Уилл Селф - Обезьяны

• Название: Обезьяны
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-307-8

Уилл Селф (р. 1961) — журналист, бывший «ресторанный критик», обозреватель известных лондонских газет «Ивнинг стандард» и «Обсервер», автор романов «Кок'н'Булл» (Cock and Bull, 1992), «Обезьяны» (Great Apes, 1997), «Как живой мертвец» (How the Dead Live, 2000), «Дориан» (Dorian, 2002). Критики сравнивают его с Кафкой, Свифтом и Мартином Эмисом. Ирония и мрачный гротеск, натуралистичность и фантасмагоричность, вплетенные в ткань традиционного английского повествования, — такова визитная карточка Селфа-прозаика. В литературных кругах он имеет репутацию мастера эпатажа и язвительного насмешника, чья фантазия неудержима. Роман «Обезьяны» эту репутацию полностью подтверждает.

---

— Дайкс знает «хууууу»?

— «Хууууу» нет, едва ли. Мне кажется, знай он, что Буснер спровоцировал у него тяжелый психотический припадок, то ни за что не согласился бы отдаться ему в лапы, разве не так? Но мы можем порассуждать и кое о чем поинтереснее: не исключено, что инклюзия спровоцировала и его теперешний психоз.

— Да, да, гипотеза весьма любопытная, хотя, полагаю, окончательного ответа на сей вопрос дать нельзя. Я восхищаюсь складками на вашей заднице, доктор Филипс, я преклоняюсь перед вашей проницательностью, но не просветите ли вы меня вот на какой предмет: с чего это вы решили показать все это мне и Прыгуну? У вас, наверное, есть какой-то мотив?

— На ваш вопрос, доктор Уотли, отзнак дать проще простого. Я отдал компании «Крайборг фармасьютикалс» свои лучшие годы, трудился на них без малого пятнадцать лет. Год назад у меня обнаружили неизлечимое заболевание — не важно какое, но дни мои сочтены. И тут отдел кадров извещает меня, что, несмотря на состояние моего здоровья, я не имею права на медицинскую страховку от компании, а равно и на полную пенсию — для этого я обязан проработать еще как минимум год. Боюсь, однако, такой возможности у меня нет, по чисто физическим причинам. Я «ууааааа!» отдал «Крайборгу» все и поэтому теперь, уползая, хочу отнять у них все, что только возможно. Что до Буснера, ну, никакой мордной неприязни я к нему не питаю, но, честно показывая, меня просто наизнанку выворачивает, когда я вижу, как он снова выступает перед всеми этаким гуру от психиатрии. Это совершенно отвратительно — подумать только, ведь у него в карьере были такие зигзаги! — и вообще он позер, готовый сделать что угодно на потребу публике. Для меня он физическое воплощение лицемерия и наглости. У меня сжимаются кулаки при одной мысли, что еще немного — и его объявят большой обезьяной, внесут на лавровых носилках в пантеон великих. Я хочу уничтожить «Крайборг» — и если за нею с дерева свалится и Буснер, что ж, так тому и быть. Я не пророню на его счет ни единой слезы.

Уотли и Прыгун некоторое время в беззначии смотрели на пылающего от гнева обреченного химика. Затем Прыгун осторожно спросил, не нужна ли ему соль.

Саймон Дайкс и Зак Буснер сидели в своем общем кабинете, листая «Опыты высокоученого Мартина Писакуса[122] о происхождении наук». Эта сатира, написанная, видимо, Поупом и Арбетнотом под впечатлением от труда Тайсона по сравнительной анатомии, — едва ли не первая, где человек объявлялся «не поднимающим лап философом[123]». За ней последовала целая вереница великих сатир XVIII века, в которых высокоразвитый человек вынужден был противостоять примитивным обезьянам. Вершиной цепочки, разумеется, стали иеху Джонатана Свифта.

Противник традиционной психиатрии и его пациент читали в тишине и беззначии, лишь изредка их сосредоточенность нарушали почесывания, урчание и отрыжка.

Буснер получал истинное удовольствие. Он и подумать не мог, что отношения между человеком и шимпанзе спутаны в такой тесный клубок. Западная цивилизация разместила себя на самых верхних ступенях эскалатора под названием «цепь творения», откуда до божеств — один шаг. Разумеется, по примеру Дизраэли, все хотели быть на стороне ангелов[124] — и, конечно, чтобы объявить беломордых шимпанзе совершенными, необходимо было отыскать антишимпанзе, извращенных, искаженных, обезображенных, но похожих на них существ. Разумеется, на эту роль сразу же назначили бонобо с их устрашающим изяществом и странной походкой; но теперь Буснер понял, что в тени бонобо скрывался еще более страшный, еще более звериный «другой» — человек.

Тут в поток мыслей Буснера внедрился его собственный псевдочеловек.

— «Хууууу!» — проухал Саймон, а затем показал: — Доктор Буснер, я очень хочу увидеть своих детенышей. Прямо сейчас, очень хочу их видеть. Я так по ним соскучился «ух-ух-ух». Можно, можно мне их увидеть, пожалуйста «хууууу»?

Буснер с серьезным видом повернулся к экс-художнику. Пышная коричневая шерсть Саймона и не думала стоять дыбом, а как обычно, лежала, пропитанная потом, на надбровных дугах. Серо-зеленые глаза, вечно навыкате, смотрели как бы в никуда, подернутые дымкой. Саймон полностью находился в сознании, лишь когда жестикулировал непосредственно о своем психозе. В остальное время он пребывал в оцепенении, которое, однако, могло в одночасье уступить место агрессии и иррациональной ярости.

