Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу

• Название: Сквозь свинцовую вьюгу
• Автор: Николай Пустынцев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Герой Советского Союза Николай Петрович Пустынцев родился в 1911 году в селе Покровском, Хабаровского края, в семье фельдшера. В 1927 году окончил семилетку, учился в техникуме и в Лесотехническом институте во Владивостоке, два года находился на военной службе, а демобилизовавшись, стал работать учителем. Одновременно Николай Петрович продолжал учебу и в 1941 году окончил Воронежский педагогический институт — факультет русского языка и литературы. С августа 1942 года и до конца Великой Отечественной войны Н. П. Пустынцев находился на фронте, был рядовым бойцом-разведчиком, потом командиром отделения. Ныне Герой Советского Союза Н. П. Пустынцев проживает в Мурманске, работает учителем, много и плодотворно занимается литературным трудом. В книге «Сквозь свинцовую вьюгу» он рассказывает о героических действиях советских разведчиков на фронтах Великой Отечественной войны, делится боевым опытом, дает молодым воинам полезные советы.

---

Мы укрылись мокрой плащ-палаткой. Шмельков чиркнул фонариком, и Борис жестким, не гнущимся от холода пальцем указал на карте местоположение двух засеченных им вражеских батарей.

Совсем недавно пришел к нам в разведгруппу Георгий Дмитриев. Высокий, стройный как молодой дубок. Он добровольцем, когда ему еще не было восемнадцати лет, ушел на фронт. Был зачислен в артиллерийский полк, но там не ужился и стал писать рапорт за рапортом, чтобы его перевели к нам. С бойцами роты как-то сразу сдружился. Но характерец у него свой, особый. Если что не по нем, вскипит, загорится. Не подходи. Однако через минуту уже остывает и зла не помнит. Разведчик из него будет добрый. Раза два уже ходили с ним на задание. Находчивый, инициативный.

Трудно привыкать к командирской должности. Часто забываешь, что ты уже в новом качестве. Правда, напоминают сами бойцы. Все реже слышишь при обращении прежнее «Петрович», «Николай», все чаще и чаще звучит «товарищ гвардии старший сержант».

* * *

— Готовьте группу на задание, — приказал мне на следующее утро старший лейтенант, встретившись со мной у ротной каптерки. — «Язык» сейчас нужен как воздух. По сведениям, немцы перебрасывают на наш участок фронта свежие части. Надо проникнуть в тыл и захватить пленного.

Командир роты вытащил из планшетки карту и, взяв карандаш, указал на ней заштрихованный четырехугольник — населенный пункт. Мерефа! Знакомое село. Полгода назад, февральской ночью, мы прошли отсюда в тыл к немцам. А сегодня Мерефа занята гитлеровцами.

Направляюсь к своим ребятам. Иду, а самого берет оторопь. Ведь это первая вылазка, которой буду руководить я, старший группы, командир. Не опозоримся ли? Справимся ли с задачей? А вдруг неудача? Тогда придется краснеть перед старшим лейтенантом, перед всей ротой. Пальцами будут указывать: новоиспеченный сержант сел в калошу.

Собираю солдат, рассказываю им о поставленной задаче. Повторяю слова ротного о том, что «язык» нужен как воздух» и что от «нашего поиска зависит успех наступления». Ребята меня выслушали молча и сразу же принялись протирать автоматы, заряжать патронные диски, а Лухачев как бы мимоходом заметил:

— Ну что ж, обновим командира...

Равнодушие бойцов меня крайне огорчило. Задание ответственное: поход в тыл, захват пленного. А им и горюшка мало. Выслушали задачу — и молчок. А ты, командир, мозгуй...

И вот мы на боевом задании: я, Дмитриев, Лухачев, Зиганшин, Лыков. На нас светло-зеленые маскировочные халаты. На ногах мягкие сапоги.

К вечеру мы осторожно подобрались к Артемовке, маленькому полусожженному хуторку. Есть ли тут немцы?

— Разрешите, я мигом разведаю, — обратился ко мне Жора Дмитриев. Я кивнул головой, и Жора исчез в кустах. Минут через десять он вернулся и скороговоркой доложил:

— Гитлеровцы еще вчера ушли. Половину хутора спалили.

Итак, Артемовка — «нейтральный» хутор. Входим в него. Вокруг нас столпились жители. Завязался разговор.

Подошел тощий, сгорбленный старик в поношенном суконном пиджаке. На лацкане его белел георгиевский крест. Узнав, что мы разведчики и на рассвете собираемся проникнуть в Мерефу, занятую немцами, он сказал:

— Я вам, хлопцы, такую тропку покажу, — дед озорно подмигнул, — что вы у германа под носом пройдете и он вас не заметит.

Концом суковатой палки старик показал на земле, как нам двигаться.

— Открыто в Мерефу ходить не треба, — пояснил он, — на патрулей наткнетесь. А вот кукуруза до самого села ведет. Тильки, хлопцы, осторожность велику соблюдайте. Я сам ще в японскую войну тоже в разведке служил. Лихая работа! Як говорят: «Или грудь в крестах, или голова в кустах».

В Мерефу вышли задолго до рассвета. По совету старика свернули на кукурузное поле. От обильно выпавшей росы маскхалаты хоть выжми. Около двухсот метров ползем по-пластунски. Вымокли с головы до ног, словно в воду окунулись. Наконец на посветлевшей кромке горизонта замечаем островерхие крыши хат. Начались огороды.

До нас доносятся наводящие тоску звуки.

— Псы завыли, — прошептал Лыков. — Ну и фашисты. Всем насолили, даже собакам.

И вдруг — что это? Словно из-под земли, среди картофельной ботвы, показывается старушечья голова в платке. Приглядевшись внимательней, различаем среди длинных стеблей какие-то сундучки, жестяные ведра, одеяла. Подползли ближе и только тут увидели, что старушка стоит на дне выкопанной траншеи, обложившись домашней рухлядью.

В недоумении переглядываемся. Старуха тоже смотрит на нас удивленно и испуганно, не понимая, что мы за люди.

Дмитриев откинул зеленый капюшон маскхалата, снял с себя пилотку и показал на звездочку:

— Не бойся, бабуся, русские мы...

Истомленное лицо старушки вспыхнуло:

— Родненькие вы мои, хлопцы милые! Да откуда же вы? — Она с тревогой оглянулась по сторонам, зашептала: — Куда же вы идете? Ведь в селе герман...

Лыков, усмехнувшись, ответил тоже шепотом:

— А мы, бабуся, его как раз и ищем.

— Почему вы на огороде прячетесь? — спросил я. Старушка сокрушенно покачала головой:

— Все это дед мой зробил. Герман, говорит, на сих днях тикать должен. Возьмет да напоследок и спалит хату. Вот и порешили мы с ним добро на огороде схоронить. Прошлой ночью старый мой яму вырыл, сюда рухлядь и снесли, а вот нияк не уложим. — Женщина указала рукой на сундучки и ведра. — А я жалкую и старого ругаю: зачем вин такое дело начав. Умирать, так в ридной хате, а вин и слухать не хочет. Из ума выжил старый! А вон и вин!

К нам подходил высокий старик. У него еще бодрая осанка, крепкие жилистые руки. Узнав, что мы красноармейцы, по-отцовски обнял каждого.

Старик указал на соломенные верхушки крыш, видневшиеся справа:

— Германа тут в хатах совсем нема: партизан боится як огня, а це хаты с краю стоят. А вот в тех, — он указал узловатым пальцем влево на ряд белевших между кустами домов, — богато. В каждой на постое солдаты.

Поблагодарив старика, осторожно поползли огородом. Вот заросший лебедой двор. Оглядываемся — вокруг ни души. Полусогнувшись, перебегаем двор, бесшумно открываем калитку, и густая зелень сада надежно принимает нас в свои объятия.

В саду пышно разрослись яблони. Колючие низкорослые кусты крыжовника, буйная поросль малины, смородины делают наше убежище еще более скрытым от людских глаз.

Постепенно разгуливается день. Солнечные лучи, проникая сквозь частую сетку листвы, образуют на траве пестрый кружевной узор. На листьях алмазами сверкает роса. Пахнет яблоками, и кажется, что на земле — мир, спокойствие, тишина.

Сад окружен высоким плетнем. Сразу за ним — сельская улица, слева изгородь примыкает к соседнему двору. Временами до нас доносятся чужие голоса. Подползаем вплотную к плетню, неотрывно смотрим сквозь щели. По улице изредка проходят немецкие солдаты. Вид у них неважный: худые, заросли жесткой щетиной.

Ахмет нервничает. Зрачки его сузились, в них заметен жесткий блеск. Слышу его горячий шепот:

— Очередью бы их срезать!..

Не спеша, журавлиным шагом прошел долговязый офицер. Этот выхоленный, надменный: сапоги блестят, китель отутюжен. Видимо, из штабных. Вот бы заарканить такую птицу!

Солнце в зените. Если никто из немцев случайно не забредет в наше убежище, до темноты можем себя считать в безопасности. А ночью при уходе в подразделение наверняка захватим какого-нибудь завалящего гитлеровца.

До темноты! Какая же выдержка нужна разведчику, чтобы целый день просидеть на земле под носом у врага, не имея возможности ни встать, ни пройтись, ни даже кашлянуть, ни захрапеть, если ненароком уснешь! Да, только ночь, темная глухая ночь — подруга и спутница разведчиков.

— Вот что ты хошь делай, — шепчет Лухачев. — Смотрю сейчас на немцев, а у самого поджилки дрожат. Днем... Светло. Страшно! Ночью — другое дело. Хватай его в обхват, запихивай в рот пилотку и волоки волоком.

К часу дня на улице становится пустынно. Наверное, у немцев начался обед.

Выбрав в саду самый глухой уголок, мы тоже принимаемся за трапезу. Лыков вытащил из вещмешка банку консервов, нарезал хлеб.

— По стопке бы еще, — Андрей щурит в улыбке свои васильковые глаза, — совсем бы здорово вышло! А потом бы песню сыграть. Представляю, как бы фашисты переполошились...

Лухачев прыскает и закрывает в страхе рот рукой.

Внезапно со стороны калитки послышался какой-то шорох. Кто это?

Взяв автоматы наизготовку, мы осторожно ползком обогнули кусты и замерли! Немец! Отперев калитку, он идет не торопясь, рассеянно оглядывая на яблонях румяные плоды. Собой высокий, поджарый. На голове офицерская фуражка. До него не более десяти метров. Взглянув друг на друга, без слов решаем, что делать. Захватить в плен офицера для разведчиков весьма соблазнительно. Вместе с Лухачевым подползаем к немцу справа, Зиганшин с Лыковым — слева, Дмитриев — с тыла. Офицер ничего не подозревает и все дальше уходит в глубь сада. Что его потянуло сюда? Видимо, колхозные яблочки. И в тот момент, когда он, подойдя к одной из яблонь, занес было руку, вдруг, как удар бича, раздался возглас: