Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

Велеминский рассказывал о немецком писателе (не расслышал фамилии), уже немолодом, проповедующем христианство в очень свободном духе и в то же время являющемся представителем немецкого шовинизма, ярым врагом славян, — и о своей с ним полемической переписке по поводу такого странного совмещения.

Л. Н. интересовался количественным отношением немцев, славян и других народов в Австрии. Велеминский и Душан сообщили ему цифры.

Л. Н. спросил Велеминского о славянском съезде — чего ждут от него?

— Ничего хорошего. Вот разве только улучшения русско- польских отношений.

— Говорят, политические вопросы сняты с программы?

— Ну, это на словах, а на деле — сейчас же все перейдет на политику. Иначе быть не может. Хорошо, если б вы написали им что‑нибудь: это могло бы оказать сильное влияние.

— Ну, не думаю. Но я собираюсь написать письмо. Мне Душан Петрович целую программу дал, но я думаю, самое важное, и одно важное — это вопрос религиозный.

Велеминский рассказал о ненависти поляков к русским, не только к правительству, что естественно, но и вообще к русским. Они говорят: «Любить русского, это все равно, что любить обезьяну».

Л. Н. очень удивился и выразил сожаление по поводу этого ужасного явления.

Велеминский сказал, что какой‑то его друг писал Л. Н. по поводу притеснений в школах и насильственного преподавания на русском языке, но, вероятно, письмо пропало, так как Л. Н. не ответил.

— Вероятно, я не получил. Я бы ответил. Я на такие письма всегда почти отвечаю.

Александра Львовна была очень не в духе по поводу завтрашней поездки к Чертковым. Я собирался играть на фортепьяно, послал за ней Варвару Михайловну, но она не пришла. Л. Н. подошел ко мне и сказал, что нужно ее позвать. Варвара Михайловна слышала это и сказала ему, что она очень расстроена и не может прийти. Л. Н. вздохнул:

— Ах — ха — хах! — и сказал: — Как тяжело! — потом положил мне руку на плечо и сказал: — Ну, вы меня утешите?

Варвара Михайловна, вероятно, рассказала это Александре Львовне, потому что когда она позже вышла, то еле говорила со мной и смотрела на меня недобрыми глазами.

Когда я кончил играть, Л. Н. подошел ко мне и сказал:

— Вы говорите, что слабы. Нет, вы очень хорошо играли нынче, недаром в шахматы меня обыграли. Дюже хорошо!

Конисси привез японские песни. Я стал их просматривать. Л. Н. спросил меня о них. Я сказал, что для моего слуха это часто бессмысленный набор звуков. Л. Н. сказал:

— Представьте, я просил его, он мне переводил слова и, признаюсь, на меня произвело то же впечатление — бессмысленного набора слов. Удивительно странно!

Л. Н. спрашивал Конисси, производит ли народная европейская музыка впечатление на японцев; он сказал, что самое приятное.

Позже пришла Александра Львовна и сказала, что она не едет завтра. На это Софья Андреевна сказала, что вообще не пожар и можно отложить поездку. Л. Н. сказал Александре Львовне:

— Мы с тобой после поговорим, — а мне при прощании сказал, что поедет непременно.

12 июня. Л. Н. уехал. Александра Львовна в последнюю минуту опять перерешила и поехала с ним. Когда Л. Н. сказал, что, так как она не едет, то и писем не стоит ей поручать отвечать, а что все сделает Булгаков, она в несколько минут собралась (дело было чуть ли не за полчаса до отъезда) и поехала.

18 июня. Л. Н. все у Чертковых. Нас зовут туда, но я все нездоров и едва ли поеду.

Мы были у Софьи Андреевны, погорая рассказывала, что Л. Н. прислал ей ласковое письмо. Называет ее «моя старая жена» и пишет: «в гостях хорошо, а дома лучше».

Татьяна Львовна написала ей большое, судя по пересказу, умное письмо (очевидно, после свидания с Марией Николаевной), советуя ей бросить все дела и уехать со Л. Н. из Ясной. Софья Андреевна очень взволновалась этим письмом. Я думаю — из всех этих проектов ничего не выйдет. Единственный выход — Крым, да Софья Андреевна все твердит, что Крым погубит Л. Н.

22 июня. Л. Н. еще нет. Приедет, кажется, 24–25–го. Нынче заходил Дима и сообщил, что Владимиру Григорьевичу разрешили жить в Телятенках, пока его мать здесь. Они, кажется, все приедут сюда 27–го и останутся неопределенно долго.

25 июня. Л. Н. приехал в ночь на 24–е. Когда я нынче приехал в Ясную, Александра Львовна и Варвара Михайловна были на конюшне. Они рассказали мне, что Софья Андреевна последние дни находится в ужасном состоянии: бьется в истерике, бросается на пол, грозит самоубийством. Она ни на шаг не отходит от Л. Н. и кричит:

— Я его от Черткова отважу, я от него не отстану! Он верхом, и я за ним, он гулять, и я гулять, я к Сереже поеду и его с собой возьму.

22–го утром она в одной рубашке прибежала к Варваре Михайловне и стала кричать, что она умирает и настаивала, чтобы Варвара Михайловна от своего имени послала телеграмму Черткову. Она сама написала телеграмму с требованием немедленного приезда, кончающуюся словами: «Если не приедете — убьюсь».

Варвара Михайловна насилу отговорила ее посылать эту телеграмму. На другой день она написала еще несколько телеграмм, одна другой ужаснее, подписывая их именем Варвары Михайловны, и Варваре Михайловне с трудом удалось задержать отправку этих телеграмм.

Со дня приезда Л. Н. Софья Андреевна ходит за ним как тень. Он очень о ней беспокоится, возил ее нынче к Марии Александровне в Овсянниково.

Нынче утром Софья Андреевна стояла со склянкой опиума в руках и все твердила:

— Только один глоточек!

Опиума она не пила, а бросилась на пол. Тогда Александра Львовна сказала ей, что она, как младшая дочь, не берет на себя ответственности за все происходящее и сейчас же телеграфирует Сереже и Тане. Эти слова подействовали на Софью Андреевну: она сразу успокоилась и вообще вторую половину дня провела в лучшем состоянии.

По дороге к дому около флигеля мы встретили Софью Андреевну. Вид у нее ужасный. Ее очень жаль, так как она несомненно ненормальна. Когда мы пошли дальше, Александра Львовна сказала мне, что Л. Н. много работал у Чертковых и написал, между прочим, две небольшие художественные вещи.

Когда мы пришли наверх, Александра Львовна зашла ко Л. Н. и сказала ему о моем приезде. Л. Н. скоро вышел. Поздоровавшись, он сказал мне:

— Я вчера вас ждал. Как здоровье?

— Так себе.

— Это жаль, что так себе, а вид у вас лучше; правда, Саша?

Л. Н. сказал, что провел очень хорошо время у Чертковых.

— Там перед самым отъездом был Эрденко (скрипач), доставил своей игрой всем большое удовольствие. Вы его не одобряете. Правда, он слишком много играет разные виртуозные штучки. Но он сыграл там Баха превосходно.

Я сказал Л. H., что у Эрденко большое дарование, но что он идет по ложной дороге, недостойной его таланта. Я поставил столик. Сели за шахматы. Вдруг Л. Н. встал и сказал:

— Подождите! — и ушел к себе.

Он принес из свой комнаты небольшую коробочку, в которой оказались маленькие, но замечательно изящно сделанные шахматы, сработанные, как написано на коробке, больным сумасшедшим таким‑то с помощью кусочка стекла, старого пера и еще чего‑то, не помню.

Шахматы белые и черные чрезвычайно плотной, тверже дерева, массы.

— Как вы думаете, из чего они сделаны? — спросил меня Л. Н.

Я не мог догадаться.

— Представьте, из белого хлеба; черные выкрашены.

Играть ими мы, впрочем, не стали, так как они мелки по доске и некоторые фигуры плохо различаются. Мы сыграли две партии (гамбит Муцио), которые я обе выиграл.

Во время шахмат пришла Л. Д. Николаева. Александра Львовна позвала ее к себе, но, к сожалению, она скоро вернулась, а мне хотелось побыть с Л. Н. вдвоем.

За шахматами Л. Н. сказал:

— Я вам охотно многое расскажу.

Я сказал Л.H.:

— Я жалею, что не поехал к Чертковым, мне очень хотелось; да я все нездоров, да и, кроме того, в чужом доме неудобно и неловко с таким нездоровьем.

— Да, я понимаю. Они бы вам все устроили, но совестно. Я старый человек, и то мне совестно.

Л. Н. рассказал, что в Ясной живет теперь Сутковой, и спросил:

— Вы знаете его? Это очень хороший человек.

После шахмат Л. Н. сел в кресло около двери в гостиную, я около него. Л. Н. спросил меня:

— Что вы делаете, что читаете?

Я не успел ответить. Л. Н. продолжал:

— А я там читал Куприна, и сначала мне очень понравилось, а потом пошло хуже гораздо. Вы читали его?

Я сказал, что мне тоже первые рассказы гораздо больше нравились.

Л. Н. назвал понравившиеся ему рассказы: «Жидовка», «Незваный гость» и еще какой‑то.

Я сказал о Куприне:

— Да, говорят. Владимир Григорьевич тогда Андрееву писал, а теперь ему, чтобы он приехал. Я, признаться, боюсь этого.

— Вы работали там?

— Да, очень много. Больше, чем когда‑либо. Я написал к славянскому съезду — это не важно, — кончил предисловие к «На каждый день». Я смотрел нынче в дневнике, я полгода над ним работал. Потом я еще две небольшие вещи, почти художественные, написал.