Борис Ресков - Усман Юсупов

• Название: Усман Юсупов
• Автор: Борис Ресков
• Издательство: Издательство "Молодая гвардия"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

Книга Б. Рескова и Г. Седова «Усман Юсупов» о жизни и деятельности выдающегося государственного и общественного деятеля Узбекистана Усмана Юсупова. В ней впервые собран значительный материал, характеризующий жизненный путь от батрака до секретаря ЦК партии, путь истинного большевика-ленинца, отдавшего всю свою жизнь служению партии, служению народу.

---

— Белыми нитками шито, — тоном снисходительного к людским слабостям разоблачителя сказал помощник. — Лес им, как всегда, позарез нужен, вот и решили воспользоваться избирательной кампанией.

Юсупов тоже усмехнулся, но тут же посерьезнел.

— Наверное, не только поэтому, — сказал он, насупившись. — Смеяться, наверно, не надо: они ответственность чувствуют. Понимаешь? Чтоб все солидно было, хотят.

Вежливый телефонный звонок напомнил, что в двенадцать вернисаж — откроется выставка, приуроченная к 1 съезду художников Узбекистана. Юсупов не часто бывал в Музее искусств, размещавшемся в старом здании с ампирными колоннами и мраморной статуей у входа — атлант с земным шаром на согнутых плечах. Помнил имена ведущих художников: Беньков, Буре, Кашина, Кедрин, Волков, Усто-Мумин. Иные картины казались Юсупову странными, лица некрасивыми, во всяком случае, если судить по-житейски. Но ловил себя на том, что, к примеру, картина «В чайхане» приковывает чем-то непонятным, но сильным: грубые, почерневшие лица, огромные, почти уродливые, потрескавшиеся ладони бедняков. А в самой глубине глаз — свет человеческого достоинства, пробужденного словом: Ленина. Он тоже был здесь: на стене чайханы висел его портрет. Ленин был неуловимо схож с трудовым людом. Между ними существовало единство — художник сумел это выразить.

В искусстве Восток привык к благолепию, а эстетикой Юсупов занимался весьма бегло лишь на курсах в Москве. Но и в этой куда уж больше тонкой области на помощь приходило внутреннее чутье, пожалуй, главная черта юсуповского таланта. Он ощущал собственную связь свою с теми рабочими в чайхане: вот так же он, неграмотный парень, в убогом селении Каунчи слушал о революции, о Ленине… Значит, в картине жила правда.

Не всегда мог Юсупов вот так объяснить себе и другим, в чем достоинство картины, но не случайно же, не по прихоти, это ему не было свойственно, поддержал он, пригрел в годы войны и уже упоминавшегося Фалька, и многих других художников, артистов, писателей.

Работы Буре, изображавшего ярко, с обилием этнографических деталей жизнь старого Самарканда, а также Бенькова — его Юсупов знал лично, даже хвалил как-то за внимание к современной тематике, — были понятней и на выставке тоже занимали центральное место…

К себе вернулись лишь во второй половине дня. Несколько часов кряду, распорядившись, чтобы никого не впускали к нему, сидел Юсупов над материалами к предстоящему бюро ЦК, на котором вновь поднимался вопрос о работе среди женщин. Самым опасным были сейчас перегибы: кое-где по недомыслию, а кое-где вполне сознательно доводили до абсурда справедливое партийное требование о выдвижении женщин на руководящую работу. Всему Узбекистану стал известен анекдотичный случаи, когда женщину назначили директором мужской бани. Юсупов находил в этом не только смешное. Противники женского равноправия меняли тактику; на враждебные поступки не решались — нашли другие ходы.

Чрезмерное усердие иных ретивых исполнителей тоже не приводило к добру. В Самаркандской области на новенькие тракторы посадили неопытных, только что окончивших курсы девушек и загубили моторы. Зато в сводке с гордостью указали добрый десяток женских имен. Были и документы, свидетельствующие о драматичных случаях внутри семьи: избиения, самоубийства. Юсупов сделал заметку на полях справки, подписанной прокурором: «Надо каждый раз выяснять, есть ли действительно феодально-байские мотивы». Мысль эта у него давняя. В самом деле: в русских семьях, проживающих в республике, ссоры, скандалы, когда в ход пускают кулаки, тоже еще случаются, однако в этом логично видят лишь хулиганство, грубость, жестокость по отношению к собственной жене, а не к женщинам вообще.

Но очень многое Юсупова радовало. Не только общие, приятные цифры о росте образованности среди женщин, об увеличении числа узбечек, вставших к станкам и машинам, об активных общественницах и бойких комсомолках, о женщинах, выдвинутых кандидатами в депутаты Верховного Совета Узбекистана. Красным карандашом отчеркнул он особенно понравившиеся ему факты.

В Ташкенте парашютистки Хабиба Умарова, Бибинисо Болтабаева и Акила Атауллаева готовятся к групповому затяжному прыжку.

