А те, кто им служит, так же ненавидят их, как ты?

— Пойдите на сушу — и узнаете. Я жил там. Правда, я был на реке. Но на ее берегах я многое видел и слышал. Эх, сколько же я видел там нищеты и гнета!

— В море тоже есть бедные и угнетенные. Да и слуги тоже. Мы, например. Разве ты не такой, как мы?

— Да, я живу среди вас и знаю нашу жизнь. Поэтому и думаю об этом.

— А что проку от твоих дум?

— Не знаю, но не думать я не могу. Думать необходимо…

— Тем, кто умеет читать и писать.

— Всем надо…

— Нет, только тем, кто читает и пишет.

— Всем, кроме животных, конечно…

— А животные не думают?

— Думают по-своему…

Слышавшие этот разговор вздохнули: «Если бы Салех умел читать!» А другие добавили: «Что и говорить, во всем квартале нет ни одного, кто умел бы читать… Школы — не для нас, только для детей богачей».

Салех сказал:

— Нужно, чтобы в квартале была школа. Я хочу, чтобы мои дети учились. Наши дети будут учиться, а их дети — они будут знать еще больше… Каждый новый день должен быть лучше, чем тот, что прожит. Война не может продолжаться вечно.

Присутствующие привстали:

— Твоими бы устами да мед пить. А что после этого?

Неожиданно загорался уголек надежды. Простые, бесхитростные слова Салеха разжигали огонь, он словно раздувал тлеющие искры в сердцах людей, знал, как освободить их сердца от пепла безысходности. За это его и любили. Квартал, в котором он жил, несмотря на всю нищету, а может быть, именно поэтому, любил тех, кто стойко сопротивлялся жизненным невзгодам, в чем бы ни выражалось это сопротивление, одаривая таких мужчин, как Салех, своим восхищением и доверием… Разные есть мерила мужества, но общим мерилом его во всем мире считается храброе сердце. В бедных кварталах мужество проверяется в двух делах: в отражении нападений со стороны других кварталов и в отсутствии страха перед правительственными чиновниками. В груди Салеха билось именно такое сердце — храброе, великодушное, благородное.

Всегда, на работе и дома, Салех был прост и порядочен. Когда кому-то нужна была его помощь, он всегда стремился помочь, и делал это от чистого сердца. Если в квартал являлся чужак, не имевший ни жилья, ни работы, он помогал незнакомцу построить лачугу, устроиться на какую-нибудь работу — в порту или на море, в городе или на железной дороге. Брал человека под свое покровительство, пока тот, как говорил Салех, «не оперится».

Жила в квартале женщина, которую прозвали «прелестная Катрин». Она, как и другие, была эмигранткой, у ее старого мужа почти не было работы. Иногда в порту он продавал кофе, иногда — салеп[5], или просто слонялся без дела. Случалось, что он отправлялся на берег, помогал рыбакам тянуть сети и получал за это несколько рыбин, которые продавал или приносил домой.

О прошлом Катрин никто ничего не знал. Она упорно избегала разговоров об этом. Единственное, что было известно, — что она сирийка из какого-то прибрежного города; муж ее, Хаббаба, собирался уехать в Мерсин, в последний момент перед отъездом она подхватила его, вышла за него замуж и вместе с ним отправилась на корабле в неизвестность. У них не было ничего, кроме небольшого запаса провизии и немногих кыршей, зато была надежда найти на чужбине работу, осесть вдали от родного города, из которого им пришлось уехать. Причин для переезда была всего две, но достаточно веских: безработица мужа и репутация жены.

Катрин была прелестна, как и ее имя. Возможно, поэтому ее и прозвали «прелестной Катрин». Вскоре все поняли, что муж ее Хаббаба — это лишь ширма. Об этом говорил не только ее возраст — она была намного младше его, — но и ее красота, сила характера, способность общаться с людьми, уменье вызвать к себе интерес, особенно мужчин, побуждать их драться за нее. Однако она никому не отдавала предпочтения, ни с кем не завела любовной интрижки.

Когда Салех Хаззум впервые увидел ее, он даже глаза отвел в сторону, точно боялся попасть к ней в сети. В квартале было достаточно и женщин, и всяческих проблем из-за них. Моряки и рабочие порта частенько ссорились и дрались из-за какой-нибудь женщины. Стоило мужчине из другого квартала обрести подружку в их квартале, как он получал отпор от местных мужчин, хотя некоторые из них сами нередко хаживали к женщинам других кварталов и это вызывало бесконечную вражду и потасовки.

Салех молил аллаха избавить их квартал от нового несчастья. Он представлял себе, какие беды может навлечь красота Катрин, понимал, что красота ее, если учесть, кто у нее муж, может оказаться проклятием как для нее самой, так и для того, кто с нею рядом. Когда она попросила помощи и защиты у Салеха, он поставил ей условие: вести себя достойно, скромно, держаться подальше от посторонних, не отлучаться без нужды из дому и жить с мужем в мире и согласии, как живут другие. Но Катрин так не могла. Возможно, она стремилась быть такой, но не сумела. Это было выше ее сил. Зрелая женщина желала плотских наслаждений, особая интонация ее голоса выдавала ее желания, она умело завлекала в свои сети мужчину, быстро возбуждала его, вступала с ним в игру. Если он проявлял к ней внимание, она как бы не замечала его, но стоило ему отдалиться, как она тут же спешила вновь приблизить его. Если он хмурился, многообещающая улыбка вспыхивала у нее на лице.

Достаточно было одной ее белой кожи, чтобы покорить квартал, жители которого были смуглыми, почти черными из-за своего восточного происхождения. Их кожа была выдублена палящим солнцем и изнурительной работой. Белизна кожи на темном фоне была признаком красоты. Если кто-либо, описывая девушку, желал подчеркнуть ее красоту, он обязательно говорил, что она белая, как капустная сердцевина. Белая кожа, как тут считали, — это кожа господ, богачей, правителей. Местная знать гордится, если у них рождается белокожий ребенок с голубыми глазами. «Настоящий европеец», — говорят о таком ребенке, пророча ему счастливое будущее. Он становится любимцем родителей, они в нем души не чают.