Александр Аборский - Год веселых речек

• Название: Год веселых речек
• Автор: Александр Аборский
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Можно сказать и так, что повесть эта — об ирригаторах Туркмении, здесь много размышляют и спорят в нетесных рамках современной гидротехники. Но повесть все же о другом: о молодости.

Есть молодость лет, ее здоровье и благородство. Она легко сближает Ольгу Лугину, топографа-москвичку, с инженером Таганом Мурадовым, парнем из мургабского села. Есть молодость духа: нравственная сила, которая иногда оставляет и молодых, а порой не знает убыли с годами. Геологу Сергею Романовичу Скобелеву за шестьдесят, но он моложе важного путейского чиновника Завьялова, недавнего студента. Молодят человека мечта, работа, цель — достойно избранная цель, движение к ней. Вот, пусть неполный, ответ на вопрос, как же сберечь или, по крайности, вернуть молодость духа, как слить в одно молодость и жизнь человеческую. Такой вопрос неотступно стоит перед отяжелевшим в своей конторе Каратаевым.

Меняется лицо мира, молодеет древняя пустыня, где мечтают, любят, действуют герои повести. Чтобы вода и впрямь означала жизнь, нужны умные энергичные руки. Недаром говорит старый крестьянин Сувхан: «Вода, она ведь без движения — болото, а за болотом — паршивая земля, мертвый солончак». Само слово Вода, самый образ ее приобретают широкий смысл.

---

— Ах дружище Мурадов! Право же, вы так некстати оставляете меня в одиночестве. Подумаешь, мировые проблемы там у вас…

— Вот именно мировые, Арсений Ильич! — запальчиво и меняясь в лице, подхватил Мурадов и врасплох повеличал Завьялова. Это не только нарушало такт, но и смахивало на вызов. Интимность завьяловской речи, покровительственный тон бесили Тагана, и он поддался чувству. Однако, занятый собой, Завьялов не заметил, что новый знакомый называет его по имени-отчеству. Он все же не упускал нити разговора и у самого ресторана спросил:

— Как же, простите за назойливость, как они выглядят, ваши мировые проблемы?

— Это слишком серьезно. Для взрослых людей, как мы с вами, было бы легкомысленно так вот, в дверях ресторана, жонглировать сложными понятиями. — Мурадов разбойно сверкнул глазами и почувствовал прилив уверенности. — Мы с вами не успеем даже шашлык порядочный съесть, а влезать в такие дебри… — Он показал на висячие часы, затем, отдернув рукав модной рубахи, взглянул на свои. А Завьялов шагнул к нему, тронул за плечо.

— Болтаем как пьяные. То ли мы оба пресмешные чудаки, то ли обстоятельства… мои. — Последние слова нечаянно вырвались и не предназначались собеседнику, но тот словно ждал их и сразу откликнулся.

— Обстоятельства, правильно… обстоятельства! А насчет проблем — давайте все-таки шутя и закончим, — добавил он, — у нас нет ни времени, ни причины затевать дискуссии.

— Стоп, стоп! Как же — шутя? Прошу прощенья…

— Ну слушайте: допустим, я заклинатель рек, родников и колодцев. Я природе хочу диктовать законы: в одну руку беру дожди, в другую — реки, родники…

— Да ну вас совсем! — развеселился и часто заморгал Завьялов. — Будь я проклят, по стопке коньяку, Мурадов! — предложил он решительно.

— Не могу, — наотрез отказался Таган и подал Завьялову руку. Тот молодецки хлопнул ладонью по ладони, и каждый остался со своими обстоятельствами.

Безобидная внешне, встреча оказалась нелегкой для Тагана и не сняла напряжения. С не меньшей, чем до встречи, сумятицей в душе он и отправился к брату.

Потряхивая чубом на ходу, Таган в мыслях стал завидовать тем, у кого молодость давно миновала. Вот кому благодать. Старичье наверняка сохраняет смутные, притом лишь светлые образы собственной молодости. А он… он сейчас мог бы заорать во всю глотку: нет, почтеннейшие, вы забывчивы, и вы обмануты отдаленностью! Невдомек вам, как человека может с утра до ночи преследовать собственная молодость.

В ложности ожиданий своих он убедился окончательно, и теперь было понятно, отчего ему предпочли Завьялова. Завьялов, если по чести судить, достойный парень. Любой другой с ним рядом — как вот эти тени, мельтешащие на занавеске.

Загадкой оставалось одно: почему в глазах и голосе Ольги было столько нежности, когда сидели на холме? Ведь это не померещилось. Забавляться бабьей игрой, когда любишь другого? Или он преувеличивает ее совершенства и в ней нет той чистоты, которой сияла тогда сидевшая с ними Айнабат?

Глава семнадцатая

Так или иначе, дела у русского парня неплохи. Друзья детства наверное сейчас лобызаются на перроне, и у них там полный порядок. В сердце снова поднималась неприязнь к Ольге, и Таган опять с добрым чувством начинал думать об Айнабат. Конечно же, друг его детства — вот кто не стал бы играть и притворяться. Он, Таган, встретил сегодня ее в поле, когда ехал сюда. Поравнявшись с ней, остановил машину, девушка покраснела, подошла к нему и — самое забавное — стала подшучивать над его щегольством. Голос ее звенел как у чибиса, и, ясная, свежая, Айнабат выглядела столь неотразимо, что Таган, пожалуй, впервые так остро почувствовал очарование милой спутницы его детских лет. И в ту минуту он представил себе счастливца, кто назовет ее своей женой.

