Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

Л. Н. собрался домой и звал Софью Андреевну. Она сказала:

— Я еще погуляю. Мне нужно обдумать.

Мы пошли. Л. Н. просил следить за Софьей Андреевной, и Душан Петрович с Варварой Михайловной обещали.

Наверху мы играли в шахматы. За шахматами Л. Н. был как будто немного спокойнее. Он попросил меня еще раз попробовать сыграть гамбит Муцио и, когда проиграл, сказал:

— Это последний раз в жизни!

Вторую партию он выиграл и сказал:

— Как я рад!

Потом, когда Александра Львовна спросила его, кто выиграл, он сказал, что выиграл вторую партию, но заметил про меня:

— Он меня неглижирует.

Софья Андреевна пришла и все время сидела тут же и шила Л. Н. какой‑то картуз. Она от него ни на шаг не отходит. Вчера ездила с ним к Марье Александровне.

Александра Львовна решила срочной телеграммой вызвать Татьяну Львовну и, прежде чем послать телеграмму, показала ее Л. Н. Он был этому очень рад.

Л. Н. весь вечер от меня не отходил и, видимо, рад был возможности отдохнуть. Действительно, как только я вышел из комнаты, Софья Андреевна сейчас же заговорила с ним и стала ему предлагать поселиться с ним в избе. Он сказал ей, что без любви и в избе будет плохо.

Когда Л. Н. вышел, Софья Андреевна стала говорить Варваре Михайловне:

— Вот видите, он мною прикрывается и любит за моей спиной спаржу есть! Я ему предлагаю, а он отказывается. Это старый лицемер и лгун!

При прощанье Л. Н. просил меня непременно завтра приехать.

27 июня. Нынче утром у нас в Телятенках была Александра Львовна. Она поехала встречать Татьяну Львовну. Мы с ней отравились к Чертковым. Туда вчера вечером приехали Анна и Ольга Константиновны. Нынче приезжает старуха

Елизавета Ивановна, мать Владимира Григорьевича. Надеются, что скоро приедет и сам Владимир Григорьевич. Александра Львовна и я рассказали Чертковым про все, что совершается в Ясной, и повергли их этими рассказами в ужас. Сергеенко поехал с Александрой Львовной на станцию Щекино, предполагая отправиться к Владимиру Григорьевичу, чтобы решить, что делать с дневниками. Может быть, мне придется ехать за ними в Москву.

Александра Львовна говорит, что Софья Андреевна сидела вчера с вечера до пяти часов утра. Они оградили от нее Л. Н: положили спать в гостиной Душана Петровича, а сами стерегли с другой стороны. Утром в восемь она уже встала.

Л. Н. очень осунулся; он сказал утром Александре Львовне:

— Я выдохся. У меня больше никаких сил не осталось. Он все спрашивает, не было ли ответа от Татьяны Львовны. А Софья Андреевна говорит: «Я добьюсь своих прав!» — желая, по — видимому, добиться от Л. Н. каких‑то еще прав на издание сочинений, кроме старой доверенности.

Среди дня неожиданно приехал Владимир Григорьевич, провожавший мать до Серпухова, где он застал телеграмму с разрешением приехать в Телятенки. Ему разрешен пока приезд в Телятенки на время пребывания там его матери, но все уверены, что ему разрешат остаться здесь и после ее отъезда.

Владимир Григорьевич решил нынче в Ясную не ездить. Он просил меня сказать об этом Л. Н.

Я поехал в Ясную часов в семь с небольшим. Приезжаю — Александра Львовна, Варвара Михайловна, Душан Петрович и Илья Васильевич играют в городки. Я сказал им про приезд Черткова. Они рассказали мне, что Софья Андреевна все не отходит от Л. Н. и устроила себе кресло около него, когда он садится на своем балконе. Когда он нынче собрался верхом, она, по — видимому, решила, что он непременно поедет повидать Анну Константиновну и сказала:

— Я очень люблю Анну Алексеевну (мою жену) и не видала еще Надежды Афанасьевны (жены моего брата) и поеду к Гольденвейзерам.

Ей запрягли. Когда она вышла, чтобы ехать, Л. Н. уже не было. Она спросила, куда он поехал и, когда ей сказали, что в лес, она сейчас же сказала, что у нее внезапно сделались спазмы и такие боли, что она не может ехать, и отправила лошадей на конюшню.

Мы решили не сразу сказать Софье Андреевне о приезде Черткова. Я застал Л.Н. одного на балконе. Он что‑то читал. Л. Н. обратился ко мне и сказал:

— Пойдемте играть.

— Знаете, Владимир Григорьевич приехал, — сказал я ему.

— Ну?! как хорошо!..

Я рассказал ему, как было дело. Л. Н.сказал:

— Напрасно он не приехал.

Только что мы в столовой сели за столик и расставили шахматные фигуры, как пришла Софья Андреевна. Она села прямо к столу, смотрела в лорнет на игру, делала замечания, даже давала советы, тогда как она даже ходы не твердо знает.

Она сказала:

— Я, бывало, больше всего любила коней.

Когда вошла Александра Львовна, она сказала ей:

— Саша, давай с тобой в шахматы играть!

— Мне некогда, мама, у меня пропасть дела.

— Ну, не сейчас, а после как‑нибудь.

— Когда‑нибудь потом с удовольствием.

Софья Андреевна сказала мне:

— А я нынче чуть к вам не приехала. Я так люблю Анну Алексеевну, она такая умная, милая женщина. И Надежды Афанасьевны я еще не видала. Мне уж и лошадей подали, но у меня сделались такие страшные боли, что я не могла ехать.

Л. Н. удивительно кротко относится к Софье Андреевне и даже в ответ на ее шахматные замечания и советы давал ей объяснения.

Среди игры пришел Булгаков и сказал:

— Владимир Григорьевич приехал.

Софья Андреевна вся вспыхнула.

— Когда? Утром? Саша знала?

По счастью, она не спросила ни Л.H., ни меня. Булгаков объяснил ей, как было дело, и она, кажется, поверила. Она вскочила и побежала к Варваре Михайловне с криком:

— Чертков приехал! Я его ненавижу!

Опять началась истерика и крики:

— Я не могу здесь оставаться! — и т. п.

Софья Андреевна побежала в сад. Потом пришла и опять села к нам, вся красная.

— Я сейчас телеграфирую, что еду к Сереже. Ты как хочешь, я тебя не заставляю, а я поеду. Я не могу здесь оставаться. Душан Петрович сейчас мне говорил, что тебе повредит, тогда оставайся, а я поеду с Колечкой (Н. Н.Ге).

Л. Н. сказал:

— Отчего же? Я поеду. Я уж сказал тебе, что поеду, и поеду непременно.

Я заметил, что Л. Н. действительно может повредить доездка. Софья Андреевна сказала:

— Знаете, Александр Борисович, постороннему человеку это не так видно. Я сознаюсь, может быть, я сумасшедшая, но я собой не владею. Если я его увижу, со мной опять Бог знает что сделается. Лучше уехать. Я дня два отдохну, освежусь и потом приеду более спокойная, а сейчас я не могу ничего с собой сделать.

Она пошла и написала две телеграммы: одну Татьяне Львовне о том, что они едут, другую Сергею Львовичу о том, что едут двое.

Софья Андреевна принесла телеграммы, прочла и отправила их.

Когда она ушла, Л. Н. сказал мне:

— Как в шахматах бывают совершенно неожиданные совпадения и случайные комбинации, так еще удивительнее это бывает в жизни. Вот теперь, например, я начал работу, в которой провожу мысль, что человечество в больших массах подвержено общему и поэтому несознаваемому отдельными лицами безумию. Еду к Черткову, а там оказываются две огромные психиатрические больницы. Ко мне приезжают доктора, зовут туда, все показывают, дают мне книги. Я интересуюсь этим чрезвычайно. Возвращаюсь домой и застаю Софью Андреевну, которая несомненно больна психически. У нее idee fixe — тщеславие. Она боится, что про нее будут говорить, что она портила мне жизнь, и она всеми силами хочет доказать обратное — что все злодеи, лгуны, гадкие — одна она хороша.

Она вернулась от Л. Н. с листочком в руке и рассказала следующее: Л. Н. во втором маленьком рассказе, который он написал у Чертковых, описывая в начале наружность дамы (несимпатичной), описал ее так, что можно предположить внешнее сходство с Софьей Андреевной. Между тем Софья Андреевна спрашивала его, где эти рассказы. Л. Н. сказал, что они у него, и она сказала, что их нужно взять непременно с собой. Тогда Л. Н. спохватился, что она может обернуть это на себя, взял листок, изменил описание наружности дамы и просил поскорее переписать и заменить этот листок переписанным. Варвара Михайловна стала переписывать. Я попросил списать себе это изменение. Александра Львовна сказала:

— Вы записываете? Так возьмите себе этот листок совсем. Можете его приклеить к своим запискам.

Я поиграл немного, но настроение было такое тяжелое, что нерадостно было играть, и музыка никому до сердца не доходила.

Софья Андреевна все хлопотала с укладкой и, говорят, набрала столько вещей, что опасаются, что она собирается остаться там долго.

Ее не было; Л. Н. сидел на кушетке. Я подсел к нему. Л. Н. сказал мне:

— Такое у всех тяжелое, неестественное состояние: как будто ни о чем нельзя просто говорить. Приходится от нее скрывать, она допытывается, потом кричит, что все лгут. Ужасно! Я читал в этих книгах, что когда бывает такой больной в грубой семье, то он страдает, так как его обижают, бьют; наоборот, в чуткой обстановке его стараются оберегать, щадить, но зато существование окружающих делается совершенно невыносимым.