Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

• Название: Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века
• Автор: Густаво Беккер
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9985-0227-9

Рыцари, встречающиеся один на один с жуткими кровожадными призраками из-за прихотей прекрасных дам; красавицы, заставляющие своих кавалеров совершать неслыханные преступления; бароны, чьи деяния вызывают ужас и отвращение у простолюдинов; мачехи, готовые пойти на сговор с убийцами с целью избавиться от ненавистных им падчериц; грешники, которых лишь личная встреча с Богом способна наставить на путь праведный и отвратить от дьявольских соблазнов… — какие только образы не порождает богатая народная фантазия. Слушай да записывай! Были и небылицы, жуткие сказки, мистические легенды, таинственные предания составили основу многих художественных произведений таких выдающихся испанских литераторов XIX — начала XX века, как Густаво Адольфо Беккер, Рамон дель Валье-Инклан, Эмилия Пардо Басан и Антонио Мачадо.

Многие тексты были переведены специально для данного издания и публикуются впервые.

---

Отец Бернардо когда-то был духовником моей матушки и, вернувшись из странствований по святым местам, не забыл принести ей четки из косточек маслин с Масличной горы. Он был старый, малорослый, большеголовый и лысый и походил на те романские изваяния святых, которые стоят у входа в собор. В тот вечер он во второй раз посетил нас с тех пор, как вернулся в свой монастырь в Сантьяго. Увидев его в дверях, я оставил грамматику и бросился поцеловать ему руку. Я преклонил колена и глядел на него в ожидании благословения, и тут мне показалось, что он делает рожки. Я закрыл глаза, напуганный этой дьявольской шуткой! Задрожав, я понял, что это одна из его ловушек, подобная тем, о которых рассказывалось в историях о святых: с недавних пор я читал их вслух матушке и Антонии. Ловушка, нужная ему, чтобы ввести меня в грех, и она напомнила мне ту, о которой повествуется в житиях святого Антония Падуанского.[111] Отец Бернардо, которого моя бабушка назвала бы святым, сошедшим на землю, не заметил меня, потому что приветствовал свою прежнюю агницу, и забыл осенить пасторским благословением мою унылую голову с оттопыренными, словно крылья, ушами. Голову мальчика, которого гнетут скорбные цепи детства: каждый день — латынь, каждую ночь — боязнь мертвецов. Тихим голосом монах заговорил с матушкой, и матушка подняла руку в черной перчатке:

— Ступай, дитя мое!

XI

Басилиса Пригожая, старуха, которая была кормилицей моей матушки, притаилась за дверью. Я увидел ее, и она удержала меня за платье, закрыв мне рот морщинистой рукою:

— Не кричи, плутишка.

Я пристально посмотрел на нее, потому что считал ее странно похожей на химер водостоков нашего собора. Спустя мгновение она мягко оттолкнула меня:

— Иди, детка!

Я повел плечом, чтобы стряхнуть ее руку, которая вся была в черных, словно сажа, морщинках, и остался рядом с ней. Послышался голос францисканца:

— Речь идет о спасении этой души…

Басилиса снова подтолкнула меня:

— Уходи, тебе не следует это слышать…

И, согнувшись в три погибели, она припала к замочной скважине. Я съежился рядом с нею. Она больше не гнала меня, сказала только:

— Никогда не вспоминай того, что услышишь, плутишка!

Я засмеялся. Уж очень она была похожа на химер[112] водостоков. Только я не знал, на собаку ли, на кошку или на волка. Но удивительным было ее сходство с теми каменными фигурами, которые выступали над галереей, свисая с карнизов собора.

XII

Из гостиной доносились голоса. Сначала голос францисканца, довольно долго:

— Сегодня утром к нам в монастырь пришел юноша, искушаемый дьяволом. Он рассказал мне, что имел несчастье влюбиться и с отчаяния пожелал заняться черной магией. Однажды в полночь он попал во власть сатаны. Злой дух явился ему в просторах зыбучих пепельных песков, среди страшного шума ветра, поднятого его крыльями, подобными крыльям летучей мыши, когда он метался под звездами.

Послышался вздох матушки:

— О боже!

Монах продолжал:

— Сатана сказал юноше, чтобы тот подписал договор, и тогда он сделает его счастливым в любви. Юношу охватили сомнения, ибо был он окроплен святою водою крещения, и он отогнал сатану, сотворив крестное знамение. Этим утром, на рассвете, он пришел к нам в монастырь и в тайне исповедальни покаялся мне. Я сказал ему, чтобы он перестал заниматься этой дьявольщиной, но он отказался. Моих советов было мало, чтобы убедить его. Эта душа обречет себя на вечные муки!

Снова простонала матушка:

— Пусть лучше умрет моя дочь!

А голос монаха, таинственный до ужаса, продолжал:

— Если бы она умерла, он, возможно, и восторжествовал бы над адом. Если останется жить, погибнут оба. Недостанет сил у слабой женщины, подобной тебе, побороть могущество черной магии!

Зарыдала матушка:

— С нами милость Божья!

