Александр Авдеенко - Следопыт

• Название: Следопыт
• Автор: Александр Авдеенко
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

Эта книга — солдатская биография пограничника-сверхсрочника старшины Александра Смолина, награжденного орденом Ленина. Он отличился как никто из пограничников, задержав и обезвредив несколько десятков опасных для нашего государства нарушителей границы.

Документальная повесть рассказывает об интересных эпизодах из жизни героя-пограничника, о его боевых товарищах — солдатах, офицерах, о том, как они мужают, набираются опыта, как меняются люди и жизнь границы.

Известный писатель Александр Авдеенко тепло и сердечно лепит образ своего героя, правдиво и достоверно знакомит читателя с героическими буднями героев пограничников.

---

— А разве я не мужик, бабуся? До призыва в армии землю пахал, волам хвосты крутил и все такое прочее.

С этими словами я вошел во двор, взял у бабуси вилы, поплевал в ладони и, не снимая парадного обмундирования, вскопал всю грядку. Земля еще была тяжелая, сырая, не прогретая. Потом прошибло меня порядочно. Но ничего, вида не подаю, что притомился. Снял китель и к новой работе рвусь. Говорю:

— Ну, бабуся, что вам еще сделать?

— Дрова колоть умеешь?

— А как же. В лесном краю родился и вырос. Давайте топор.

Наколол дровишек. Сложил о дну поленницу. Накрыл ее ржавым листом железа. И за другую принялся. Вошел, брат, в охоту. Понравилось делать домашнюю работу. Про все свои комсомольские дела забыл. Колю себе дрова и колю. Незаметно три с лишним часа пролетело. Глянул на часы — и ахнул. Опоздал в отряд. Ну что ж, завтра поеду.

Бабуся от меня не отходит ни на шаг. Ахает и охает. Благодарит. Спрашивает, как меня зовут. Рассказывает, на каком фронте и когда погиб ее муж. Предлагает выпить молочка, поесть пасхи, сдобного кулича и крашеных яичек. Ну. Переколол я все дрова и говорю:

Ну, а теперь можно и молочка выпить.

— Пойдем, Сашко, сыночек, в хату, пойдем.

Вошел. Две просторные комнаты. Стены беленые. На столе огромный кулич, обложенный крашеными яйцами. На окнах белые занавески. На подоконниках цветы. На полу — домотканые дорожки. Зеркало в рамке вышитых рушников. Кровати застланы кружевными покрывалами. Горы подушек.

— Бабуся, почему у вас три кровати?

— А нас трое.

— Кто и кто?

— Я и две моих доньки. Одна малолетка, а другой уже двадцать исполнилось. Вот они, посмотри!

Снимает со стены фотографию, протягивает мне. Смотрю без всякого интереса, так, из вежливости. Младшая дочка еще худенькая и большеглазая, с косичками. А старшая — высокая, полная, гладко причесанная, лицо строгое, красивое. Спрашиваю:

— Ну и как же их зовут?

— Юся и Галина.

— Юся? Что за имя? Польское?

— Юзефа. Юлия. Нет, мы не поляки. Так уж назвали, В наших краях у многих украинцев польские имена. Ешь, Сашко, пирожки, пей молоко! Горилки у нас не водится, извиняй. Некому пить. Если еще раз заглянешь в нашу хату, так припасем.

— Может, и загляну, бабуся. Вы очень похожи на мою маму. Она тоже одна живет: отец погиб на войне, а четыре сына — солдаты. Спасибо за угощение.

Поднялся я, вышел из-за пасхального стола, надел фуражку, обнял бабусю и пошел к двери. Тут, на пороге, и столкнулся с Юсей. Стоим, смотрим друг на друга и молчим. Она в точности такая же, как на фотографии, только на плечи была накинута радужная шаль.

Мы смутились, шагу сделать не можем ни вперед, ни назад, а бабусе весело. Смотрит на нас и смеется.

— Ну, чего же вы перелякались? — Она подошла, взяла меня за руку, — Это Сашко Смолин. Пограничник. Известный следопыт. — Она взяла руку дочери. — А это моя старшая донька Юся. Юзефа.

Ну, а что дальше было? Все. Больше ничего не было. Верь не верь, а так оно и есть. Сам знаешь, не из робкого я десятка, а тут почему-то оробел, застыдился, онемел, оглупел. Слова не мог выдавить из себя. Представляешь? Буркнул я что-то себе под нос и, не глядя на Юзефу, вышел из хаты. Уже через десять шагов называл себя последним дураком, разносил на все корки, но вернуться все-таки не посмел. Пошел на заставу и, поверишь, с досады лег спать и проспал до вечера.

Целых три дня я ее не видел. Некогда было: на границе пропадал. На четвертый не выдержал и пошел, по длинной-длинной улице села Потыличи. Перед белой хатой с соломенной крышей и расписными ставнями остановился, открыл плетневую калитку. Не прогнали.

Вот такие, брат Витя, пироги.

Дела сердечные

Теперь пусть Смолин отдохнет. Я беру на себя обязанность рассказчика.

Прошло несколько дней, как растаяли снега на южных склонах гор, в ущельях еще лежали спрессованные сугробы, по вечерам было прохладно, но лощины и пригорки ужо зеленели молодой травой, небо уже по-весеннему высокое, чистое, голубое. Уже появились птицы и вьют гнезда. И солдаты днем уже не надевают бушлатов и на перекур собираются не в теплой сушилке, а в летней беседке.

