Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

— Эк, как загибает!

По поводу какого‑то описания разговоров с ним Л. Н. сказал:

— Если бы я снова жил восемьдесят лет и все говорил бы, я бы не успел наговорить всего того, что мне приписывают, что я сказал.

Разговор зашел о социализме. Л. Н. сказал:

— Я в этой дурацкой прокламации читал, что каждый должен иметь одинаково для себя и для своей семьи. Девятилетние дети могут так говорить! Для меня на эти все проекты — одно возражение: надо исправить стародавнюю несправедливость владения землею. А разные эти проекты подоходного налога и т. д. — все это паллиативы, вроде как при отмене крепостного права были временнообязанные.

— А есть одно — что земля не может быть предметом собственности, как человек не может быть предметом собственности. Да так и выходит: если земля собственность, то и человек, который на этой земле, — тоже собственность.

— Говорят: а капитал? Что же? Да это совсем другое. Если я говорю, что в этой комнате много народу, а мне возражают, что в другой никого нет; да, но я‑то говорю об этой комнате. Да наконец, как разделить капитал? Если я отниму капитал у миллиардера, то отчего же не у того, у кого три тысячи? А при подоходном налоге легко скрыть свои средства.

— Их возражения мне напоминают возражения защитников смертной казни: «А как же, кто убивает, как быть с ними?» Да я не знаю, что с ними делать, а тут я знаю, что вам делать: издать закон, что нет смертной казни.

— Да наконец и капитализм — это последствие накопления земельной собственности.

— Ге рассказывал про итальянские социалистические кооперации. Вероятно, он всю обратную сторону скрыл. Что у них потребительные лавки — это такие пустяки…

— В этом деле — как было крепостное право, как земельная собственность — это дело нравственное, почти религиозное.

— Вот у Джорджа земельный вопрос — это вопрос религиозный. И эта его энергия! Всегда серьезный тон… И замечательно — это отсутствие серьезных возражений. Все такие возражения: «а капитал?» — простите меня, — Л. Н. обернулся в сторону сидевшей тут же С. А. Стахович, — дамские.

— Социалистическое учение хочет улучшить материальное благосостояние людей, а здесь — вопрос об уничтожении несправедливости.

— Я думаю, — социалисты никак не должны давать Джорджа народу, так же как и правительство.

— Я вот всегда толкую яснополянским: если вам платить по пять рублей — вы осилите, а помещику придется пять тысяч, и он не в силах будет платить, и все вам отдадут.

С. А. Стахович по поводу иронического названия «дамские возражения» сделала какое‑то замечание в защиту женщин. Л. Н. сказал:

— Вот где права женщин: вот, скажет, он пишет свои глупости, которые — он думает — очень умны, а в печке полено не горит, дети не ели… Вот чего нет у мужчин: нет того, чтобы жить для других.

Л. Н. сказал сегодня по поводу обилия своих фотографических снимков:

— Я так постоянно вижу себя на фотографиях, что часто замечаю, что когда увижу свое лицо в зеркале, мне кажется: а ведь похоже!..

— По поводу вчерашнего гостя Л. Н. вспомнил Епишку и его советы: «Ну пишешь, брось! прости их»… и прибавил:

— Жаль, что я его не послушал тогда…

Л. Н. для своей задуманной художественной работы расспрашивал С. А. Стахович разные подробности о том, как росли ее братья; между прочим спрашивал, как их одевали, когда им было лет по девяти.

4 сентября. Л. Н. сначала был вялый. Потом оживился. Играли в шахматы (ничья). Я играл на фортепиано. Л. Н. сказал:

— Понимание музыки дается временем. Сорок лет назад Константин Александрович Иславин (дядя Софьи Андреевны) играл Шопена, как совсем новое и, казалось, неясное.

Когда я уезжал, Л. Н. трогательно заботился (была ужасная погода), чтобы я не простудился и благополучно доехал.

6 сентября. У Л. Н. опять болит нога. Он жаловался мне сегодня за шахматами, что уму надоела работа над «Кругом Чтения».

— Я совсем недоволен этой работой. Я теперь безжалостно все выбрасываю.

После шахмат мы перешли в комнату, где Гусев и Александра Львовна переписывали работу Л. Н. Душан Петрович вез Л. Н. в кресле.

Увидав Александру Львовну и Гусева за их работой, Л. Н. сказал им:

— Бросьте!

Л. Н. всегда бывает как будто совестно, когда он видит, что кто‑нибудь переписывает его работу.

Я спросил Л. Н. про ногу.

— Душан Петрович говорит, что болит. Хорошо было бы — вот как зубы выпали, — если бы и ноги могли отболеть.

Л. Н. сказал мне:

— Какие у меня нынче необыкновенные гости были!

Оказывается, он послал (для своей художественной работы) за деревенской бабкой, которую он расспрашивал подробности о родах у крестьянок. Кроме того, он приглашал (для той же цели) священника из Кочаков, Тихона Агафоновича, которого расспрашивал про семинарию. Между прочим, Тихон Агафонович рассказывал, что семинаристов опять с трудом пускают в университет. Принимают не во все, а только в Варшавский. Туда поляки не идут, а кинулись русские семинаристы.

По поводу все продолжающихся юбилейных поздравлений Л. Н. сказал:

— Мне кажется, я прав, что во мне уже давно нет тщеславия. Но поневоле все это не может не трогать. А в то же время я в свои восемьдесят лет так далеко от всего этого живу, так это все не нужно, стыдно… Нужно только одно: внутренняя духовная жизнь.

За чаем Душан Петрович говорил что‑то о медицине. Л. Н. сказал:

— Я так и умру дурак дураком, а не верю всему этому. Как можно что‑нибудь знать? Все это — так многообразно, что исследователь не может ничего узнать: он исследует один ряд явлений, а за этим рядом — сотни рядов, и так бесконечно…

Л. Н. сказал нынче:

— В искусстве самое главное — сказать что‑нибудь свое, новое. Этим отличаются все большие художники. Вот Мендельсон — его музыка прекрасная, но это всё — как все. А нужно сказать свое. Бетховен — я его не люблю, но он обладал этим. Никогда не знаешь, что он скажет. Так и в литературе и во всех областях.

7 сентября. Нынче мы с женой были в Ясной в последний раз, так как завтра переезжаем в Москву. Во время партии в шахматы Л. Н. сказал:

— Играя в шахматы, да и во всякую игру, приятно выигрывать, и это нехорошо; но я люблю шахматы потому, что это хороший отдых: они заставляют работать головой, но как‑то очень своеобразно и однообразно. Ни воображением, ни какой другой стороной не занят, и потому голова отдыхает. Я очень утомился последнее время. Просто этот «Круг Чтения» меня утомил и надоел мне. Я бросил. У меня есть теперь другая затея.

Мы кончили партию. Я проиграл.

— Ну, вы отыграетесь за фортепиано, — сказал Л. Н.

За чаем Л. Н. рассказал:

— Я нынче во сне видел изречение для «Круга Чтения» — будто у меня в руках какая‑то книжка и на обертке, как объявление, изречение, что человек, кроме обыкновенной, должен выработать себе другую — культурную душу. Мне не понравилось выражение — культурная душа, но я подумал: хорошая мысль. Смотрю — подписано: Кант.

Л. Н. сказал мне:

— На вашу жизнь в Москве надо смотреть, как на испытание, и постараться и в этих условиях жить духовной жизнью. Я это всегда стараюсь делать по отношению болезни, но здесь только одного нельзя уничтожить — физических страданий.

14 сентября. Из письма Александры Львовны к моей жене: «Нам очень недостает вас и Александра Борисовича. Папа несколько раз после обеда говорил: «А сейчас приедет Гольденвейзер!»

«Папаша поправляется, ходит понемножку, очень много занимается: «Круг Чтения» и написал еще благодарность всем, приветствовавшим его в день юбилея. Погода холодная, но красиво и ярко».

«Нынче воскресенье и папа осадили посетители: восемь рабочих революционеров, с которыми он много говорил и спорил, американец, еще рабочий, которому идти в солдаты и который хочет отказаться; финляндец — стихотворец и еще кто‑то. Писем около сорока в день и большая часть хороших».

«Вчера папа сказал мне: «Хорошо ли это или дурно, но этот мой юбилей сделал то, что я стал очень популярен».

18 сентября. Из письма Софьи Андреевны: «Л. Н. поправляется; два дня подряд он катался в пролетке на резинах и как будто удивился, что уже такая глубокая осень, а что лета для него, бедного, как будто и не было. Ведь два месяца он сидел дома; а так любит он и движенье, и красоту природы!..

Да такая неприятность: нашего Гусева требуют завтра в Тулу в жандармское управление по неизвестным делам, но от охранного отделения, кажется. Сохрани Бог, если возьмут от Л. Н. такого полезного помощника, который и ночью спит возле его комнаты, и весь день занят его письменными делами».

22 сентября. Из письма Александры Львовны: «Папа в общем чувствует себя недурно, но огорчает нас то, что каждый раз, как он начинает ходить, нога внизу распухает. Душан на это не очень огорчается и говорит, что так бывает. Последние несколько дней он опять сидит в кресле, а перед этим ходил и даже ездил кататься…»