Последовало долгое молчание. Монах, должно быть, молился, размышляя об ответе. Басилиса Пригожая все прижимала меня к своей груди. Послышалось шлепанье сандалий монаха, и старуха разжала было руки, чтобы подняться и убежать. Но осталась недвижной, удерживаемая голосом, который зазвучал снова:

— Милость Божья не всегда с нами, дочь моя. То бьет ключом, то высыхает, подобно ему. Есть души, которые думают только о своем спасении, никогда не чувствуют любви к другим существам. Это — высохшие источники. Скажи мне: чувствовала ли ты в сердце своем тревогу, желание помочь какому-нибудь христианину, когда знала, что он рискует погибнуть? Что делаешь ты, чтобы избежать этого черного соглашения с силами ада? Отказываешь ему, а он получит ее из рук сатаны.

Матушка закричала:

— Иисус, Сын Божий, сильнее сатаны!

Монах ответил, и месть слышалась в его голосе:

— Любовь должна быть равной ко всем христианам. Любить отца, сына или мужа — все равно что любить глиняных идолов. Не ведая того, ты своей черной рукой тоже бичуешь крест, как и студент из Бреталя.

Он, должно быть, простер руки к матушке. Затем послышался какой-то шум, — видимо, он удалялся. Басилиса спряталась вместе со мной, и мы увидели, как мимо нас, совсем рядом, прошел черный кот. Как вышел падре Бернардо, никто не видел. Басилиса пошла тем вечером в монастырь и потом рассказывала, что он читал проповедь за много лиг[113] отсюда.

XIII

Как хлестал дождь по стеклам и каким печальным был вечерний свет во всех комнатах!

Антония вышивает около балкона, а наша матушка, откинувшись на диване, пристально смотрит на нее зачарованным взглядом, какой бывает у людей, изображенных на картинах, у которых глаза словно стеклянные. Наши души погружены в молчание, только слышно, как качается маятник. Антония вдруг задумалась с высоко поднятой иглой. Высоко на диване вздохнула матушка, а у сестры задрожали веки, словно бы она проснулась. И тогда во многих церквах зазвонили колокола. Басилиса вошла со свечами; заглянув за все двери, поставила их на подоконник. Антония снова погрузилась в мечты, склонившись над вышиванием. Матушка поманила меня рукой и удержала подле себя. Басилиса принесла прялку и уселась на полу у дивана. Я чувствовал, что у матушки зубы выбивают дробь, словно кастаньеты. Басилиса встала на колени, пристально глядя на нее, и матушка застонала:

— Выгони кота, он царапается под диваном.

Басилиса наклонилась:

— Где кот? Не вижу.

— И не слышишь?

Старуха ответила, стуча прялкой:

— Не слышу.

Матушка закричала:

— Антония! Антония!

— Да, сеньора?

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем, сеньора!

— Ты слышишь, как царапается кот?

Антония прислушалась на мгновение:

— Он уже не царапается!

Матушка вся задрожала:

— Царапается возле ног моих, но я тоже не вижу его.

Пальцы ее впились мне в плечо. Басилиса хотела посветить под диваном, но сильный порыв ветра, от которого захлопали все двери, погасил свечу у нее в руках, и, пока наша матушка кричала, ухватив сестру за волосы, старуха, взяв оливковую ветвь, кропила святою водой углы.

XIV

Матушка удалилась в свою спальню, зазвенел колокольчик, и Басилиса кинулась ей помочь. Потом Антония открыла балкон и посмотрела на площадь глазами сомнамбулы. Отошла, пятясь, и затем исчезла. Я остался один, прижавшись лбом к стеклам балкона, за которыми угасал свет дня. Мне показалось, что я услышал крики в доме, но не осмелился пошевелиться, смутно ощущая, что я не должен слышать эти крики, потому что я еще маленький. Я неподвижно стоял в проеме балконной двери, распутывая клубок наивных, боязливых мыслей, в смятении от неясных воспоминаний о внезапных упреках и о заточении в темной гостиной. Душа моя словно окутана была этой памятью, болезненной памятью рано повзрослевших детей, которые с широко раскрытыми глазами слушают разговоры старших и, чтобы лучше слышать их, оставляют свои игры. Мало-помалу крики прекратились, и, когда дом погрузился в молчание, я убежал из гостиной. В дверях я столкнулся с Пригожей.

— Не путайся под ногами, плутишка!

На цыпочках я подошел к матушкиной спальне. Дверь была приоткрыта, и оттуда доносились горестный шепот и сильный запах уксуса. Я бесшумно вошел в комнату, не задев двери. Матушка лежала, голова ее была повязана множеством платков. На белизне простыни резко обозначилась рука в черной перчатке. Глаза были открыты, и, когда я вошел, она, не поворачивая головы, поглядела на дверь:

— Сыночек, спугни кота, он сидит у меня в ногах!

Я подошел — на пол спрыгнул черный кот и стремглав выбежал из спальни. Басилиса Пригожая, которая стояла в дверях, тоже увидела кота и сказала, что мне удалось спугнуть его, потому что я невинное дитя.

XV

Помню один долгий день и матушку в печальном свете комнаты, в которой прикрыты ставни и куда не проникает солнце. Она неподвижно сидит в кресле со скрещенными руками, голова повязана множеством платков, а лицо совсем белое. Она не разговаривает, но обращает взгляд свой на тех, кто говорит, и смотрит пристально, призывая к молчанию. День тот не измерить часами, весь он во мраке сумерек. И кончается этот день внезапно, когда в спальню вдруг вносят свечи. Матушка кричит: