Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

За чаем говорили о современной литературе. Л. Н. просил Бутурлина прислать, если что найдется нового, Анатоля Франса, которого Л. Н. очень ценит. Он опять вспоминал «Кренкебиль».

— Я давно уже не помню, — сказал Л.H., — чтобы я испытал сильное художественное впечатление от литературного произведения. Я думаю, это не от того, что я стар; мне кажется, что современная литература, как прежде римская, приходит к концу. Никого нет, ни на Западе, ни у нас.

Бутурлин спросил Л.H., не помнит ли он «De profundis» Уайльда.

Л. Н. этой вещи не читал, но он сказал:

— Я забываю теперь все, но все‑таки я помню, что я что‑то пробовал его читать, и осталось такое впечатление, что читать не стоит.

Говоря о теперешних русских писателях, Л. Н. упомянул Куприна.

— У него маленькая область, он знает солдатскую жизнь, но все‑таки у него настоящие художественные приемы. Им просто нечего сказать, а они ищут каких‑то новых форм. Да зачем их искать? Если есть что сказать, то только бы успеть сказать все, что хочется, а формы искать не придется.

По поводу книги Эльцбахера «Анархизм», которую Л. Н. перечитывал, он сказал:

— Христианский анархизм — узкое определение христианского мировоззрения, но анархизм вытекает неминуемо из христианства в его приложении к общественной жизни.

Л. Н. как‑то летом получил письмо из Японии, написанное по — японски с приложенным английским переводом.

Письмо его очень тронуло — оно от восемнадцатилетней японки, и переведено ее другом на английский язык. В письме выражается полное сочувствие идеям Л. Н. Л. Н. сказал:

— Это так странно и так радостно, чувствовать свою связь здесь, в Ясной Поляне, с какой‑то неведомой девушкой за тысячи верст в Японии.

27 августа. Л. Н. болен и все еще в постели. Он был на волосок от смерти (нога, отек легкого, пищеварение), теперь, кажется, опасность миновала. Были доктора: Никитин и хирург Мартынов из Москвы.

Первый день болезни я Л. Н. не видал. На второй я зашел на минутку перед их обедом, когда он пожелал видеть дам: Марию Николаевну (сестру), С. А.Стахович, Варвару Михайловну, Марию Николаевну (жену Сергея Львовича). Л. Н. сказал мне:

— Хотя вы и не дама, но я рад вас видеть.

Потом я его видел еще раз через день. Он был приветлив, жалел, что Мария Николаевна лишена моей игры, и просил сыграть.

Я сыграл две — три пьесы. Он плакал. На другой день я поиграл немного опять. И опять он плакал, но рад был слушать. В этот вечер в Ясной был Д. А. Олсуфьев. Л. Н. захотел сыграть в шахматы и сказал кинуть жребий, кому играть с ним, мне или Олсуфьеву. Досталось Олсуфьеву. Л. Н. сказал ему:

— Вам досталась неприятность играть со мной.

Л. Н. обыграл его, и я был очень рад, так как это обозначало, что Л. Н. чувствует себя бодрее. После этого я захворал (нарыв на ноге) и с неделю не был в Ясной.

Во время своей болезни Л. Н. сказал Александре Львовне:

— Моя болезнь — это Софья Андреевна.

Я говорил с Чертковым. Он говорит, что Л.H., как он и намекал в статье «Не могу молчать», совсем уже решился уйти. Но потом решил, что должен нести свой крест. Ему было так невыносимо тяжело, что он стал хотеть смерти. От этого духовно — угнетенного состояния упали физические силы — он умирал. Как‑то он не спал ночью и радостно чувствовал близость смерти. «Так хорошо уйти домой», — сказал он. Но сейчас он, кажется, поправляется.

Приехал Беркенгейм. Я был в Ясной 21–го днем. Это был очень плохой день. Я Л. Н. не видал, он диктовал Гусеву. Болезнь как бы стала проходить, но сильная слабость угрожала самой жизни.

В этот день уезжала Мария Николаевна — сестра. Она зашла проститься. Никого не было, но она рассказывала, что Л. Н. ей сказал, как рад был пожить с ней вместе (она с месяц гостила), а потом, прощаясь, прибавил:

— А если мы больше не увидимся… — но тут голос оборвался, он заплакал. Мария Николаевна не выдержала, зарыдала и вышла.

— Так я и не знаю, что он хотел сказать, — прибавила она.

Вся трясясь от рыданий, она пошла вниз проститься с Александрой Львовной. Та была нездорова и у себя лежала, и оттуда раздался какой‑то отвратительный развеселый поющий голос граммофона и смех Александры Львовны, прислуги, Димы… Софья Андреевна права, что Мария Львовна почувствовала бы в эту минуту прощанья и не могла бы допустить такого ужасного диссонанса…

На другой день, 22–го, Л. Н. было лучше. Был день рождения Софьи Андреевны. Приехали Татьяна Львовна и Михаил Сергеевич, М. А.Стахович и Н. Л. Оболенский. Я был у Л.H., сыграл с ним в шахматы, он выиграл. Сыграл с ним и Михаил Сергеевич — ничья. Л. Н. играл с удовольствием и с удовольствием слушал мою игру, хотя я в тот вечер играл удивительно плохо.