А теперь один, сидя в комнате брата и хватаясь за все, что могло бы унять боль, снова твердил себе: «Вот кто будет чудесной, верной подругой. Пусть не так образованна, как иные прочие, но умна, живо интересуется всем. А поступит в университет — и станет такой, что только держись!»

Приятно думать о ней, но ведь с Айнабат не может быть иных отношений, кроме тех, какие существовали в их семейном кругу. Не о ней, в сущности, мечтал бедняга, подавленный отчаянием. Сам того не подозревая, он смотрел на нее словно бы чужими глазами. Но чем более сосредоточивался он на мыслях об Айнабат, тем дальше отходила и не так уж мучила Ольга.

За этими размышлениями и застали его шумно ворвавшиеся в комнату Меред Мурадов и Лева Костромской.

— Ты здесь? Не удрал? А мы бежали!.. — Меред сорвал со стены полотенце, вытер вспотевшее лицо и обнял брата, шагнувшего к нему навстречу.

Младший был похож на старшего, но ниже ростом, отчего выглядел плотней и шире. Лев Григорьевич Костромской оказался рыжим остроносым мальчиком лет семнадцати (как выяснилось в дальнейшем, ему было за двадцать). Синеглазый и подвижный, Костромской чем-то привлекал к себе, с Мередом они беззаветно дружили.

— Наконец-то! — продолжал радоваться Меред. — У Завьялова был?

— Угу. Он поможет…

— «Поможет», а чего невеселый сидишь? И даже чая нет на столе!

— Уж эта наша хозяюшка! — вставил Костромской. — Ее надо обнять да сломать два ребра, тогда она догадается, что к ней неравнодушны. Впрочем, для столичных товарищей мы кое-что кроме чая заготовили.

— А «столичная» есть? — спросил Таган. Младший пристально посмотрел на брата: с ним что-то неладное.

— «Столичной» нет. Есть вот… — Меред вытащил из холодильника бутылку ереванского коньяку с козерогом на этикетке. — Устраивает?

— Вполне.

— А хочешь — тербаш, шампанское по-лу-су-хое… — проскандировал Меред, вынимая, как фокусник, из холодильника бутылку за бутылкой и ставя их на стол, под торжествующим взглядом своего помощника.

— Пьяницы горькие, да вы с ума сошли? — напустился Таган на железнодорожников.

— Виноват! Прошу без паники, товарищ начальник! — сказал Костромской и стал откупоривать бутылки. Он в самом деле был еще очень молод.

Брат вышел из комнаты. Может быть, впервые в жизни Тагану действительно хотелось захмелеть, забыться и рассказать этим ребятам о своей «вдребезги разбитой» любви.

— Слушай, может, есть желание пригласить кого-нибудь? — спросил брат, входя со скатертью в руках. — Не стесняйся, такси за углом.

— У меня никого нет, — сурово взглянув на брата, ответил Таган. — И не стели скатерть: по-холостяцки так по-холостяцки, к чему лоск наводить.

— Верно, ну ее. Подумаешь, ханы-паны! — Костромской кинул скатерть на диван. Закуски задержались в соседней комнате, и Лева взялся развлекать Тагана. Поинтересовался для начала:

— Чем, собственно, вы заняты? Мередка толковал мне, да я ни бельмеса не понял. Божий мир, что ли, перекраиваете? Как выглядит эта портняжная работа?

— Ох, избавьте. Не охота об этом. Давайте без… перекройки мира и без тепловозов!

— Ви-но-ват! — точно дирижер, взмахнул руками Лева, и руки у него оказались совсем незагорелыми, тонкими и веснушчатыми. — Обыкновенных тепловозов не надо — согласен, но таким зверем, как у нас с Мередкой, пренебречь не имеете права. Сейчас нас вызывали, думаете — зачем? Специальное задание. На Мургабской ветке затор. В принципе заторы, пробки на транспорте — варварство, давно отошедшее в область предания. Но на Мургабской, к вашему сведению, плывуны…

— Слышал… Как раз это по моей части. И вы, значит, туда, на Мургабскую? Ясно. А не слыхали, случайно, как вчера «Торпедо» с Киевом сыграли? — еще пытался уклониться от производственных вопросов Таган.

— Слава аллаху, киевляне: два ноль.

— Костромской, а болеет за киевлян. Надо бы за кого поближе, за ярославцев, например, — неловко пошутил Таган.

— В Киеве, если не ошибаюсь, в полузащите играет мой троюродный брат по матери, — сказал Лева многозначительно.

— Тогда другое дело. Тогда я вполне солидарен с вами. А сам я за армейцев.

— Любопытно, почему?

— По той же причине. В армии у меня полно троюродных братьев. Родню всегда не мешает поддерживать.

Их спросили из-за двери: будут ли ждать шашлык, или начнут с одним горячим блюдом? Не долго думая, решили ограничиться одним; но пока в соседней комнате ссыпали на блюдо гору плова, Костромской добился-таки своего — втянул инженера в дискуссию. Юноша, видимо, чуточку даже подготовился к ней. Выбрав момент, он заявил, как-то картинно насупясь:

— Все равно, Таган Мурадович, скучное дело у вас. Особенно для молодых да в наш век. Вода и вода. Растительность, вегетарианство.

— Но воду же добыли кровью, — не удержался Таган.

— Либо воровали… — подхватил Костромской. — Тогда-то хоть жили веселей. Шумные базары, чайханы, умыкание невест, звон караванных колокольцев… Я читал. А нынче — агрегат, кнопочки нажимай, и шабаш. Ни ловкости, ни отваги не требуется. Честное слово, так скоро и люди нудными агрегатами станут. Тоска!