Александр Аборский - Год веселых речек

• Название: Год веселых речек
• Автор: Александр Аборский
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Можно сказать и так, что повесть эта — об ирригаторах Туркмении, здесь много размышляют и спорят в нетесных рамках современной гидротехники. Но повесть все же о другом: о молодости.

Есть молодость лет, ее здоровье и благородство. Она легко сближает Ольгу Лугину, топографа-москвичку, с инженером Таганом Мурадовым, парнем из мургабского села. Есть молодость духа: нравственная сила, которая иногда оставляет и молодых, а порой не знает убыли с годами. Геологу Сергею Романовичу Скобелеву за шестьдесят, но он моложе важного путейского чиновника Завьялова, недавнего студента. Молодят человека мечта, работа, цель — достойно избранная цель, движение к ней. Вот, пусть неполный, ответ на вопрос, как же сберечь или, по крайности, вернуть молодость духа, как слить в одно молодость и жизнь человеческую. Такой вопрос неотступно стоит перед отяжелевшим в своей конторе Каратаевым.

Меняется лицо мира, молодеет древняя пустыня, где мечтают, любят, действуют герои повести. Чтобы вода и впрямь означала жизнь, нужны умные энергичные руки. Недаром говорит старый крестьянин Сувхан: «Вода, она ведь без движения — болото, а за болотом — паршивая земля, мертвый солончак». Само слово Вода, самый образ ее приобретают широкий смысл.

---

— Конечно, — согласился Назаров, и опять чуть заметная усмешка тронула его губы. Если ты считаешь себя правым и оклеветанным. А стряхнешь с себя «постороннего», станешь думать не о себе, а о том, как двинуть вперед большое дело — найдется и мужество смотреть в глаза. Я на твоем месте сразу собрал бы людей своей конторы и со всей решительностью вскрыл бы ошибки. Без трескотни и без покаяния, а по-деловому: вот то-то плохо у нас и вот почему, а надо вот так!.. А потом дал бы стенограмму в газете, как ответ Мурадову, опять-таки без полемических вывертов, и тем самым показал бы, как надо трезво смотреть на вещи. Я, Акмурад, называю мужеством это, а не бегство в сторожа.

Дверь в кабинет приоткрыла Гульнар и сказала:

— Возьмите трубку. Из ЦК. И в приемной много собралось, ждут.

Каратаев посидел еще минутку и встал. Назаров кивнул на заявление, лежавшее на столе. Каратаев как-то безнадежно отмахнулся и вышел из кабинета.

Продолжая разговор по телефону, Назаров машинально смял заявление и бросил опять на стол.

Глава девятнадцатая

В приемной знакомый начальник тепловозного депо окликнул его, но Каратаев не слышал. В полутемном коридоре закурил, жадно затянулся и стал спускаться по длинной лестнице.

Не ожидал он такого. Едучи в райком, теплил надежду, что Назаров, хоть и не похвалит его, но возмутится наглостью Тагана, отбивающего у людей всякую охоту работать, сейчас же возьмет трубку и «расчехвостит» редактора за беспринципность. И, вдруг — отповедь ему: все правы, один он не прав, вот до чего дошло…

Сейчас куда угодно, только не в свою канцелярию и не домой. Но куда же? Куда ехать? Хотелось скрыться от людей, забраться в глушь. К Сары-ага, что ли, на Уч-Тараз? Сары-ага газет не читает, и там тихо. А в канцелярии какие-то срочные бумаги, о которых говорила, секретарша.

Из автомата он позвонил Иванюте.

— Как там? Бумаги есть особо срочные?

— Да в общем все они срочные, но ничего особенного, — в металлическом треске послышался голос Иванюты. Телефон был неисправен, пришлось кричать:

— Так ты сиди там, слышишь, Анатолий Федорович, а я съезжу на Уч-Тараз.

— Туда непременно надо. Утром заходил башлык — оттуда, жалуется: плохо с плотиной. А ведь скоро паводок, как бы не сорвало.

— Чего же там Сары зевает? — сердито проговорил Каратаев. — От него, по-моему, никаких сигналов?

— Так это ж испытанный лодырь! Развел там целые плантации, и уж ему не до плотин.

— Ладно. Я, значит, туда.

Не хватает, чтоб сорвало уч-таразскую плотину. Вот они, кадры… А может, ложная тревога? Иванюта не любит Сары, и председатель колхоза давно подкапывается под него. У нас все так: навалятся на человека…

Он сидел рядом с шофером, забыв сообщить дальнейший маршрут, машина не трогалась; Ашир невозмутимо дымил папиросой.

— Ну, чего спишь? — недовольно пробурчал Каратаев.

— А куда едем?

— Как куда? На Уч-Тараз. Я же сказал.

— Ничего подобного. — Ашир резко включил зажигание и погнал машину.

Замелькали деревья, встречные арбы, виноградники и поля, зеленевшие всходами. Каратаев вспомнил, в каком бодром настроении возвращался вчера по этой же дороге из экспедиции. А разве сегодня утром, проснувшись, не жаждал он настоящей работы? И вот… всегда так. Только настроишься, хочешь взяться за дело, а тебя обухом по голове.

Но текли минуты, обида постепенно теряла свою остроту. В памяти всплывали слова Назарова, искренность их была вне сомнения. «Без какого Каратаева…» Да неужели он переродился и уже не тот Каратаев, о котором еще вчера с таким уважением говорил в пустыне Клыч Сахатов? И Ольга Ивановна завидовала: сами делали историю. Нет, конечно, не тот стал: размяк, обленился, прохлопал сроки, когда требовалось принять аму-дарьинскую воду. Старые плотины гниют, сорвет их, а тогда и мирабом, пожалуй, никто не назначит. Вот где позор. А статейка, хоть скверная, она ведь не главное.

Прежняя ярость незаметно сменилась жестоким самоуничижением. Он видел, в работе водхоза одни лишь прорехи, и ему уже казалось, что он своей расслабленностью довел оросительную сеть до полного запустения. И сам он, Каратаев, дрянь человечишка — так низко пал, что ему теперь и не подняться. Конечно же, дрянь, ветошь! Будь он настоящим человеком, собрал бы людей, нашел бы в себе мужество и сразу, как советует Мухаммед, все начистоту, а он струсил, удрал на Уч-Тараз. Как мальчишка: набедокурил и вон из дому, от расплаты. Расплата грянет — не нынче, так завтра… А у него не достало духу даже и статью прочитать. Вот до чего докатываемся! Интересно, что же тот умник настрочил. Каратаев вынул из кармана газету, развернул и только теперь вспомнил, что он не один. Покосился на Ашира, но тут же подумал: «А, шут с ним! Пусть судят как хотят!» — и стал читать.

Мужество возвращалось к нему. Статья, прочитанная до конца, вызывала удивление: он, Каратаев, занял в ней ничтожное место. Сетования на плохую работу водхоза естественно вытекают из разговора о том, как разумнее использовать обильную воду. Отмечался факт отставания, и только. Над ним не глумились, Таган не выпячивал своих познаний, а план действий развернул с профессиональным размахом. Писал Таган о творческом горении, о чем думал Каратаев вчера, там, в экспедиции.

Лихо поворачиваетесь, ребята, мысленно отвечал он своим критикам, объединив с Мурадовым секретаря райкома. Но не забывайте: Каратаев не хуже вас знает поля и арыки по всему оазису. Лысый, рыхлый Каратаев и народ знает не хуже вас, имейте в виду. Все же самым обидным, как теперь уяснил он для себя, были слова Назарова «народ-то обойдется».

Невдалеке показались корявые дуплистые ветлы, под ними кибитка, крытая черным войлоком. В стороне огород Сары; возле кибитки коза с козленком щиплют траву.

Въехали в тень ветлы, остановились. Каратаев сунулся к двери, в нос ударило запахом рыбы, бараньего сала и лука. На решетчатых стенках кибитки висели набитые скарбом широченные ковровые мешки. Возле потухшего очага стоял чугунный котел с ковурмой; рядом, на кошме, ворохом лежала немытая редиска и в ведре билась рыба. Ни Сары, ни больной старухи его не было.

— На огороде, должно быть, — предположил Ашир, пробуя ногой скаты машины. — Где же еще…

Между деревьями блестела заводь головного канала, разделявшегося здесь на три рукава, почему и называлось урочище Уч-Тараз — «тройной водосток». Все вокруг дремало в тишине, лишь где-то на том берегу тонко посвистывал чибис.

Каратаева беспокоила плотина. У нижнего ее края он оглядел запань с дощатым настилом и крякнул с досады. Ах, старая торба! Запань затянуло илом. Ржавый щит подтекал, под мокрым илом доски сгнили. Кирпичи в боковых кладках вывалились, и во всем чувствовалось заброшенность. Каратаев торопливо разделся и в одних трусах спустился на скользкие доски. Ступни его сразу же по самую щиколотку увязли в густой теплой жиже. Он взял корягу и с энергией человека, доведенного до бешенства, стал расчищать настил под щитом.

Тем временем Сары усердно трудился в огороде. Жена держала мешок, а он совал в него охапки редиски, которую намеревался ночью отвезти на осле в город. Рядом торчали три мешка, уже набитые доверху. Сары радовался: господь послал ему отменный урожай, — и наслаждался подсчетом будущих барышей.

— Скоро праздник, глупая. Такая редиска завтра не меньше как по десять копеек за пучок пойдет. В драку полезут.

Жена не отвечала, к тому же она еле держалась на распухших ногах.

— А вязать будешь в пучки, — наставлял ее Сары, набивая мешок, — мешай крупную с мелкой: пяток крупной, пяток помельче. Не порть мне дело, не устраивай две цены. Одну мелочь-то кто возьмет по десять копеек? А так вся и уплывет.

— Ай, по десять да по десять, других слов нет! — уныло скрипела старуха, которой и без разбора, попросту перевязать в пучки четыре мешка редиски было невмоготу.

— Вот глупая, ты покажи мед, а мухи найдутся. — Сары бодро вскинул на спину тугой мешок, и, согнувшись, зашагал к дому.

Взошел на плотину, услышал — внизу кто-то стучит по щиту — и подумал, что купаются колхозные ребятишки. Хотел было шугануть их, а это лысый голый Каратаев возится там. Сары весь сжался, как побитый пес, и на цыпочках, незаметно шмыгнул к кибитке. Вот принесла нелегкая! До начальства ли сейчас! И там грязища такая. Ругаться будет. Ну да есть чем задобрить.

На ходу поздоровавшись с Аширом, Сары юркнул за войлок, бросил мешок, вытащил из чувала старую потемневшую книгу, сунул за пазуху и побежал к плотине.

«Эге. У старого козла есть еще прыть! — усмехнулся Ашир, наблюдая, как старик проворно перебирает тощими ногами. — А все-таки от беготни козел джейраном не станет».

Пока он бегал, начальник водхоза уже вылез, из грязи и теперь стоял под высокой ветлой у берега и мыл ноги.