Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

Толпы людей стали казаться Филиппу призрачными, как в детстве. Надежда найти ночлег исчезла полностью. Они смиренно прибились к какому-то кемпингу и задремали в своем авто, ожидая рассвета. Их разбудил сторож, чтобы взять за стоянку двадцать песет. Они осмотрелись. Кемпинг стоял у подножья горы. На вершине горы стоял старый замок.

Днем вновь стало реально и хорошо. Средиземное море начиналось за кемпингом. Оно приняло их в свои ласковые объятия, как родных. Они валялись на пляже. В полночь они влились в мир толпы, он перестал быть для них призрачным. На другой день они съездили вдоль побережья и в свете солнца осмотрели тамошние городки. В одном месте, где шоссе пересекало глубокий овраг, они узрели огромный, кружевной, многоярусный мост римской постройки. Два моста, каменный и железный, разделяли с километр расстояния и две тысячи лет; они шли параллельно друг другу. Филипп стал на обочине, чтоб сфотографировать изумительный вид. Перегнувшись через перила сегодняшнего моста, Глазки зорко увидели виноград, растущий прямо в овраге. Глазки с чикой полезли в овраг. Они вернулись наверх исцарапанные, но с огромным пакетом ничейного, крупного, очень вкусного винограда. Они поехали дальше.

Вечером близ их кемпинга появился бродячий цирк и развернулся прямо под окнами. Африканский слон снисходительно угощался травою из рук местных зевак. Чика презрительно фыркнула и принесла из кемпинга винограду. Слон оказался не дураком и немедленно проявил предпочтение. Никогда прежде Филипп не кормил слона; прикосновение его хобота вызывало умильное чувство. Когда виноград был доеден, слон вздохнул и разразился вертикальной струей толщиной с дерево. Струя с силой ударила в землю и рассыпалась множеством брызг.

Путешествие обрело ритм, сделалось дружелюбным. Они ехали дальше — в Малагу, где пробовали сладкие вина в погребке; в Гранаду, где на улочке, ведущей к Альгамбре, Филипп разговаривал с одноруким конструктором гитар; в Севилью, где в плавучем театре на реке Гвадалквивир они смотрели фламенко и общались с танцовщицей по имени Люпе, что родом из Африки. Они и позже много ездили по этим местам, то есть по югу пенинсулы да и по востоку. Только с Кордобой им не везло: всякий раз они попадали туда к вечеру; гуляли, конечно, по тому же Гвадалквивиру, заросшему и неширокому там, но главная ценность — Мескита, средневековая мечеть — рано закрывалась, а наутро дорога звала их вдаль. Не успели… Что ж поделаешь. Ну, и Аллах с ней, с этой Мескитой.

* * *

Большой, разноцветный воздушный шар медленно полз над цветущей пенинсулой. Прекрасные виды открывались с его высоты; однако единственный человек, находящийся в плетеной корзине, не любовался этими видами. Глубоко задумавшись, он сидел среди ящиков и мешков, громоздящихся там и сям в корзине, и перед взором его, устремленным вовнутрь себя, проплывали иные места и иные горизонты.

Он вспоминал последнее путешествие — друга, ставшего теперь из настоящего старым, норвежку и даже птицу, хоть он и не любил таких птиц. Как они, с двумя последними, летели в высоких слоях атмосферы, пересекая Атлантику с запада на восток по маршруту великого Фоссетта; как намертво примерзали к перистым облакам из-за каверзы ушедшего на континент антициклона, и лишь российский уполномоченный по Балканам, носившийся над водами туда и сюда, всякий раз вызволял их горячими струями своей мощной машины. Они помрачнели разом, завидев в тумане европейские берега. Там теперь шла война; там гибли живые люди, и воздухоплаватель, сам много страдавший и чувствительный к чужим страданиям, не удержался от слез. Ему полегчало, когда они, наконец, покинули трагические широты, сошли с маршрута предшественника и повернули к северу.

Здесь нижний ветер подхватил их — вначале медленно, а потом все быстрей, увлекаемый дружелюбным Гольфстримом и несущий их прямо по назначению. Шар затрясло на воздушных оврагах — то начались фьорды внизу; звонкий приветственный клич норвежки был хрипло поддержан птицею. Приближалась семидесятая широта, удивительное местечко, где теплая океаническая река сталкивается с дыханием полюса; шар зябко вздрогнул, сжался от холода и медленно начал снижаться. Два непостижимых создания, даже не дотерпев до земли, разом выпрыгнули из корзины, и шар, облегченный, опять ринулся ввысь.

