Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

Раньше, еще наверху, она сказала мне про Черткова:

— Он грозит напакостить мне, а я, если б хотела, мне все говорят, что стоит мне написать два слова Столыпину, и его здесь в 24 часа не будет. Однако я не делаю этого.

Я заметил, что… Я сказал об этом Илье Васильевичу и попросил его посмотреть, где Л. Н. с докторами.

Они оказались «под сводами», и Л. Н. с Никитиным вскоре оттуда вышли. Никитин пригласил Софью Андреевну «под своды» поговорить с докторами. Софья Андреевна ушла с ними, а Л. Н. остался с нами. Мне уже привели лошадь, но Л. Н. не пустил меня, и лошадь привязали.

Л. Н. сел на скамейку на крыльце, и я рядом с ним.

Он спросил меня:

— Что она вам говорила? Я два раза заглядывал и видел, что она что‑то читала вам.

Я рассказал Л.Н., в чем состоял наш разговор.

— Вам очень тяжело было?

— Ничего; разумеется, не могло быть приятно.

— Что же вы ей сказали?

— Я старался указать ей на возможность более доброго отношения, но, разумеется, это бесполезно.

— Да, да.

Я спросил Л.Н., что нашли доктора. Подошли Александра Львовна и Варвара Михайловна.

— Они нашли истерию. Говорят, что это тяжелое состояние временно, что оно должно непременно пройти и она тогда обратится в обыкновенную старушку.

Александра Львовна заметила, что едва ли она когда- нибудь обратится в такую старушку.

— Нет, отчего же? Пройдет известный период, и, я думаю, эти явления смягчатся.

Потом Л. Н. прибавил:

— Я заметил, что никогда нельзя знать повода, по которому она будет волноваться. Чаще всего это бывает утром или ночью. Как‑то она тут на этой скамейке сидела с Сонечкой и объясняла ей таблицу умножения на пальцах. Объясняла так бестолково, раздражалась, такой странный был у нее голос, и я знал, что будет что‑нибудь. И действительно была эта ужасная ночь…

С балкона подошел Лев Львович и стал слушать. Александра Львовна спросила:

— Что она тебя тогда только разбудила ночью или еще приходила?

— Она иногда приходит. Только я часто просыпаюсь, так что это меня не будит. Она услышит, что я кашляю, и зайдет… А ты почему спрашиваешь?

— Я так.

Л. Н. сказал:

— Доктора советуют разные меры: ванны, прогулки, рано ложиться.

Лев Львович вмешался:

— А то это Бог знает что такое: мама ночи не спит, волнуется, не ест ничего.

Я опять собрался уезжать. Л. Н. удержал меня:

— Нет, оставайтесь.

— Я завтра, вероятно, не приеду, — сказал я.

— Отчего?

— Брат в Москву уехал, и я хочу со своими остаться, а то им одним будет скучно. Да я вам всем уж, должно быть, надоел — езжу каждый день.

— Нет, мы так к вашему приятному обществу привыкли, что было бы странно без вас.

Пошли на балкон. Л. Н. стал с Елизаветой Валериановной припоминать Покровское, имение Елизаветы Валериановны, в котором он много лет не был. Он вспоминал старый серый дом, от которого теперь и следа давно нет. Вспомнил тетку Елизавету Александровну, сестру Татьяны Александровны Ергольской, на которой женился Петр Иванович Толстой, дед Елизаветы Валериановны.

Лев Львович ушел к Софье Андреевне и докторам.

Л. Н. спросил Александру Львовну, как отнесся Душан Петрович к приезду докторов.

— Я спросила его. Он подумал и сказал: «Безразлично». — Все рассмеялись.

— Экая умница! — сказал Л. Н. Александра Львовна сказала:

— Он потом прибавил: «Впрочем, хорошо, потому что можно будет на них ссылаться».

— Да, это очень хорошо, — подтвердил Л. Н. и, обращаясь к Александре Львовне, сказал:

— Потом, это ты, кажется, Саша, говорила, что не на все надо ей отвечать? Совершенно верно. Надо говорить: «об этом я не стану говорить». А то объяснишь что‑нибудь, она прицепится к новому, и так конца нет.

— Это не я сказала, а поумнее меня.

— А кто?

— Батя (В. Г.Чертков). Еще, папа, — это Таня совершенно верно сказала, — не надо никаких слов давать.

— Да, да…

Софья Андреевна еще вчера искала свою красную книжечку с какими‑то выписанными изречениями. Она спросила Л.H., можно ли поискать у него. Это был предлог поискать дневник Л.H., так как она не знает, куда он теперь его кладет. Л. Н. сказал: «пожалуйста»; а сам отнес свой дневник в комнату к Александре Львовне и сунул его в комод с бельем. Комод оказался Варвары Михайловны. Об этом он сказал Александре Львовне. Когда мы сидели на балконе, Александра Львовна спросила его, принести ли ему дневник. Он сказал:

— Да, я всегда на ночь пишу.

— Представь, папа, мамашина книжечка оказалась засунутой в то же самое место!

Все рассмеялись, а Л. Н. сказал:

— Они там познакомились.

Говорили о тяжелом состоянии Софьи Андреевны, о том, что доктора не нашли у нее никакой душевной болезни, а только истерию. Александра Львовна и Елизавета Валериановна говорили, что у Софьи Андреевны бывают иногда ужасные глаза (я много раз замечал это), бегающие и стеклянные. Л. Н. сказал, что не замечал и обратит внимание.

Александра Львовна заметила:

— И что это… мечется взад и вперед?!

— Вот кто ужасен, — сказал Л. Н. — Что он делает, что он делает! Я должен сознаться, мне совестно это говорить, но если б он уехал, это было бы такое облегчение, такое … — он даже рукой махнул. Еще К… тоже, — прибавил он. Мы все стали заступаться за… и сказали, что он просто болтал без определенной злой цели.

Л. Н. ничего не возразил. Потом он сказал:

— Пойду туда.

С крыльца он вернулся и в дверях балкона сказал:

— Не пускайте Гольденвейзера!

— Вот как папа к вам привязался, смотрите не возгордитесь, — сказала Александра Львовна.

Я должен был еще остаться, хотя уж было больше одиннадцати. Еще прежде кто‑то пришел сверху и отправил лошадей, сказав, что Россолимо останется ночевать.

С Софьей Андреевной обсуждали вопрос о гонораре Россолимо, и она просила Александру Львовну спросить у Никитина. Немного погодя все пришли сверху и стали чай пить.

Я сказал Софье Андреевне:

— Я еще тут.

— Да, мне Л. Н. говорил, что вас оставил. Он вас без памяти любит.

Л. Н. стал прощаться. Я наконец тоже уехал.

Прощаясь со мной, Л. Н. сказал на крыльце:

— Может быть, смилуетесь и приедете завтра?

Уходя с балкона, я слышал, как Софья Андреевна сказала:

— Пусть он едет, куда хочет, а я никуда не поеду. Это все хитрости. Он там с Чертковым будет видаться. Я это понимаю.

19 июля. Никитин с Россолимо заехали утром в Телятенки, и Чертков поехал с ними в Щекино. Я еще его не видал и ничего не знаю. Булгаков говорит, что утром слышал в Ясной, что и Софья Андреевна с Л. Н. поедет в Кочеты. И то лучше, чем здесь оставаться, особенно в присутствии …. А с приездом… станет еще хуже.

Перед вечером я видел Черткова. Вот диагноз болезни Софьи Андреевны, данный Россолимо: «Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная, и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение».

Вечером к нам приехали Александра Львовна и Варвара Михайловна, а я все‑таки собрался в Ясную. Я выезжал, как раз когда они приехали. Александра Львовна сказала, что Л. Н. жалел, что я не приеду, и будет мне рад.

Когда я приехал, на балконе сидели Елизавета Валериановна и Софья Андреевна, которая мне сказала, что Л. Н. у себя на балконе. Я пошел туда. Л. Н. сидел и дремал. Он сказал мне, что читал «Вестник Европы», а потом задремал.

Я спросил его про статью «о смертниках». Л. Н. сказал, что не читал ее еще, оставив ее, как наиболее интересную, на закуску.

Он сказал:

— Софья Андреевна нынче гораздо лучше. А я очень слаб. Совсем слаб…

Вошла Софья Андреевна и сказала:

— Левочка, вы бы пошли на балкон, а то тут очень душно. Там я одна корректуры держу. Я не помешаю вам, я буду молчать.

Она не оставляет Л. Н. ни на минуту в покое. Мы пошли вниз и сыграли партию в шахматы. Потом пили чай. Софья Андреевна сказала мне, что ничего никому не говорила относительно Черткова и что не говорила ему, чтобы он не ездил. Она спросила меня еще наверху, в зале:

— Он (Л. Н.) вам не жаловался на здоровье?

— Нет, только жаловался, что слаб.

— Ну, мы его выходим.

Я промолчал.

— Он слаб, а все верхом ездит. Нынче с Филей вдвоем часа два с половиной ездили, — сказала она.

Подошел Л. Н. и сказал:

— Мне это очень хорошо. Я сначала еле на лошадь сажусь, а постепенно чувствую себя все лучше и лучше.

Потом, обращаясь ко мне, Л. Н. прибавил:

— Вы теперь такой кавалерист стали, поедемте как — ни- будь с вами опять.

Л. Н. был вял и почти все время молчал. Мы сыграли одну партию. Л. Н сказал:

— Давайте зимой играть с вами по переписке. Так можно гораздо лучше играть. Вы играли когда‑нибудь? Я никогда не пробовал.

Я сказал, что мне случалось. Я выпил чашку чаю и простился. Когда я прощался, Л. Н. спросил меня: