Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

22 сентября. Из письма Александры Львовны: «Папа в общем чувствует себя недурно, но огорчает нас то, что каждый раз, как он начинает ходить, нога внизу распухает. Душан на это не очень огорчается и говорит, что так бывает. Последние несколько дней он опять сидит в кресле, а перед этим ходил и даже ездил кататься…»

9 октября. Вчера провел день в Ясной. Л. Н. сказал мне, что задумал художественную работу.

— Начинаю — не знаю, осилю ли.

Среди дня Л. Н. предложил мне поехать с ним к Чертковым (Чертковы, Владимир Григорьевич и Анна Константиновна, жили на хуторе близ Телятенок, в двух — трех верстах от Ясной Поляны). Мы поехали в пролетке. По дороге заехали в деревню Телятенки. Л. Н. хотелось поговорить с тамошним крестьянином, стариком, Андреем Масловым (бывший ученик, в те времена уже великовозрастный, Л. Н. по яснополянской школе), тип и судьба которого нужны были Л. Н. для его художественной работы.

Когда мы после посещения Маслова выехали из деревни, Л. Н. жаловался мне, что из его беседы с Масловым ничего не вышло:

— Наш приезд произвел сенсацию, собрались любопытные. Надо будет как‑нибудь прийти пешочком незаметно.

По дороге Л. Н. сказал мне:

— Старикам свойственно жить духовной жизнью: нет ничего отвратительнее, как когда старик старается пользоваться радостями телесной жизни…

У Чертковых в разговоре кто‑то сказал фразу:

— Хорошо, что есть время.

Я, шутя, заметил:

— Времени нет.

Л. Н. по этому поводу сказал:

— Вся ошибка этих рассуждений — об условности понятий пространства и времени — в том, что мы их не к тому прилагаем. Я давно уже много раз старался уяснить себе это, но все не удается. Приходишь к нелепости: начало и конец времени — предел пространства. Вся эта нелепость происходит от того, что мы эти рассуждения прилагаем к миру материальному, который вне форм пространства и времени немыслим; а в приложении к духовной области этой нелепости нет, и ясно сознаешь, что пространство и время — только формы нашего мышления.

По дороге от Чертковых в Ясную мы заехали в поселок «Дворики» (на Киевском шоссе), где вчера один крестьянин нечаянно застрелился на ружья. Л. Н. хотел проведать вдову.

Мы зашли в избу. Л. Н. долго молча смотрел на прекрасное, спокойное лицо покойника.

Поговорив немного, как он один это умеет, просто, серьезно и как‑то удивительно в самую точку, с вдовой, Л. Н. простился с ней, и мы поехали домой.

Когда мы ехали задами Ясной Поляны, Л. Н. сказал мне:

— Я весь полон своей работой.

Л. Н. просил меня сходить в Москве в редакцию «Русских Ведомостей», достать там и прислать ему «Русские Ведомости» за какие‑нибудь два — три года восьмидесятых годов прошлого столетия. Ему хочется более живо восстановить в памяти общественное настроение того времени.

После обеда мы сыграли в шахматы. По окончании партии Л. Н. сказал мне:

— Когда мы с вами молчали за шахматами, я все думал, что предстоит еще радость — музыка. Я, разумеется, вечером играл.

После музыки играли в винт. За винтом Андрей Львович извинялся, что рекомендовал отцу молодого человека Кулябко — Корецкого, бывшего у Л. Н. на днях. Л. Н. сказал о нем:

— Я пробовал с ним, как всегда, серьезно говорить, но это совершенно бесполезно. Он объявил мне, что Бога нет. Если в человеке нет религиозного сознания, до него слова не доходят. Это те же грабители — экспроприаторы — только им нет надобности прибегать к таким внешним действиям — они поставлены в другие условия. Это люди — «sans foi, ni loi» (без чести и совести).

Андрей Львович сказал, что скоро снова начнется революция, на что Л. Н. ответил:

— Да она и не прекращалась! Ненависть с обеих сторон все растет.

Потом Л. Н. сказал еще:

— Мне это для моих мыслей нужно было — я вот что думал: говорят — люди должны стремиться любить друг друга. Какая уж любовь! Сначала только бы не мешать друг другу: «vivre et laisser vivre» (живи и давай жить другим).

Софья Андреевна заметила, что нельзя религиозную жизнь считать для людей обязательной.

Л. Н. сказал ей:

— Религия — не в Николае — угоднике и Божьей матери, а в увеличении добра. Как в физическом мире ни один удар не пропадает, так и всякая мысль, слово, дело не пропадают.

По поводу мысли «Нет в мире виноватых» Л. Н. сказал:

— В государственном строе все приспособлено так, чтобы каждый мог чувствовать себя невиноватым. В этом механизме незаметно вина перекладывается с одного на другого. Иначе никто не мог бы вешать!

Когда я уезжал, Л. Н. сказал мне:

— Прощайте. Александр Борисович, общение с вами мне было нынче особенно приятно.

8 ноября. Из письма Александры Львовны: «Если бы вы знали, как быстро летит день и сколько надо успеть сделать… Только что написала в десяти экземплярах «письмо к сербской женщине о присоединении Австрией Боснии и Герцеговины» и, кроме того, переписываю начисто «Круг Чтения», с чем Чертков страшно торопит, так как хочет, чтобы это было напечатано к первому января. Утро пишу, а в два часа папа ездит верхом, и так как мы боимся пускать его одного, я езжу за ним в санях. А вечер проходит за винтом. Нынче папа моется, и потому имею время написать вам.

Папа совсем почти поправился, очень много работает, бодр, весел, занимается опять с мальчиками (крестьянскими ребятами) и вообще совсем вошел в свою прежнюю колею. Чертков бывает каждый день».

1909

2 января. Из письма Александры Львовны: «У нас все хорошо».

Из письма H. H.Гусева: «До вас большое дело. Если соберетесь, как хотели, в Ясную на этих днях, то заезжайте или пошлите к Сергею Петровичу Мельгунову, сотруднику «Русских Ведомостей», за книгами, которые он обещал приготовить для Л. Н. Книги эти касаются той темы, над которой теперь работает Л.H.: смертной казни. Ему важно иметь как можно больше материала… У нас все благополучно. Л. Н. почти кончил статью о Столыпине. Здоровье его ничего».

10 февраля. Как‑то зимой Софья Андреевна в присутствии Л. Н. резко осуждала В. Г. Черткова, отчего Л.H., как всегда в этих случаях, очень страдал. Это было утром. Среди разговора Л. Н. встал и ушел к себе в комнату.

Через некоторое время он вышел опять в столовую, остановился в дверях и взволнованным голосом сказал:

— У нас в доме живет старая няня, я ее почти не знаю, а я люблю ее, потому что она Сашу (Александру Львовну) любит… А если этого нет, нет настоящей любви…

Сказав это, Л. Н. повернулся и тихо пошел опять к себе.

Нынче вечером Л. Н. сказал:

— Когда слушаешь музыку, это волнует, возбуждает, умиляет, но при этом совсем не думаешь. А вот когда я у себя пасьянс делаю, мне приходят самые счастливые мысли. (Известно, что Л.H., работая, особенно когда в работе встречалось какое‑либо затруднение, раскладывал — «делал», по его выражению, — пасьянс. Пасьянс он «делал», вероятно, плохо, но мысли ему приходили при этом «самые счастливые». Эту привычку он сохранил на всю жизнь. Работая над третьей частью «Воскресения», Л. Н. долго не мог решить судьбы Катюши Масловой: то Неклюдов женился на ней, то нет. Однажды он решил: сделаю пасьянс, если выйдет — женится, нет — нет. Пасьянс не вышел. Другой раз Л. Н. рассказывал мне, что у него в работе не удавалось одно место. Он долго колебался и наконец решил и написал. После этого он загадал: если пасьянс выйдет, значит, хорошо, не выйдет — плохо. Пасьянс не вышел, а Л. Н. сказал себе: «Нет, врешь, так будет хорошо!» — и оставил, как написал.)

14 февраля. Л. Н. написал замечательное письмо. Вот оно:

«Александр Константинович!

В ответ на Ваше письмо хочется мне сказать Вам следующее: прежде чем для меня существует материя, для меня существует мое «я», мое сознание. Материя есть для меня произведение нашего сознания; не будь сознания, воспринимающего данные наших чувств: осязания, зрения, слуха, обоняния, вкуса, не могло бы быть и никакого представления о материальном мире. Так что материальный мир, кажущийся нам столь несомненно существующим, между тем существует только потому, что существует наше сознание, воспринимающее данные чувства. И потому основное начало всего есть сознание, а никак не материя.

То, что мы перестаем видеть проявление этого сознания на умерших, не может доказывать его уничтожения, как превращение проявления сознания человека во время сна никак не доказывает уничтожения сознания этого человека. Наблюдая явление смерти подобных нам существ, мы видим только то, что в умершем существе прекратилась устанавливающаяся через внешние чувства связь сознания с материальным миром, тогда как в нас, в живых, связь эта с вещественным миром продолжает существовать. Заключать же из того, что для умершего существа уничтожилось воздействие на сознание внешних чувств, то, что уничтожилось и то, что составляет основу жизни: сознание, — так же неосновательно, как было бы неосновательно заключать об уничтожении реки потому, что мельничное колесо перестало работать. Л. Т.»