Ольга Мочалова - Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

• Название: Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах
• Автор: Ольга Мочалова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02441-9

Ольга Алексеевна Мочалова (1898–1978) — поэтесса, чьи стихи в советское время почти не печатались. М. И. Цветаева, имея в виду это обстоятельство, говорила о ней: «Вы — большой поэт… Но Вы — поэт без второго рождения, а оно должно быть».

Воспоминания О. А. Мочаловой привлекают обилием громких литературных имен, среди которых Н. Гумилев и Вяч. Иванов, В. Брюсов и К. Бальмонт, А. Блок и А. Белый, А. Ахматова и М. Цветаева. И хотя записки — лишь «картинки, штрихи, реплики», которые сохранила память автора, они по-новому освещают и оживляют образы поэтических знаменитостей.

Предлагаемая книга нетрадиционна по форме: кроме личных впечатлений о событиях, свидетельницей которых была поэтесса, в ней звучат многочисленные голоса ее современников — высказывания разных лиц о поэтах, собранные автором.

Книга иллюстрирована редкими фотографиями из фондов РГАЛИ.

---

Сидя с Б. Л. в арбатском кафе, Маяковский сказал: «Вы любите молнию на небе, а я люблю ее в электрическом утюге. Это большая разница между нами».

Пастернака насильно затянули в группу ЛЕФ (Левый фронт)[377], от чего он решительно отбояривался.

В посвящении Марине Цветаевой самое определительное выражение — «лесная шишига»[378].

Власть имеющая жена 3. Н.[379] приказывала ему на даче: «Несите за мной корзинку, Вы — идиот». Слышали соседи в Переделкине. Он молчал и следовал за ней.

Был год и час, когда он стоял на коленях перед первой женой, им оставленной, с мольбой о прощении.

Последние годы был верующим, писал на евангельские темы.

Пленялся Галиной Улановой, особенно в «Ромео и Джульетте»[380]. Было стихотворенье.

Еланская [381], встретив Б. Л. в болшевском санатории, сказала ему: «Я Вас люблю». «Да, не за что», — ответил он.

«Доктора Живаго» считал оправданием и вершиной творчества.

К его приезду на Ольховскую я приготовила на подносе стакан чаю и две конфетки. (Голод.) Он сказал: «Спасибо, я его уже пил. Давайте лучше поговорим, через час я должен ехать за женой и везти ее домой из гостей».

Отзыв Жени Завадской (искусствовед): «Читаю его стихи по утрам, как молитву, и это создает тонус дня».

«Он читает так, что не успеваешь вникать в слова. Читает прекрасно, по комнате проносится освежительная гроза» (Варвара Монина).

«Его стихи бессвязны, непонятны. Но тут происходит особое явленье: не нравится произведенье (художественная недодержка), но очень нравится автор. Поток подхватывает с собой все, что попадается на пути: ил, водоросли, щепки, камни, песок». (О. М[очалова])

Как-то я ответила ему на письмо. Потом подумала и приложила записку: «Творческое лицо не определяется перечислением достоинств и недостатков. „Братья Земгано“ Гонкура — литературное совершенство, безупречное мастерство. Там всё пропорционально и строго обдумано, заинтересовывающий сюжет, яркие характеры, достаточное разнообразие человеческих типов, лирические переживания, психологический конфликт, пейзажные вставки, исторические оглядки. Вещь для любованья искусством умного пера. А что это дает? Читатель закроет книгу без волнующего воспоминанья о ней. У Достоевского много недостатков: навязчиво повторяющиеся во всех романах галереи однотипных героев, садистическое истязание нервов, длиннотные исступленные исповеди, отсутствие природы, психология под косым лучом заката. Но у него есть большое достоинство, мимо которого не пройдет никто — неутомимая глубинная жажда познания и утверждения высшего начала в человеке. Это решает всё. У Вас тоже есть большие достоинства». При следующей встрече Б. Л. благодарил за письмо и за «полоску».

Как-то он позвонил и спросил: «Как Вы поживаете?» Я ответила: «Все двери заперты, все места заняты, все корабли сожжены». Он застонал.

В годы путешествия «Доктора Живаго» по странам Федин говорил: «Люблю, но наши дороги расходятся».

На одном из литсобраний Асеев сделал замечание, что строфика Б. Л. бедна, однообразна. Заурядное четверостишие с перекрестными рифмами. Б. Л. бросился к Асееву на шею, начал его тормошить, шутить.

В последние годы в Переделкине Б. Л. жаловался: «Каждый гость приезжает с бутылкой вина, я не могу отказаться выпить, против желания — я пьян».

Был разговор, что молодежь восхищена чтением стихов Б. Л. и особенно стихами о зоологическом саде.

Б. Л. говорил: «Главное то, что пишется через тебя, как бы помимо тебя».

Мое посвящение Пастернаку:

* * *

«Владеет свойствами откровения».

