Мария Спивак - Твари, подобные Богу

• Название: Твари, подобные Богу
• Автор: Мария Спивак
• Жанр: Современные любовные романы

Из предисловия автора на ее сайте: «Второй роман — продолжение первого <«Черная магия с полным ее разоблачением»>, но далек от сказочного. Это, скорее, подобие «сердца горестных замет», названных мною «Твари, подобные Богу». Смысл прозрачен и вряд ли нуждается в пояснении, но я тем не менее скажу, что попыталась выразить. Глядя на людские деяния, особенно собственные, легко согласиться — и смириться — с тем, что человек — тварь. Но все-таки тварь — Божья, созданная по Его образу и подобию, скрывающая в себе Его начало, к поиску которого в себе нам и надлежит стремиться. Иначе — кранты».

---

А еще в домах престарелых — говорят. Так что ничего, надежда есть, улыбнулась Тата.

Раньше она ненавидела выражение «все, что ни делается, к лучшему». Какое там к лучшему, если рушится судьба? И вот на личном опыте убедилась: разрушение бывает полезно, ведет к обновлению. Жизнь — хитрая штука; втискивать ее в рамки — бесполезная и жестокая Прокрустова забава.

Люди должны не судить, а жалеть и понимать друг друга. Общее место? Да. Но попробуйте применить на практике.

Сейчас надо было жалеть и понимать Ефима Борисовича — он узнал об увольнении Ивана с работы и переживал это как вселенскую катастрофу. Хуже того, Умка, забежав позавчера в гости, очень «кстати» поведала, что увольнение предсказано Александрой, ею же напророчена масса других горестей и что она предлагала защитный амулет. Ефим Борисович невероятно встревожился.

— Что делать, Таточка, что делать? — повторял он, растерянно глядя в чашку. Не стоило давать ему кофе, сердце все-таки. — Вдруг Ваня правда не выдержит испытаний, впадет в депрессию и…

— Ефим Борисович, — преувеличенно спокойно отвечала Тата, — Ваня выбирался и не из таких передряг. Не волнуйтесь. А хотите, я попрошу Сашу изготовить защиту? Я ведь по штампу жена и «право имею».

«Ну, Умка, дотошная наша», — при этом подумала она, — «передала все до словечка, не только про амулет, но и про самоубийство».

Свекор в ответ посмотрел странно — настолько, что Тата вспомнила о его преклонном возрасте.

Молчание длилось.

— Видишь ли, Таточка, — прервал его, наконец, Ефим Борисович, но опять надолго замолчал. Тата ждала.

— Еще недавно я ответил бы: хочу. Беги за амулетом, зови шаманов, делай что хочешь, лишь бы помогло. Спасай Ваню. — Он вздохнул, серьезно и печально. — Но сейчас… после того что нам всем довелось испытать, а мне — передумать… могу сказать лишь одно: есть невыразимое счастье в том, чтобы прожить жизнь именно так, как назначено, ничего-ничего не меняя. Эта истина доступна только очень верующим или очень старым людям вроде меня. Но ты уж поверь — каждой клеточкой прочувствовано. Поэтому, деточка, совет мой такой… ужасно не хочется с тобой расставаться, но… главное, не удивляйся… если получится, поезжай в Иерусалим, на Святую землю. Теперь ведь это не трудно? — В голосе Ефима Борисовича много больше, чем он рассчитывал, прозвучала мольба. — Попроси где положено, чтобы у вас — у тебя, у Вани — все сложилось по воле Его. Понятно, кого. Видишь ли… вопрос даже не в действенности амулетов… Пусть было бы стопроцентно доказано, что волшебная палочка существует. Но… То, как видим свое благо мы, а тем паче люди, нам посторонние, может в корне не соответствовать высшему замыслу. «Рукодельное» счастье мнимо, человеку не стоит к нему стремиться. Между тем идея христианского смирения, которую, думал, не приму никогда, больше не кажется мне чуждой…

Слова Ефима Борисовича удивили Тату; она молча кивнула. Странное предложение, непривычный религиозный пафос.

— Пусть Он, если Он есть, вам поможет. Охранит. Он знает: вы страдали. А я так устал на это смотреть.

Его голос дрогнул.

Ефим Борисович справился с собой, откашлялся, продолжил:

— Поезжай в Израиль. Попроси за себя, за Ваню, за меня и своих родителей. За Павлушу. Попроси прощения, что нарушили Его замысел. Пусть не мы, а Иванова подруга, но… мы все на поводу пошли, приняли ее волю безропотно. Ну, так ты и попроси все исправить. Больше мне тебе нечего сказать.

Тата сидела ошарашенная. Израиль в ее планы не входил. Америка — да, Митчелл звал и вообще привыкла, но Израиль? Что ей там делать, неверующей? Однако Ефим Борисович умудрился задеть такие струны ее души, о существовании которых она и не подозревала.

— Вы считаете, у Вани от этого наладится с работой? — спросила она бездумно, лишь бы не молчать.

— Не знаю! — воскликнул Ефим Борисович. — Понятия не имею! Может, с работой как раз разладится, зато наладится с личной жизнью. Думаешь, мне не надоело смотреть, как вы оба из гордости себя губите? Кто-то должен вас вразумить? Пусть хоть Господь…

Было видно, что ему моментально стало неловко, но… слово не воробей, а возраст его во всем оправдывал.

