Георгий Адамович - «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)

• Название: «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)
• Автор: Георгий Адамович
• Жанр: Филология

Публикуемый ниже корпус писем представляет собой любопытную страничку из истории эмиграции. Вдохновителю «парижской ноты» было о чем поговорить с автором книги «Незамеченное поколение», несмотря на разницу в возрасте и положении в обществе. Адамович в эмиграции числился среди писателей старшего поколения, или, как определяла это З.Н. Гиппиус, принадлежал к среднему «полупоколению», служившему связующим звеном между старшими и младшими. Варшавский — автор определения «незамеченное поколение», в одноименной книге давший его портрет, по которому теперь чаще всего судят об эмигрантской молодежи…

Из книги: Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2010. М… 2010. С. 255–344.

---

Читал «с удовольствием»[295], как бедный наш царь, Ваши размышления о «Новом Граде»[296]. Это — Ваша область, а мне хоть и чуждая, но со стороны, pour ainsi dire[297], любопытная. Что же до того, что Голдуотер, по мнению Степуна, говорит то же, что Влад<имир> Соловьев, то это, по-моему, ближе к истине, чем Вам кажется (к сожалению — но не для Голдуотера, а для Соловьева!). «Крест и меч — одно», это «сублимированный» Голдуотер (простите за «сублимированного»: но это именно стиль, любезный сердцу новоградцев). И знаете ли Вы статью Соловьева[298] о Николае I? Это тоже нечто! Соловьев был, конечно, необыкновенный и необыкновенно умный человек, но с голдуотерскими нотками. И притом это не Леонтьев, измученный сам собой и которому все прощается, а человек крайне самоуверенный. Помните Вы тоже его статью о Пушкине[299], с высоты своей непогрешимой духовности? Когда-то я сказал в Мюнхене вдове Франка[300], что не люблю Соловьева, и она чуть не упала от возмущения в обморок. Надеюсь, что Вы не столь убежденный и восторженный его почитатель. А если ошибаюсь, простите! Может быть, ошибаюсь я, но я почти ничего в Соловьеве и у него любить не в силах (почти — потому, что есть строчки вроде «Смерть и время царят на земле»[301] и другое).

Простите и за болтовню. Вижу Кодрянских, и всегда о Вас говорим. Сегодня — второй день Пасхи, поздравлять поздно, но все-таки хочу сказать Татьяне Георгиевне и Вам: Христос Воскресе!

Шлю от души Вам обоим самые искренние пожелания.

Ваш Г. Адамович

50

Paris 8е 7, rue Fred<eric> Bastiat

29 июня 1968

Дорогой Владимир Сергеевич, обращаюсь к Вам с маленькой деловой просьбой, т. к., кажется, ни Ризера[302], ни Газданова[303] сейчас в Мюнхене нет. Я получил сегодня извещение о гонораре за скрипт «Толстой и Горький», посланный совсем недавно. А в начале июня был выслан конторой, и притом «express» по указанию Газданова, мой «Литер<атурный> дневник»[304] № 1 (сравнение Пастернака с Солженицыным), который я — тоже по желанию Газданова — наговорил на пленку. Гонорара до сих пор нет. Не то чтобы этот гонорар был мне срочно нужен, нет, но я не уверен: дошла ли эта пленка? или произошло что-нибудь другое? Будьте добры, разузнайте. Тогда еще были забастовки, и только что кончились, так что on ne sait jamais[305]. Простите, что затрудняю.

Как Вам «живется и можется»? Написали бы когда-нибудь больному старцу несколько слов о смысле жизни и прочем! Крепко жму руку и шлю самый сердечный привет Татьяне Георгиевне.

Ваш Г. Адамович

51

Адрес в Ницце:

4, avenue Emilia chez Madame Heyligers 06 — Nice 3 июля 1969

(отчего Вы никогда не ставите число на письме?)

Дорогой Владимир Сергеевич

Очень рад был получить Ваше письмо. Спасибо. Но могло оно и не дойти! Фамилия моей хозяйки уже больше 10 лет не Lesell, a Heyligers. Она мне переслала его из Ниццы, но сама удивляется, что почтальон догадался положить его в ее ящик. Я уезжаю в Ниццу, вероятно, 12-го. Пора! В Париже уже очень жарко.

Поэта Галича я не знаю, даже имени его не слышал. Окуджаву знаю. Когда-то Померанцев принес мне магнитофон с его записями и вертел это около часу. Он восхищался, а я не очень. Конечно, талантливо, но слушать эти песенки надо бы где-нибудь в кабачке, под утро и со слегка пьяной головой. А Евтушенко — настоящий поэт, но губит себя тем, что слишком много пишет, а в последнее время пишет «спустя рукава», кое-как. У меня о нем были долгие споры с Гингером, который считал, что я чуть ли не сошел с ума. А раз ночью позвонил мне и сказал: «Нет, Вы правы». Он прочел стихи, называющиеся «Заклинание», и пришел в восторг. И если бы Вы с Евтушенко поговорили, то почувствовали бы, что он талантлив в каждом слове, и не то что умен, а все понимает на лету. У Толстого где-то есть: «Он понимал это не умом, а всей жизнью»[306] (кажется, так). Вот это дано и Евтушенке.

Насчет Газданова я с Вами согласен «на все 100», говоря советским стилем. Мне жаль, что в пору нашего Монпарнаса он был в стороне и как-то не общался с нами[307]. Не знаю, почему это было так, м. б. из-за Мережковских, которых он терпеть не мог. А по поводу того, что он почти всех писателей считает дураками и бездарностями, я иногда его спрашиваю: «Когда же дело дойдет наконец до Шекспира или Гомера?» Но это — пустяки, а человек он редкий, во многих смыслах.

Вам, вероятно, известно, что месяца на 2–3 я прекращаю работу для Вашей станции. Это — не мое желание, а предложение Cody[308] из-за отсутствия кредитов. Червинская этим возмущена, а я отчасти (только отчасти) доволен из-за лени и возможности писать что-нибудь «для души». Мне теперь трудно писать 2 вещи сразу, даже думать трудно, но делать тут нечего. Хотя, с другой стороны, раньше, в молодости, пишешь быстрее, легче, но, по-моему, хуже. Я иногда перечитываю что-нибудь свое (в «Числах») и прихожу в ужас.

Ну, вот — простите за болтовню. Пожалуйста, приезжайте летом в Ниццу, хотя бы ненадолго! Вы спрашиваете о Михаиле Львовиче: он жив наполовину, хотя голова все еще ясная. Еще: за кого я голосовал? Будучи «метеком», ни за кого, но сочувствовал Поэру, а не ловкой лисе, его конкуренту[309]. До свидания, дорогой Владимир Сергеевич. Передайте самый сердечный привет Татьяне Георгиевне.

Ваш Г. Адамович

52

Paris, 3 дек<абря> 1969

Дорогой Владимир Сергеевич

Очень был рад получить Ваше письмо. Спасибо, что вспомнили. Кажется, я перед Вами виноват, еще не удосужился ответить на предыдущее письмо. Но, знаете, у меня в голове «мухи…», как говорил Бунин (помните?). Так что не взыщите.

Вчера мне звонила Т<атьяна> Г<еоргиевна>. Мы en principe[310] должны увидеться в ближайшую среду, т. к. вчера и сегодня я должен был «выйти» вечером, и тогда предпочитаю днем лежать (или сидеть молча). Мне о Вас рассказывал Газданов, очень хорошо, и я рад за Вас. Почему Вы рветесь в Париж? Здесь, в конторе Радио-Свобода, едва ли Вам было бы все по душе. Вот Червинская мечтает опять о Мюнхене! Конечно, для Т<атьяны> Г<еоргиевны> в Париже было бы удобнее, но для Вас — едва ли лучше и приятнее.

А что же сказать Вам о смысле жизни? «Чем больше я живу, тем меньше понимаю», по Зин<аиде> Гиппиус. Вот с удовольствием узнал, что Вы против книжонки Амальрика[311]. Мне ее дал Газданов, сказав, что о ней очень хорошего мнения Вейдле. Вероятно, он только перелистал ее. Начало мне показалось интересно, но дальше — черт знает что! Помимо глупых предсказаний, эта книжка не против сов<етской> власти, а против России, с презрением и враждой к ней. А вот Светлана мне нравится[312], хотя многие ее ругают последними словами.

Я был на днях в Женеве, читал там воспоминания о Бунине[313]. Видел Слонима, который стал «элегантен и мил», как Николай I у Некрасова. Нет, правда, par lе temps qui court[314], все, что мы прежде как-то отталкивали, надо ценить на вес золота. Никого ведь нет (или это только кажется, как нередко бывает?). Если я еще поеду в Женеву, то приеду и в Мюнхен, посмотреть, как и что. Но весной, не раньше, ибо боюсь холода и всякой зимней мерзости.

До свидания, дорогой Владимир Сергеевич. Еще раз спасибо, что не забываете.

Ваш Г. Адамович

53

<Рождественская открытка. 23 декабря 1969 г.[315]>

Шлю дорогим друзьям Татьяне Георгиевне и Владимиру Сергеевичу лучшие пожелания к Новому году и поздравляю с праздником Рождества Христова.

Ваш Г. Адамович

P.S. Спасибо за письмо. Был вчера на вечере о Солженицыне, где говорил о<тец> А. Шмеман[316]. Я слышал его в первый раз. Очень хорошо и умно. Нашим местным орлам надо бы многому у него поучиться.

54

Paris 8е

7, rue Fred<eric> Bastiat

2 июня 1970

Дорогой Владимир Сергеевич

Получил сегодня Ваше письмо. Спасибо. Я был очень рад Вас видеть[317] и надеюсь, все у Вас благополучно и налаживается к хорошему разрешению. Не портите себе жизни из-за мелочей, из-за мелких стычек и всего в этом роде. По моим впечатлениям почти все у Вас происходит из-за этого, и несправедливость в отношении к Вам, и в оценке Вас, на 90 % (если не больше) этим и вызвана. Бахрах — легкий человек, ну а если он любит известный решпект к своему служебному первенству, то недостаток это не столь большой. Я не проповедую пресмыкательство, а только хотел бы, чтобы Вам хорошо жилось, — и этого Вы легко можете достичь, оставаясь таким, как Вы есть.

Простите за старческие нравоучения.

Еще я угрызаюсь, что не взял Вашего пакетика. Носильщик на Gare de l’Est[318] был, так что я чемодан не тащил. Пожалуйста, объясните мои сомнения Татьяне Георгиевне и извинитесь за меня, что так вышло. Впрочем, виноваты и Вы, т. к. в последний день я решил пакет взять.

Два слова о Вашей рукописи[319]. Я ее возьму в Ниццу и там на досуге прочту с большим вниманием, чем здесь. Но что сделать, когда прочту? Если нужен отзыв, кому послать? Можно ли оставить у себя рукопись до осени, т. е. когда я надеюсь вернуться в Париж? Или отослать ее Вам?