Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу

• Название: Сквозь свинцовую вьюгу
• Автор: Николай Пустынцев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Герой Советского Союза Николай Петрович Пустынцев родился в 1911 году в селе Покровском, Хабаровского края, в семье фельдшера. В 1927 году окончил семилетку, учился в техникуме и в Лесотехническом институте во Владивостоке, два года находился на военной службе, а демобилизовавшись, стал работать учителем. Одновременно Николай Петрович продолжал учебу и в 1941 году окончил Воронежский педагогический институт — факультет русского языка и литературы. С августа 1942 года и до конца Великой Отечественной войны Н. П. Пустынцев находился на фронте, был рядовым бойцом-разведчиком, потом командиром отделения. Ныне Герой Советского Союза Н. П. Пустынцев проживает в Мурманске, работает учителем, много и плодотворно занимается литературным трудом. В книге «Сквозь свинцовую вьюгу» он рассказывает о героических действиях советских разведчиков на фронтах Великой Отечественной войны, делится боевым опытом, дает молодым воинам полезные советы.

---

Задумался я: что делать? Вдруг снизу, от реки, послышались чьи-то шаги, треск сучьев.

Мы подползли к просеке. Шаги приближались. Проглянул силуэт человека. Когда он поравнялся с нами, Авдеев сразу бросился к нему, схватил в охапку. Бакланов накинул на голову мешок. А тут и мы подоспели.

Рассказ сержанта заставил меня задуматься. Такой с виду незаметный штрих — «новые кустики выросли», а помог разведчикам большое дело сделать: разгадать вражеские замыслы и схватить пленного. Как нужна в нашей работе внимательность.

Смотрю на Авдеева. Это человек необычайной отваги и поистине геркулесовой силы. Шутя он сжимал подкову, легко поднимал трехпудовую гирю. Был он на редкость отзывчивым человеком. Последней щепоткой махорки делился с бойцами. Про смелость и необычайную силу Арсена в роте ходили легенды.

На том берегу Донца, в нейтральной зоне, немцы-саперы каждую ночь минировали подступы к своей обороне.

— Вот где и «язычком» поживимся, — сказал Арсен, — позиция самая удобная. Место для засады у речки, рядом с мостом. Фашисты будут возвращаться к себе, мы там их и перехватим.

Все знали, что до этого неутомимый Арсен целый день проползал на том берегу, все высмотрел, все разузнал.

Вечером разведчики переправились через Донец, проделали проходы в минных полях, в проволочных заграждениях и уже к полуночи подползли к мосту. Командовал группой сержант Борис Эрастов. Он расположил ребят по обе стороны моста.

Ждать пришлось долго, до самого рассвета. Уже сомнение закрадывалось: а вдруг фашисты раздумают, не подойдут по этому мосту, а свернут на другую дорогу. Тогда все труды впустую? Однако терпение ребят было вознаграждено. На рассвете послышались чужие голоса, топот шагов. Вскоре в сумеречном свете обозначились фигуры минеров-немцев. Шли они беспечно, переговаривались, смеялись. Винтовки и пулеметы несли на плечах, как грабли. Их было человек двадцать пять.

Когда передние перешли мост, Эрастов скомандовал: «Огонь!», — и разом заговорили все одиннадцать автоматов. Фашисты кричали, стонали, ползали по земле, извивались. Через минуту стрельба прекратилась. Тут Арсен подбежал к фашистам, выбрал из раненых наиболее «живого» и, как мешок, взвалил себе на плечи.

Сержант приказал отходить. Минут через сорок бойцы без потерь переправились на свою сторону.

Гитлеровец, захваченный Арсеном, оказался офицером.

В конце апреля нашу дивизию отозвали на отдых. Мы возвращались с последнего боевого задания с Северного Донца, распевая сочиненную нами песенку:

Прощай, родная Печенега,
И ты, бушующий Донец,
Тебя я больше не увижу,
И ловле «языка» конец.

* * *

Я, Саша Трошенков и Иван Мохов, ползая по тылам врага, заразились сыпным тифом и лежим в госпитале, на станции Уразово.

Стоят чудесные майские дни. В распахнутые окна палаты ласково заглядывает солнце, пахнет цветущими яблонями, и нередко налетевший ветерок усыпает подоконники и пол нежными белыми лепестками.

Но в мире по-прежнему грохочет война. Фронт стабилизировался, идут бои местного значения.

Гитлеровцы уже несколько раз принимались бомбить станцию. Однажды — время было к обеду — санитары принесли в палату большой бак с аппетитно дымящимся борщом, поставили его на подоконник и пошли за мисками. Как раз и налетели «юнкерсы». Недалеко от госпиталя упала тяжелая фугаска. Взрывом вышибло в палате стекло. Осколки посыпались в бак. Голодные, проклиная Гитлера, мы разошлись по своим койкам.

Помню — это было незадолго до моей выписки из госпиталя, — к нам в палату прибыло несколько офицеров для комплектования тыловых военных учреждений за счет выздоравливавших бойцов. Мне предложили перейти на службу в войска НКВД.

— Никуда я из своей гвардейской дивизии не пойду! — резко выпалил я.

— Не пойдете добровольно, переведем приказом, — пообещали мне. — Вы — солдат и обязаны идти туда, куда посылают старшие начальники.