Д’Аннунцио

Никто так не пьянел водой,
Ошеломленный властью влажной.
Без ослабленья молодой
Так не крепчал порывом жажды.
Он всем дарил, что даром брал,
Отзывливый и доброемкий,
Обильной влаги капитал,
Богат, как вешние потемки.
Он всем дарил, что всяк имел,
Но с новой силой удивленья,
Так в жилы ослабевших тел
Вливается выздоровленье.
В бессвязный погруженный бред,
Бросающий нам горсть жемчужин.
Таким вот истинный поэт,
Как оправдание, нам нужен.
О, будь ты грешен сотни раз,
Поспешен, сбивчив, опрометчив,
Луч солнечный в условный час
Перевернешь в разящий меч ты.
Пускай другой в тебе найдет
Ночное мчание кентавра,
Меня захлестывает вод
Похищенная смело правда.
Разливом через край — хорош!
В нападках безудержных — весел!
Как ветер, взволновавший рожь
С окраин дальних поднебесий.

Сентябрь 1944.

При встрече Б. Л. за стихи благодарил и сказал, что они лучше ахматовского посвященья, написанного почти одновременно[382]. Я спросила: «Согласны ли Вы с созданным здесь образом?» Ответ был: «Да, какая-то часть меня здесь есть».

Посвящение Евгении Куниной Пастернаку [383]:

Тост

За первую свежесть разлива
Весенних взволнованных рек,
За юности ливни счастливой,
За всеисцеляющий снег!
За маркие перья гагарок
Над жизни нетающим льдом,
За небо и солнце, в подарок,
С размаху внесенные в дом!
За детские сказки [одно (?) слово утрачено — публ.].
За ширь из высоких окон,
За чудно косые картины
И музыки щедрый закон!
За то, что сияет Жар-птица,
За гения пламенный знак,
За силу, что в слове таится,
За имя — Борис Пастернак!

1942. Творческое лицо Бориса Пастернака

Поэт и птицы. В юношеских стихах промелькнула птица «породы — люблю Вас». Гумилев отозвался о ней, как о представительнице гимназической фауны. Во множестве разлетелись по стихам голуби, как дополнение пейзажа. В сб[орнике] «На ранних поездах» одно из лучших стихотворений «Дрозды»[384].

Но главный герой птичьего царства — соловей, вернее — соловьи. Соловей, гроза — весьма обычные атрибуты поэзии, но соловьи Б. П. поют так, что лунная ночь преображается их трелями. Они «неистовствуют»[385].

«Как древний соловей-разбойник,
Свистал он на семи дубах»[386].

Это говорится о ручье. Но соловей все же — мера звуковых сравнений [387].

Особенно сильно сказывается соловьиное неистовство в стихах героя «Живаго»[388]. Там соловьи заливают и озаряют ночь. Голуби одомашнивают природу: «Голуби клюют в снегу»[389]. Соловьи перехлестывают берега.

«Земля и небо, лес и поле
Ловили этот редкий звук,
Размеренные эти доли
Безумья, боли, счастья, мук».

Последняя строка и определяет чашу бытия, выпитую поэтом залпом, с размаху.

Как-то на выставке фарфора я увидала статуэтку великолепного, большого, черного грача. Экстатически возбужденный, он кричал, глаза его готовы были вырваться из орбит. Он встречал весну. И тогда мелькнула мысль — Пастернак. Такая же сила жажды и опьяненья жизнью. Чего не простишь за силу внутреннего напора, в которой он — превосходящий.

Коронное стихотворенье «Ночь» дает богатейший материал, как бы обзор мироощущенья автора, одновременно и мировоззренья.

«Идет без проволочек
И тает ночь, пока
Над спящим миром летчик
Уходит в облака.
Он потонул в тумане,
Исчез в его струе,
Став крестиком на ткани
И меткой на белье.
Под ним ночные бары.
Чужие города,
Казармы, кочегары,
Вокзалы, поезда.

* * * В пространствах беспредельных
Горят материки.
В подвалах и котельных
Не спят истопники.
В Париже из-под крыши
Венера или Марс
Глядят, какой в афише
Объявлен новый фарс.

* * * Он смотрит на планету,
Как будто небосвод
Относится к предмету
Его ночных забот.
Не спи, не спи, работай.
Не прерывай труда,
Не спи, борись с дремотой.
Как летчик, как звезда»[390].

С трогательной убедительностью слиты город, человек, мировые пространства. Как притягивается к земле полетом летчика ночная высь. Как чувствуется скрытая тревога и восхищенье им. Как тепло, по-семейному мало сравненье:

«Став крестиком на ткани
И меткой на белье».

Живая связь с комнатой, домашним уютом. Как колоритно перечисленье — «под ним»: все разнообразие человеческих угодий, пятна пейзажей по соседству с «неведомой вселенной», на фоне «горящих материков». С какой благодарностью звучит: «Не спят истопники». Как забавно, озорно дано любопытство Венеры и Марса к расклеенным уличным афишам. Да,