Никогда люди не говорят, не размышляют так много о любви, как весной. Никто так много не говорит о любви, как молодые солдаты, несущие службу в высоких горах, вдали от населенных пунктов.

Раннее утро. Вся застава — казарма, канцелярия, склады, собачий питомник, дорожка, спортивный городок, — каждый ее уголок залиты ярким весенним солнцем.

Смолин сидел перед беседкой, на пеньке и, подставив солнцу по-зимнему белое лицо, зажмурясь, курил свой неизменный «беломор». Со стороны казармы послышались быстрые шаги. Смолин не открыл глаз. Он и так узнал, кто направляется к нему. Николай Кузьмин. Редактор стенной газеты. Баянист. Запевала. Правофланговый заставы. Первый балагур. Скрытный парень. И мастер заставлять других раскрывать перед ним душу.

— Здорово, старшина! Где ночевал? Кого на какой ручке держал?

Смолин молча кивнул. Кузьмин оседлал перила беседки. Курил сигарету «Верховина», болтал ногами и веселыми насмешливыми глазами рассматривал Смолина. Чувствовалось, что его подмывало поговорить. Начал он без обычного своего зубоскальства, добродушно, дружески.

— Первый раз вижу, Саша, как ты сидишь сложа руки. Чудно! Даже не верится. Ты ли это, старшина? Все время куда-то спешил, об чем-то тревожился, что-то делал, а сейчас нежишься на весеннем солнышке.

Смолин засмеялся.

— Таким уродился, ничего не поделаешь. Не научили отец с матерью отдыхать. Работать заставляли.

— Умные у тебя были родители. Говорят, ты в пушкинских местах, в знаменитом Большом Болдине родился. Правда это?

— Ну! Чего ж тут дивного?

— И еще говорят, что ты какой-то родственник Пушкину. И это тоже правда?

— Ну! Правда.

— По какой линии? По материнской, наверное.

— По духовной, Коля.

— Как это?

— Россию люблю как Пушкин. Предан России как Пушкин. Люблю, как и Пушкин, жизнь, людей, стихи, лес, реки, поля, закаты и восходы. Ненавижу подлецов, лизоблюдов, лодырей, брехунов.

— Ну, если так считать, тогда и я духовный родственник Александра Сергеевича.

— Так оно и есть, Коля. Все мы, сегодняшние люди, братья Пушкину. Никто не был к нему так близок, как мы.

— Это верно. Мой дед и отец знали только два-три пушкинских стихотворения, а я могу читать наизусть целый том. Ну ладно, хватит о славных предках. Поговорим про нашу простую молодую жизнь. Говорят, ты вчера опять был в кино с одной местной дивчиной. Это правда, Саша?

— Ну, был. А тебе что, завидно?

— Не завидно, а интересно. Очень даже интересно. Ее зовут, кажется, Юзефа. Или Юлия. Так?

— Можно и так и так. И еще Юсей. Для меня она — Юся.

— Нравится она тебе?

Смолин покраснел и опять засмеялся.

— Смотри, какой любопытный! Ну, допустим, нравится. А дальше что?

— Говорят, ты жениться на ней собираешься. По любви или так… критический возраст подошел?

— Чудак человек. Если бы не полюбил, жениться бы не потянуло.

— До свадьбы любишь, а после свадьбы разлюбишь. Бывает и так.

— У меня так не будет. Не умею криводушничать. Ни обманывать, ни обижать, ни обещать того, что сделать не могу.

— Понятно. Значит, ты собираешься осчастливить Юзефу?

— Что ты, Коля! Юся меня осчастливит.

Николай с самым искренним удивлением посмотрел на своего собеседника.

— Она тебя осчастливит? Тебя?! Такого знаменитого? Такого молодца? Да ты, Сашка, оказывается, цены себе не знаешь. Не я чудак, а ты. Протри глаза, оглянись, в какое время живешь. Сейчас невест — хоть пруд пруди, а женихов, да еще таких как ты, — раз-раз и все. Ты должен выбирать наикращу дивчину на свете, а не она тебя.

— Вот я и выбрал. Самую наилучшую.

— Странный у тебя вкус, Саша. Не обижайся, старшина, за прямоту.

— Ничего, не извиняйся. Давай говори. Интересно, Не от всякого услышишь правду. Ну?

— Я говорю, в здешних краях нет пригожих дивчат. Все наилучшие остались там, в России: на Волге, на Урале, в твоем Большом Болдине.

— Мне жаль тебя, Коля. Такой молодой, а уже близорукий. Закажи себе очки — и ты увидишь, что и здесь, как и в России, много хороших девушек.

Кузьмин ничуть не обиделся. Даже как будто был доволен, что задел Смолина за живое, заставил разговориться. Усмехнулся и спросил:

— Между прочим, что такое «хорошая девушка»? Объясни, пожалуйста, если тебе не надоели мои вопросы.

— Могу и объяснить. Только боюсь, что ты не поймешь.

— А ты попробуй. Ну!

— Хорошая девушка — это… это… как тебе сказать?.. Смотришь на нее — и тебе все время хочется смеяться, песни петь, куда-то бежать, обнимать всякого встречного и поперечного. Рядом с ней чувствуешь себя сильным, красивым, никого и ничего не боишься. В огонь и воду можешь броситься. Горы свернуть. Воевать и работать готов за пятерых.