Буснер вскочил на стол, протянул лапу и схватил Саймона за плечо. Он умел прикасаться к пациенту как надо. Прежде чем что-либо показать Саймону, нужно было подчинить его, иначе он отзначивал, что ему щекотно или начинал драться. Буснер провокализировал:

— «Чапп-чапп», — а затем застучал по мокрым волосам: — Саймон, я вас прекрасно понимаю, но нельзя забывать и о возможной реакции ваших детенышей.

— Что вы «уч-уч» хотите показать «хуууу»?

— Думаю, не очень-то хорошо им мордозреть вас в таком состоянии и видеть, что вы показываете про ваше внутреннее «хуууу» самовосприятие.

— Про то, что я человек, вы имеете в виду «хуууу»?

— Именно так «чапп-чапп», пациентушко мой.

— Но если я ваш пациентушко, то я «уч-уч» сумасшедший?

— Я никогда так не показывал, Саймон, не люблю жестикулировать в подобных терминах.

— Я хочу снова жить в своем мире. Хочу назад свою «хууууу» гладкую кожу. Хочу назад тела своих детенышей. Я все это хочу «хуууууу»!

Буснер, не выпуская плеча Саймона, перескочил через стол. Он точно знал: сейчас Саймонова истерика может перейти в приступ отчаяния. Важно удержать его в лапах — как детеныша, страдающего аутизмом. Только при использовании всех возможностей телесной жестикуляции можно добиться полного понимания с его стороны.

— «Хух-хух-хух», — попытался успокоить его Буснер, — значит, вы соскучились по своим детенышам, Саймон «хуууу»?

— «Урр-хуурр-ууррр» вы же знаете, что да!!! Я хочу их всех видеть, Генри, малыша Магнуса и Саймона…

— Но Саймон, «чапп-чапп» вы не подумали, как необычно они могут выглядеть?

— Что вы хотите показать «хууууу»?

— Ну, для вас они будут выглядеть как шимпанзе, — думаете, вы сумеете это пережить? Ваши дети покажутся вам животными. И что будет, если вы поведете себя по отношению к ним так же, как ведете себя по отношению к другим шимпанзе «хууууу»?

Буснер пальцами почувствовал, как расслабляются мышцы Саймона. Пациент втянул носом запах врача, запах казался ему шерстяным и почему-то — вот странно! — успокаивающим, ободряющим. Саймон снова вообразил, будто видит своих детенышей, но на сей раз конкретно, физически, не как неясные образы, преследующие его в несчастии, а как реальные тела, зафиксированные, зажатые в тиски действительности, точно на фотографиях, вообразил себе, как они сидят за кофейным столиком в доме собственной матери. Вынесет ли он это? Выдержит ли, увидев вместо белобрысых головок клубки коричневой шерсти? Вместо выпадающих молочных зубов — длиннющие клыки? Услышит вместо звонких голосков, звенящих в памяти, стрекот, рычание и урчание миниатюрных обезьянок?

Но что, если, подумал Саймон, чувствуя, как лапы Буснера, успокаивая, отгибают его шерстинки то в одну сторону, то в другую, что, если этот образ моих мальчиков, за который я хватаюсь как утопающий за соломинку, вовсе не проблеск разума, не память о реальных детях, а ключ, краеугольный камень моего психоза? Что, если выдернуть его, выбить прочь? Может, тогда мой разум выстроит сам себя заново, как склеивается разбитое вдребезги стекло, когда прокручиваешь назад видеофильм?

— Нет, — застучал Саймон по толстому загривку Буснера, — нет, я обязательно, всенепременно должен их увидеть. Пожалуйста, дожестикулируйтесь об этом с моей экс-первой самкой, она не откажется высмотреть ваши знаки. Пожалуйста «хуууу».

Сара Пизенхьюм честно старалась. Она выбивалась из сил, чтобы не забыть Саймона, пыталась устроить себе свидание с ним, но ничего не могла поделать против упрямого факта — воспоминания о нем медленно, но верно становились все более туманными. В первые дни после госпитализации Саймона она очень хорошо помнила, как он под кокаином входил в нее, словно отбойный молоток в горную породу. Она все еще копалась в шерсти у него на животе, ее тело все еще ласкали его пальцы. Но с той минуты, как ее союзнически покрыл Кен Брейтуэйт, тело Саймона стало расплываться, рассеиваться как мираж.

Увидев его в больнице, рассмотрев его хорошенько, убедившись, что он взаправду сошел с ума, что у него галлюцинации, психоз — как ни обозначай — и нет силы, которая могла бы поколебать это его состояние, Сара начала терять веру, что он вернется, и вернется к ней. Тот безумец, которого она видела в «Чаринг-Кросс», с надрывными жестикуляциями, с бессмысленным воем, пошел в ее сознании войной на Саймона, которого она знала раньше, и начал сливаться с ним. В самом деле, разве не было в Саймоне надрыва с самого начала? Разве добрая половина того, что он ей показывал, не горячечный бред? Да, конечно, он — самый молниеносный из всех ее любовников, но разве в его скорости не было чего-то сутенерского, авторитарного, бесшимпанзечного?