— В общем, я считаю, что надо не к колдовству обращаться за тем, чего сама хочешь, а во всем подчиниться судьбе, — подытожил Ефим Борисович. — Причем смирение свое как-то символически обозначить.

— Да, да, только не волнуйтесь, — отозвалась Тата. — Вы правы. Я подумаю, что можно сделать.

Обтекаемая фраза. Вроде бы согласилась. Хотя в действительности вовсе не хотела уезжать от недавно обретенного покоя. И так все неплохо.

Тата составила на поднос чашки и вазочку, отнесла на кухню и ушла к себе в комнату.

Полчаса спустя она все еще лежала на широкой, некогда супружеской, кровати и рассматривала полотняный мешочек со шнурком из красного мулине. Внутри находился амулет «на деньги и мужиков» — Сашка ее таки уломала. Амулет, по мнению Таты, срабатывал: Митчелл сообщил о желании издать второй тираж второй книжки, да и мужики поглядывали…

Действие деревянного кружочка с выжженным на нем красивым узором ее устраивало. Но речи Ефима Борисовича жгли мозг и будто требовали амулет уничтожить. Как поступить? Сжечь талисман, съездить в Израиль и ждать осуществления «воли Его»? Учитывая, что Его пути неисповедимы? Вдруг, к примеру, вернется Ваня? Ведь она этого не хочет? Или хочет?… Да и вернуть можно по-разному; нам «сверху» любят подкидывать испытания. Если Ваня, к примеру, заболеет или лишится средств к существованию, она же первая его назад позовет.

Тата поежилась, как от холода. Что за апокалиптические настроения? Нечего накликать несчастья. Все будет хорошо. А в обычной жизни новое всегда интересней старого. И для нее еще есть надежда. И костыль — подпорка — в виде амулета ей вовсе не повредит.

Словом, Тата не готова была отказаться от счастья, пусть рунического. Но придется ли оно ей по вкусу, уже сомневалась.

* * *

Красивая, элегантная, великолепно причесанная и накрашенная Ласточка скучающе рассматривала витрины ювелирного магазина. Она выбирала себе подарок на день рождения, хотя, признаться, ужасно это занятие не любила. Раньше ей казалось, что в подарке главное — сюрприз. Нечаянная радость. В смысле, та, которой не чаяли. Но такие подарки остались в далеком детстве. Это мать любила ее баловать, заметим, без всяких денег, и умела сделать так, чтобы ерундовая игрушка или пирожное стали настоящим праздником.

Еще мастером порадовать был Питер; в воспоминаниях Ласточки их роман был, словно гобелен, заткан узором из приятных, иногда нелепых и смешных мелочей. Поводы для подарков юное романтическое воображение рождало в изобилии. Два месяца, два дня, два часа две минуты знакомства — пара конфет «Моцарт» в коробке-сердечке. «Сегодня я люблю тебя как никогда» — букет нежнейше-розовых роз. «Правда, на меня похож? Не даст забыть» — металлический, глупо-щеголеватый половник. (Ласточка пользовалась им до сих пор и действительно всякий раз думала о Питере). «На меня никто еще так долго не обижался» — большой лимон к чаю им в отдел, куда Питер без разрешения приперся мириться. И еще дурацкая курочка, при взгляде на которую Ласточка всегда таинственно улыбалась.

Украшения он тоже дарил, но никогда не таскал с собой выбирать. Не все они Ласточке нравились, но она их любила и носила — память.

Ласточка вздохнула. Жизнь с Протопоповым приучила ее «не чаять» сюрпризов. Он подарки не жаловал — «нужное сам куплю, а ненужное на черта сдалось» — и категорически не понимал, зачем они другим. Ласточка привыкла получать дежурное ювелирное украшение на день рождения, духи на Восьмое марта и Новый год и букет на годовщину свадьбы. Привыкла не испытывать при этом эмоций — и забывала о презенте раньше, чем выпустит из рук. Она приняла мужнины воззрения и к получению подарков, в том числе от любовников, стала относиться утилитарно: раз уж хотите отметиться, лучше бы чем-нибудь полезным. Ласточка не стеснялась намекнуть, подсказать, попросить.

Поэтому если она сейчас и скучала, то исключительно умиротворенно. Да, из одежды, обуви и сумок ей ничего не приглянулось, но украшения лишними не бывают. Главное, сообразить, с чем их носить. Бывает, схватишь в ажиотаже бирюльку, а потом изволь подбирать к ней гардероб.

На крайний же случай всегда остаются духи.

И белье. Но это — если кое-кто будет себя очень, очень, очень хорошо вести.

Глупо, что Глеб в его годы так возбуждается от покупки белья и совсем дуреет, когда она его перед ним примеряет. С другой стороны, пусть глупо, зато ей на руку.

Отношения с Глебом Ласточка восстановила сама. После непродолжительного периода отвращения к мужчинам она, успокоившись, рассудила, что, коль скоро секс все-таки нужен, а Протопопова необходимо проучить, придется завести любовника. А поскольку в ее возрасте искать кого-то нового абсурдно — только нарвешься на новые гнусности, — то лучше старого, проверенного Глеба ничего не придумать. По крайней мере известно, чего от него ждать. Ведь не дай бог вляпаться в историю с каким-нибудь проходимцем. Скепсис по отношению к худшей половине человечества отнюдь не гарантия от ошибок.