24–го вечером я заехал на часок (я уезжал в Москву). Опять сыграл партию. Л. Н. был еще бодрее. Он сказал мне и Михаилу Сергеевичу:

— Я сегодня видел странный, отвратительный сон, будто я имел половое общение с женщиной; я вам не назову с кем, это все равно, — и самое удивительное, что во сне не чувствовал никакого отвращения или сознания, что это дурно. Этот сон важен для меня тем, что я ясно почувствовал, что нравственное сознание и физическая жизнь совсем как бы не связаны. Как Кант сказал: «Одно всегда неизменно наполняет мою душу изумлением и благоговением, это звездный свод надо мною и нравственное чувство внутри меня». Во сне вся материальная природа во мне живет; а нравственного чувства нет — связь потеряна — и это не жизнь.

— Во сне мозговая умственная жизнь не останавливается. Я еще недавно видел во сне мысли для «Круга Чтения», и потом днем записал. Паскаль говорит, что если бы сны были так же последовательны, как то, что случается с нами наяву, то мы не знали бы, что сон, а что действительная жизнь.

Л. Н. равнодушен был к Оболенскому. Он как бы ревнует его к памяти Марии Львовны. Татьяна Львовна спросила Л. Н.:

— Папа, ты был рад Мите Олсуфьеву?

— Очень — это такой милый, хороший человек, я всегда ему рад и люблю его. Я спросил его, хотел ли бы он жениться, а он даже ахнул: «Ах, Лев Николаевич, очень! Очень бы хотел, да вот не пришлось…» — Если бы ему сбросить лет десять, да Саше прибавить, я не желал бы ей мужа лучше.

Татьяна Львовна почему‑то совсем с этим не согласилась.

28 августа 1908 года было восьмидесятилетие Л. Н. Л. Н. все время перед этим был опасно болен. Он очень страдал от приготовлений и толков об этом юбилее. А тут еще выскочил М. А. Стахович со своей затеей приема каких‑то европейских депутатов и всяческого шума. Довели Л. Н. до того, что он в газетах заявил о просьбе своей не устраивать никакого юбилея. Тем не менее Л. Н. все‑таки опасался возможности шума и хотел уехать из Ясной в Кочеты (имение Сухотина), но захворал и никуда не уехал. Он лежал неподвижно с поднятыми кверху ногами (под передние ножки кровати были подложены деревянные чурки). У него начинались явления отека легких, и он был близок к смерти. Но дня за три — четыре до 28–го ему стало лучше. А 28–го он сидел уже в передвижном кресле, выписанном из Москвы во время его болезни в Крыму. Я, зная, что Софья Андреевна говорила, что никого не примет в этот день, решил поехать утром и узнать, можно ли будет приехать вечером с женой. Я поехал верхом.

В Ясной было очень оживленно: корреспонденты, фотографы. Со всех сторон снимали виды усадьбы. Был у одного и кинематографический аппарат; он снял Александру Львовну и Варвару Михайловну, едущих по деревне, и Маркиза (собаку Александры Львовны). Александра Львовна ездила на деревню раздавать конфеты, много коробок с которыми были к этому дню с этой целью присланы из Москвы, кажется, фирмою «Жорж Борман». Еще какая‑то табачная фабрика с юга России прислала множество коробок с папиросами в очень хорошем большом картонном ящике с надписью золотыми буквами. Л. Н. написал им письмо, в котором благодарил за внимание, но, извиняясь, отослал папиросы назад, так как сам давно не курит, а отдать кому- нибудь не хочет, считая куренье вредным. Он пишет, что оставляет себе ящик и одну коробку папирос, которую Софья Андреевна отвезет в музей, куда она отвозит все, относящееся к его восьмидесятилетию.

Кругом дома и в парке множество народа. Настроение праздничное. Л. Н. чувствует себя недурно. Я привез ему из Москвы механическую чинилку для карандашей. Ему отнесли ее, и он позвал меня к себе. Он встретил меня очень ласково, и слезы были у него на глазах. Я ему показал действие машинки. Она ему была приятна. Он вообще по — детски любит такие вещи. Софья Андреевна была довольно любезна и звала к обеду меня с женой. Л. Н. сняли на балконе несколько раз. Чертков был тоже с аппаратом.

С утра стали получаться сотни телеграмм.

Я позавтракал в Ясной и уехал домой. К обеду мы приехали с женой. Было очень людно; стол стоял во всю комнату «глаголем». Л. Н. попросил, чтобы его привезли в столовую, и обедал со всеми. Его кресло поставили в сторонке у круглого стола, и он там и обедал. За обедом он вынул записную книжку и что‑то стал писать.