Теперь, вымещаемый нижними массами, воздух влек его обратно, на юг; фьорды внизу сделались неразличимы. Когда шар упокоился в объятьях надежного, испытанного потока, человек задремал. Идиллические равнины и мирные города, оживленные автострады и старые замки, чередой проплывавшие под корзиной, не привлекали его внимания — все это было знакомо ему давно и хорошо; лишь над горной грядой, над пересекающей ее древней тропой пилигримов, он приподнял голову и опять ненадолго занялся полетом — во избежание новых ловушек, которые мог здесь подстроить коварный антициклон. При его опыте это труда не составило; затем, уже над пенинсулой, он вновь попытался соснуть — но сон все не шел… и было ясно, почему он не шел…

Пахнуло теплым, родным, внутренним морем. Человек вздохнул и отвлекся от тягостных воспоминаний, но лишь затем, чтобы погрузиться в нечто еще более тягостное для него. Ибо прекраснейший город, расстилавшийся теперь под корзиной, перестал радовать его уже давно — с тех пор, как он встретил свою мечту, свою Дульсинею; всякий раз он покидал этот гордый город в надежде наконец расстаться с недостижимой мечтой, но всякий раз, сломленный и опустошенный, поджав хвост, возвращался обратно. Город спал. Стоял тот единственный час, когда ночное веселье уже истощилось, угасло, а рыбные торговцы еще не начали развозить по лавкам свой предрассветный товар. Любимый, ласковый, дружеский час, когда так хорошо бросить якорь на облюбованном месте.

Он приблизился к башне; только она одна и ждала его в этом городе. Любимая башня в любимый час. «Ну, наконец-то, — сказала башня ему. — Я заждалась!» — сказала она капризно. — «Прости, — шепнул человек. — Я был далеко; ты все понимаешь». — «Я все понимаю», — со вздохом сказала башня. Человек нажал на рычаг своей установки. Огромная, округлая, причудливо изукрашенная розетка с крестом проплыла вверх мимо корзины; воздухоплаватель пробормотал несколько слов и осенил себя крестным знамением.

Он нарушал правила, цепляясь за эту площадку. Он знал, что ничего не случится — уже давно башня сказала это ему, — но они-то не знали; они преследовали его. Когда он сделал это впервые, набежали газетчики, и он отделался легким испугом; на второй раз он подвергся аресту; на третий — отдан под суд. Только письмо мэра и спасло положение — ведь он был не кто-нибудь, а звезда; он зарекся попадаться кому-либо на глаза, и для него оставался единственный час меж сов и жаворонков, когда все, кто бодрствует, смотрят вниз; а те немногие, кто смотрит вверх, уже знают его и не выдадут.

Он бросил якорь, зацепил за стальную ограду площадки; он подкрутил рукояти с учетом слабого предрассветного ветерка. Он коснулся веревки, соединившей его с городом. Как Антею, ему был необходим этот краткий час.

Глядя вверх, на розетку, сверкающую над его головой в лучах галогенных источников света, человек еще раз перекрестился и послал башне воздушный поцелуй. Ветерок проник под его рубашку, заставив его поежиться; затем он разложил спальный мешок, влез в него, закутался поуютнее, свернулся русским калачиком и сладко заснул.

* * *

Итак, они уже ездили по всяким местам, но еще никогда не бывали на северо-западе от Мадрида. Потому-то Филипп и обрадовался, услышав о Португалии; это давало возможность хоть часть пути проехать севером — Сеговия, Авила, Саламанка; в Эскуриал заскочить между делом — а вернуться обычным южным путем.

Как и всегда, не так-то просто было урвать недельку для путешествия. Настала очередь Аны быть незаменимой и занятой. Вздохнув и опустив Глазки долу, она пошла к своей новой начальнице — строгой, молодой — и попросилась со всей деликатностью, учитывая, что совсем недавно отпрашивалась в гости к ребенку.

— А куда теперь? — поинтересовалась та.

Ана замялась.

— Э-э… в общем, в Ф

áтиму.

— Хм.

— Это важно для спасения нашей страны.

— Нашей — какой? Испании?

— России; необходимо как можно скорей посвятить ее Пренепорочному Сердцу тамошней Пресвятой Богородицы.

— Ага! тогда поняла… Это долго?

— Сестра Лусия говорит, что и жизни не хватит, — честно ответила Ана, — но нам с Филом хоть недельку бы…

— Даже не знаю. Страну жалко, но у нас масса конкретных дел… Мне нужно подумать.

И только когда к ней пошел Филипп — пустил в ход свои чары — вопрос был решен положительно. Хотя цель маршрута поначалу озадачила и его.

— Где она, эта Фатима? В моем справочнике ее нет.

— Неудивительно, — усмехнулась Ана, — справочник испанский, а Фатима в Португалии…