...В тяжелом раздумье ушел я к себе в палату. На самом деле, отдадут приказ, и прощай тогда 48-я гвардейская. Неужели придется служить в тылу в то время, когда мои товарищи гвардейцы будут идти вперед на запад?! Нет, для меня это хуже смерти!

Только перед рассветом забываюсь тревожным сном. Однако утром все устроилось как нельзя лучше. За завтраком встретил своих ребят. Саша Трошенков пытливо взглянул на меня:

— Что нос повесил, совсем захандрил?

Я рассказал ему про свои злоключения.

— А ты не горюй, Николай. — Саша дружески похлопал меня по плечу. — Собирайся вместе с нами. Завтра нас с Жоховым выписывают. Ты это не проморгай. Заяви главврачу, что хочешь выписаться досрочно. Вместе в дивизию и пошагаем.

В то же утро главврач обходил больных.

— Ну, как настроение? Как силенка? Растет? — послышался рядом с моей койкой его добрый, отеческий голос.

— Настроение отличное, — сказал я. — А если бы завтра выписали меня, то век бы благодарил вас.

Главврач сделал большие, изумленные глаза:

— Но ты же, голубчик, и месяца не лежишь. Рановато, рановато. — И вдруг, вспомнив что-то, понимающе кивнул головой: — Бежишь, значит? Ну что ж, благословляю... Иди, воюй!

На другой день я получил завернутые в узел вещи, продовольственный аттестат и вместе с товарищами направился в свою гвардейскую.

Ребята в роте встретили нас по-братски. Притащили белого хлеба, молока, яиц.

Андрей Лыков, глядя на наши бледные физиономии, сокрушенно покачал головой:

— Ну и доходяги же вы, братишки. Одна кожа да кости. На откорм надо ставить. На специальный.

— Покуда формируемся, отдыхайте вволю да отъедайтесь, — посоветовал Леша Давыдин.

Вечером из караула вернулся Довбыш. Он подошел ко мне, изумленно развел руками:

— Нияк не узнать. Вот что хвороба с человеком делает.

Было что-то новое, невиданное раньше в этом тощем долговязом человеке. Исчезла прежняя угрюмость, замкнутость, он как будто распрямился, сбросил с плеч тяжелую ношу и глядел вокруг подобревшим взглядом.

Своим мнением о Довбыше я поделился с Сашей Тимровым.

— Да, Довбыш во многом изменился, — подтвердил он. — С бойцами дружит. Стал как и все. Его к медали представили, за «языка». Вот только один Давыдин на него косо поглядывает. «Этот Довбыш, — говорит, — продажная душа, от войны кантовался».

Я отыскал Довбыша, дружески пожал ему руку:

— Поздравляю тебя, Федор... Скоро медаль будем обмывать.

Довбыш как-то неопределенно махнул рукой:

— Як дождешься медали, три раза сховают в землю.

В этот день мы долго беседовали с Сашей Тимровым, прогуливаясь по зеленым улицам хуторка Бабачи, где расквартировалась наша рота. У одной хаты Саша кивнул мне головой в сторону плетня. Метрах в пяти от нас, прислонившись к изгороди, стояла тоненькая девушка в солдатском обмундировании. Светло-зеленая гимнастерка и коротенькая юбочка плотно облегали ее стройную фигурку.

Я вопросительно взглянул на Тимрова:

— Что за гостья?

На лице Саши мелькнула таинственная улыбка.

— Это, — оглянувшись, Саша до шепота понизил голос, — это знакомая нашего Борьки... Лухачева... Сестричка из медсанбата. Он сегодня в наряде, в карауле. Она и ждет его.

Я еще раз оглядел девушку. Недурна. Из-под пилотки выбивались темные локоны волос. На смуглой загорелой щеке рдел густой румянец.

— Мы сами вначале удивились, — сообщил Саша. — Ну, чем такую красавицу мог увлечь Борька? Собой невзрачный, неказистый, самый что ни на есть заурядный. А, почитай, вот уже скоро месяц как между ними любовь. И все это началось с тех пор, как дивизию на отдых отвели. Помнится, Лухачев тогда гриппом заболел. Отправили его в медсанбат. Денька три там провалялся. Вернулся оттуда — совсем не узнать парня. Веселый, сияющий. Потом и она к нему зачастила. Чуть не каждый день в роту наведывается.

Не раз наблюдал я, как происходили на войне мимолетные солдатские встречи и расставания. Все делалось подчас бездумно, просто, люди жили сегодняшним днем, не заглядывая далеко в будущее, не размышляя о последствиях. Я сказал об этом Саше. Он отрицательно покрутил головой:

— Нет, тут совсем другое дело. У них, брат, чистая любовь. За все время, пока с нею дружит, Лухачев даже ни раз не поцеловал ее.

Час спустя я видел, как Борис, сменившись с караула, встретился со своей подругой. Совсем не узнать было в прежнем мешковатом и неловком солдате теперешнего Лухачева. Он будто стал выше ростом, стройней, выглядел чище и опрятнее.

— Заметь, — сказал мне за ужином Тимров, — и на занятиях Борька тоже стал неузнаваемым: напористый, расторопный.

...Стоят знойные июльские дни. Наша дивизия в составе резервной армии находится во втором эшелоне. Опять на Харьковщине. Совершаем форсированные марши, ползаем по-пластунски, тренируемся в плавании. На привалах жадно читаем сводки Совинформбюро. Сюда, в тыл, доносятся громовые раскаты знаменитой битвы на Курской дуге.