В Андижане, не дождавшись, пока милиция отзовется на их жалобы и примет решительные меры, студентки педтехникума устроили засаду, поймали хулиганов Тохтасынова Эргаша и Балтаева Арипа, заглядывавших и стучавших по ночам в окна общежития, и заперли обоих в темном чулане на трое суток, чем, как указывалось в бумаге, нарушили закон.

«Прежде всего закон нарушил начальник милиции и хулиганы, а девушки молодцы!» — написал Юсупов.

На республиканском конкурсе юных математиков первое место заняла Султанпашша Касымджанова.

Госиздат готовит к выпуску «Песни девушек» поэтессы Зульфии.

Юсупов вспомнил ее: совсем юная, с вьющимися над высоким лбом локонами, с лучистыми глазами… Читала на каком-то торжественном вечере свои стихи. Красивый, из глубины души идущий голос. Так же, как каждое слово.

Он еще раз переворошил кипу бумаг, выбирая нужные, отчеркивая те места, которые должны быть использованы при подготовке доклада ЦК VIII съезду КП(б) Узбекистана.

Юсупов отпил чаю из крохотной тонкой пиалы, посидел с минуту, прикрыв глаза, вызвал машину. Дом был совсем рядом со зданием ЦК, с великим удовольствием дошел бы до него пешком, но предписания органов требовали строжайше соблюдать меры против покушений, хотя после убийства Кирова ни одного подобного случая не произошло.

Отдыхал, как обычно, час, и во все это время в большом особняке на Гоголевской дети ходили на цыпочках либо вообще предпочитали играть во дворе, в саду: двое сыновей — тринадцатилетний Леня и восьмилетний Владик, названный в честь Ленина. Когда Юсупов, уже тяжеловатый — это становилось заметней, если он был не в обычной своей куртке с накладными карманами (зимой — из защитного цвета шевиота, летом — из чесучи), а в домашней, похожей на сетку рубашке, в широких штанах, — вышел на террасу, по молодым урючным листьям, по яблоням, сбивая на землю белый цвет, хлестал обильный, внезапно налетевший майский дождь. Набросив на голову мужской пиджак, укрыв им годовалую Инну, вбежала откуда-то из глубины двора нянюшка Маруся. Девочка смеялась; ее развеселил дождь и беготня. Юсупов поманил ее, и она потопала к отцу, широко ставя пухлые ножки. Он приласкал ее, прижав головкой к сердцу, поглаживая легкие шелковистые волосы.

Инна, Инесса… И это имя выбрано неспроста. Родилась в Москве, когда Юсупов учился на курсах, когда жили в тех самых двух маленьких комнатах в общежитии ЦК на Малой Грузинской. Сюда и вернулась, из роддома Юлия Леонидовна с дочерью на руках. Девочка родилась семимесячной, мать и нянюшка хлопотали над ней с утра до ночи, но вряд ли выходили бы, если бы не московский друг Юсупова, врач-испанец, политический эмигрант. Южанин, забавный с виду посреди холодной московской зимы, в заячьем треухе с опущенным задком и тщательно увязанными под подбородком наушниками, он уже на рассвете стучался в юсуповскую дверь и, едва отогрев на батарее пальцы, склонялся над девочкой, сам пеленал ее и укутывал в вороха ваты.

Она выжила, окрепла, стала настойчиво требовать грудь, и обрадованный Юсупов, искрение благодаря друга, попросил, как о подарке:

— Дай, пожалуйста, сам имя моей дочке. Как говоришь? Инесса? Очень красиво. Спасибо тебе.

Детей он любил, как все узбеки, и своих и чужих. Но время, когда это свойство души проявилось в полной мере и у него, и у народа, было еще впереди.

Комиссар Степаненко, уже готовый сопровождать Юсупова обратно в здание ЦК, с чрезмерной от вежливости заинтересованностью следил за смолкающим дождем. У подъезда стоял темно-вишневый «бьюик».

— Поехали, — распорядился Юсупов.

Несколько минут спустя он вышел в обычной своей полувоенной одежде. На вечер были назначены дела, связанные с подготовкой совещания ирригаторов. Юсупов задумал собрать их, чтобы до республиканского съезда партии (дата его открытия, начало июля, была давно известна) посоветоваться и решить, что можно сделать для орошения новых земель не в будущем, отдаленном ли, близком ли, а сейчас, сегодня, завтра.

Помощники были на месте, но запаздывал заведующий отделом. Он вошел в кабинет почти вслед за остальными, но чувствовал себя виноватым.

— В чем дело? — все же спросил Юсупов.

Заведующий позволил себе отдохнуть на полчаса дольше, чем обычно, но упаси бог употребить при Усмане Юсуповиче это слово — отдыхать! Сам показывал пример завидной работоспособности, даже беспощадности к себе, к своему организму, который, впрочем, был не столь уж могуч. Час дневного сна, пять, а в войну и того меньше — ночью — это была необходимость, от которой, увы, не уйти, как ни досадуй на то, что время уходит, а дела стоят на месте.