Георгий Адамович - «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)

• Название: «Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)
• Автор: Георгий Адамович
• Жанр: Филология

Публикуемый ниже корпус писем представляет собой любопытную страничку из истории эмиграции. Вдохновителю «парижской ноты» было о чем поговорить с автором книги «Незамеченное поколение», несмотря на разницу в возрасте и положении в обществе. Адамович в эмиграции числился среди писателей старшего поколения, или, как определяла это З.Н. Гиппиус, принадлежал к среднему «полупоколению», служившему связующим звеном между старшими и младшими. Варшавский — автор определения «незамеченное поколение», в одноименной книге давший его портрет, по которому теперь чаще всего судят об эмигрантской молодежи…

Из книги: Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2010. М… 2010. С. 255–344.

---

Но вот, например, статейку этой самой Берберовой о «Лолите»[267] я по Вашей рекомендации прочел: действительно, чушь и с невероятным апломбом (апломб хуже, чем чушь: чушь скромную можно бы простить). Но и у Ульянова, другого Вашего друга, — какая самоуверенность!

Ну, впрочем, все это пустяки и суета сует. Я в Париже уже с неделю и пробуду, верно, до 15 января. До свидания, cher ami. Пожалуйста, пишите, хотя бы и о литературе. Если это в Вашем «преломлении», то мне интересно и для меня это тогда не совсем новое и чужое.

Ваш Г. Адамович

Дорогая Татьяна Георгиевна

Шлю Вам самые сердечные и искренние пожелания к Новому Году! Надеюсь, Вы счастливы, здоровы, благополучны — и может быть, собираетесь побывать в этом новом году в Европе, чему бы я был действительно рад.

Ваш Г. Адамович

Paris 28 декабря 1959

40

23/I-1960

30, Denison Road Victoria Park Manchester

Дорогой Владимир Сергеевич,

Спасибо за письмо. Как всегда, я не помнил, кто у кого в долгу и думал, что я у Вас. Хочу Вам вот что сказать: я писал Вам, что больше ничем новым не интересуюсь и почти ничего нового не читаю, не с тем, чтобы покрасоваться, а наоборот — с сознанием inferiorite[268]. А Вы как будто оправдываетесь, что интересуетесь и читаете. Правы, конечно, Вы, а не я. Надо читать и интересоваться, а если нет, то уж быть каким-нибудь Спинозой, глядящим в потолок и размышляющим о вечности. К сожалению, я ни то, ни другое, — и гордиться мне нечем. Но у меня все острее чувство ухода, прощания с жизнью, а жизнь я очень любил, — и это наполняет мое безделие (умственное). Я все говорю себе: может быть, «там» что-нибудь и будет, но не будет того, что я «здесь» любил. А впрочем, я не уверен, что вообще что-нибудь будет, — хотя скорей все-таки думаю, что будет. Но что?? У меня недавно был такой странный сон — с почти реальным ощущением правды, «автентичности» — об этом будущем, что от его холодной бесчеловечности я до сих пор не пришел в себя.

Ну, довольно об этом. Все ясно и так.

Дорогой друг, Берберову я назвал Вашим другом, конечно, не всерьез, но думал, что кавычки и не нужны. Она — дура, и притом, кажется, оказалась карьеристкой, упоенной своими «лекторскими» успехами. А Ульянов — не дурак, но был бы умнее, если бы не был самоуверен. По Толстому, человек есть дробь: то, что он есть, <на> то, что он о себе думает. Вот, если бы Ульянову уменьшить знаменатель, он был бы неплохим писателем. Даже в стиле его чувствуется, что он — большого о себе мнения. Недели две назад вышла моя книга о Маклакове. Мне очень жаль, что я не могу Вам ее прислать: у меня было крайне мало своих, личных экземпляров. Простите. Мне бы хотелось все-таки, чтобы Вы ее прочли. Там 90 % — воды и общих мест, но 10 % — все-таки не совсем мне чуждых. Кланяйтесь, пожалуйста, очень сердечно Татьяне Георгиевне. Вы пишете, что Вас радует, что я к ней хорошо отношусь. Как могло бы быть иначе? Во-первых — она Ваша жена и сделала Вас счастливым человеком. А во-вторых, даже если это забыть (но я не забываю), она вся светится чем-то таким, от чего светло и другим. Поверьте, я написал это, и мне как-то неловко, что Вы ей, м. б., дадите это прочесть. Но это — правда, и не для «обмена любезностями».

Ваш Г. А.

Вы написали на конверте: Denison Road без номера. № 30.

41

1 мая 1960

30, Denison Road Victoria Park Manchester

Дорогой Владимир Сергеевич,

Спасибо большое за письмо (даже два!) и простите, что отвечаю с опозданием. Я был в Париже, а там — как Вам известно — жизнь суетливая, отчасти по моей собственной податливости к суете. Но как Вы могли думать — если действительно думали! — что я на Вас «рассержусь» за Ваши замечания о «Маклакове». Во-первых, там не было повода к тому, чтобы «сердиться», во-вторых, я на Вас сердиться не способен, достаточно хорошо Вас зная. Очевидно, Вы меня знаете меньше, если такое предположение допустили.

Но кое-что я хотел бы Вам ответить: некоторые мои фразы Вам кажутся «алдановскими» и Вы говорите, что «Толстой так не написал бы». Это совершенно верно. Но я не люблю стилистического «толстовства», т. е. его нагромождений и бесцеремонности при отсутствии его единственной в нашей литературе силы. Надо иметь право писать, как Толстой, и до некот<орой> степени Ремизов прав, что «у Т<олстого> нельзя учиться»[269]. Ну а насчет Алданова разговор был бы долгий. У А<лданова> есть скромность и антипоэтичность, которую я очень ценю, даже в стиле. Мне кажется (по некот<орым> Вашим замечаниям в письмах за последние годы, — напр<имер>, об Андрееве-Хомякове «Трудн<ые> дороги» и др.), что Вы стали слишком чувствительны к «художественности». По-моему, нет ничего опаснее. Вас как будто смутил Набоков. Он почти гениально талантлив, не спорю, но образец это дурной, и, кстати, «Лолита» — в конце концов совсем плохая книга.

Но главные мои возражения Вам — о Толстом. Я не писал — и не думаю этого, — что он в любви к людям впереди всех других. Тут я с Вами совсем согласен, и что Плевако[270] должен бы войти в рай раньше его — верно (впрочем, если только рай создан для детей, — се qui est a discuter![271]). Но что Толстой действительно говорил то, что сказано в Евангелии, и ничего от себя не прибавил — по-моему, истина совершенная. Мой «агрессивный» тон, в котором Вы меня упрекаете, только к этому относится, и что Соловьев и другие спорят, в сущности, не с Толстым, а с Христом — по-моему, неопровержимо. Толстой был несговорчивый, бескомпромиссный человек, все этим и объясняется. Нам же всем, т. е. Соловьеву, Достоевскому, людям мельче его, хочется сохранить все, что нам дорого. Но, м. б., у него было мало снисхождения к людям, — т. е. того было мало, что было у Плевако и есть у Церкви, в частности православной. Это и драма, и путаница, из которой нет выхода. Кстати, сейчас у меня лежат воспоминания Гольденвейзера о Толстом[272], средне-интересные, — но там Т<олстой> говорит по поводу какой-то бабы, верящей в то, во что он учил не верить, — что «каждого надо оставить верить по-своему» и «никого не отнимать у Бога». Ну, довольно, — я с Вашей критикой не во всем согласен, но читал ее, как что-то нужное и как одну из возможных истин, еще раз подтверждающую мое давнишнее сомнение в существовании истины одной, исключающей все другие.

Наталья Владимировна мне говорила, что Вы, м.б., соберетесь в Европу. Если это верно, сообщите, когда и где будете. Я еще своего летнего расписания не знаю, но, вероятно, пробуду в Париже до 25 июня.

До свидания, надеюсь. Крепко жму руку.

Ваш Г. Адамович

Дорогая Татьяна Георгиевна

Вы, верно, забыли приписку, которую сделали месяца полтора назад на письме Вашего мужа. Но я ее не забыл, хочу Вас за нее искренне поблагодарить и был ею тронут.

Ваш Г. Адамович

42

Paris

17/VI-1960

Дорогой Владимир Сергеевич,

Простите, что отвечаю с опозданием — и без философских рассуждений. Я очень «заморочен» делами и суетой, а кроме того болен, кажется, в первый раз в жизни: печень — и все что-то болит. Ну, надеюсь, обойдется.

Вот мое летнее расписание: с 27 июня до 3 июля — Венеция (Grand Hotel Lido, Lido — Venezia).

Затем, если не будет очень жарко, поеду во Флоренцию и Рим[273], но с 10 июля, как обычно — Ницца, до середины сентября. Адрес тот же: 4, avenue Emilia, с/о Heyligers, Nice.

Был бы чрезвычайно рад видеть Татьяну Георгиевну и Вас. Дайте знать, где и когда Вы будете.

Ваш Г. Адамович

43

17/Х-1960

30, Denison Road Victoria Park Manchester

Дорогой Владимир Сергеевич,

Спасибо за письмо (как обычно — без даты!). И спасибо за фотографии — по-моему, очень хорошие. Но жаль, что нет ни одной с Вами. Татьяна Георгиевна — «как живая», и даже я (на одной) скорей приукрашен. Мне приятно на них смотреть, вспоминая встречу с Вами обоими, а заодно, в здешнем мраке, и ниццское солнце.

В Париже я видел Бахраха. Он говорил о Вашем переводе в Мюнхен в тоне гораздо более оптимистическом, чем прежде. Но сам он как-то приуныл в отношении Мюнхена, и даже расспрашивал о возможности перехода в Манчестер, если я отсюда уйду на покой[274] (но это — строго entre nous, пожалуйста). Но он тоже находит, как и я, что Вы сделали ошибку, не поехав в Мюнхен «мимоездом», как турист — и о себе не напомнили, делая вид, что вовсе не для этого приехали.

О Юрасове[275] и «Мостах»[276]. Мне что-то писала об этом Берберова, но не о редакторстве, а об участии в редколлегии. По ее письму, это требует переезда в Мюнхен, на что я не согласен заранее[277]. А вообще-то я, м. б., согласился бы на редакторство единоличное (да и то крайне сомневаюсь: возня, обиды, ссоры!), но не на редколлегию, и вовсе не из-за самомнения, а из-за того, что не хочу втягиваться в то, что мне не по душе. «Мосты» вообще мне не нравятся, не знаю даже, чем, — но что-то в них неприятно, начиная с роскошной внешности.