Виктор Некипелов - Институт Дураков

• Название: Институт Дураков
• Автор: Виктор Некипелов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Бедовая головушка Витя выбыл от нас столь же необычно, как и жил. 15 февраля, в день визита Лунца, он, находясь на трудотерапии, совершил свою последнюю проказу - похитил у надзорной тетки, инструктора по клейке конвертов, связку ключей. Она сразу не хватилась, но при шмоне, которому подвергались все работавшие при возвращении в отделение, ключи у Вити изъяли. Он пришел в палату красный, с побитым видом. Рассказал мне, притворно бравируя и улыбаясь, но я-то видел, как он испуган.

- Ну теперь меня в карцер упекут!

Он не ошибся. На следующий день Альберт Александрович вызвал Яцунова на недолгое дознание, где и выписал такую путевку.

Вскоре пришла нянька, принесла какое-то барахло.

- Переодевайся, Витя.

В институте, как и в тюрьме, отправляя в карцер, переодевали в самое тонкое, рваное. Чтоб помучительней, похолодней.

Нянька Анна Федоровна, любившая Витю, очень переживала.

- Бедолага, натворил на свою голову!

Она навещала его в карцере, даже носила тайком какую-то еду, передавала от него приветы, изливалась сочувственно:

- Вы только подумайте, такой хороший парень, а непутевый!

Я искренне соглашался. От нее и узнал, что Витя был признан здоровым и прямо из карцера отвезен в тюрьму. Так и не добыл он желанной "красной книжечки".

А еще в нашей палате, на месте выбывшего Никуйко, жил теперь большеголовый и рыжий прескучнейший Асташичев. В разговоры он не вмешивался, хотя, как мне показалось, прислушивался к ним с интересом. У нас постоянно обитал Розовский, читались стихи, звучали "интеллектуальные", даже "крамольные" речи, поэтому я был доволен, что Асташичев записался на трудотерапию и целый день его не было. Вечерами же он лежал на кровати безмолвно, а если к нему по какому-то поводу обращались, говорил жалобно:

- Да ведь что я могу сказать? Я вас, ученых, не понимаю. У меня голова больная. Мне доктор сказал, что меня в дурдом отвезут.

Однако я помнил и другие речи Асташичева... Как-то, когда я еще был в большой палате, среди зеков вспыхнул политический спор. Затеял его Витя Матвеев и говорил с жаром - что-то о преступлениях Сталина и вообще советской власти. И Ваня Радиков слово вставил... Я не вмешивался - лежал на кровати. Вдруг вскочил Асташичев, совершенно взбешенный:

- Перестаньте сейчас же! Надоело слушать. Что вы все о Сталине да о Сталине! Советская власть вам плохая? Эта власть все вам дала. Замолчите! Или я врачей позову!

И ни грана психической ненормальности не было в этом патриотическом монологе. Ладно. Его, в конце концов, все-таки признали. Родная советская власть дала ему койку в дурдоме.

...19 февраля был день рождения Игоря, ему исполнилось 33 года. "Возраст Христа", - говорил он и ходил в этот день по отделению, сияя как начищенный пятак. Очень он был доволен, что Валентина Васильевна передала ему плитку шоколада и поздравительную открытку от жены и дочери. Мы с Володей тоже поздравили его и преподнесли приветственный "адрес" - стихи с надписью "Игорю Розовскому - поэту, гражданину и коневоду". Стихи сочинил я экспромтом, естественно, обыграв в них "конскую" тему. У меня сохранился черновик.

Розовский Игорь

качать его!

Нет слаще ига,

чем иго-го.

Не мед, не сало,

всего сильней

любил Ронсара,

любил коней.

Любил всей кровью,

любил хребтом.

Его ж - к злословью,

его - в дурдом!

О злое племя!

Угар, мигрень.

Но грянет время,

настанет день!

Падут оковы.

Поэт - велик.

Целуй подковы

его вериг.

Над бренным миром,

о, фаэтон!

С конем и лирой

взметнется он!

Очень был растроган поэт-коневод. И светил своей доброй, с лукавинкой, улыбкой. И читал стихи, воздевая ввысь нервные, артистические руки. Володе в этот день сделали спинномозговую пункцию, и он лежал неподвижно на боку. Но он тоже улыбался, а мы с Игорем веселили его, дурачились, как могли, настроение у всех было приподнятое, и никто из нас не думал о завтрашнем дне, о будущем.

До чего же немного нужно человеку для покоя или хотя бы для иллюзии его!

МАЙКЛ - ПОВЕЛИТЕЛЬ ТРАВ

И еще один рыженький мальчик ходил по нашему коридору. Миша Сорокин, хотя в моей памяти он останется под именем Майкл, как прозвал его наш острослов Розовский.

Голова у него была как золотой фонарик - с рыжими кудряшками, веснушками на пуговичном носу и яблочными щечками. Он всегда улыбался, тихо и загадочно, был молчалив и погружен в себя. Ходит по отделению и улыбается невесть чему. Или забежит вдруг в палату, осветит всех своим румянцем и опять скроется, застучит шлепанцами по коридору.

Этого мальчика приручил Игорь. Они лежали в одной палате, и Миша привязался к нему. Он и ко мне в палату забегал лишь потому, что в ней бывал Игорь, - лишний раз на своего любимца взглянуть. Игорь взбрасывал вверх руку и говорил ему на полном серьезе:

- О Майкл! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Майкл в ответ взвизгивал радостно и убегал, довольный как котенок.

Вот такое забавное существо обитало среди нас. Я не знаю, в каком сопредельном мире жила его зачарованная душа, но там, наверное, было хорошо.

Однажды Майкл остановил Игоря в коридоре и спросил задумчиво:

- Скажи, хотел бы ты быть фараоном?

- Ну что ты, Майкл, это же не современно, - ответил Игорь. - В наши дни лучше быть... ну, скажем, премьер-министром.

- Нет, - ответил, подумав, Майкл. - Фараон главней. Ему звери подчинялись, травы...

Как-то раз, в воскресенье, Майкла повели на лекцию. (В институте устраивались иногда лекции для студентов, на которых демонстрировали больных. Для тех, кого туда брали, это было хорошим знаком, говорящим о признании больным.) Майкл растерялся, захлопотал.

- Майкл, ты апельсин с собой возьми, - сказал Игорь.

- За-чем а-пель-син?

- Ну, будешь его у груди держать. Вот так. Для красоты и впечатления. У Серова есть "Девочка с персиками", а ты будешь "мальчик с апельсином".

Пришла сестра: "Быстрей, быстрей!" Повели Майкла. Он от дверей вырвался и опрометью - назад. "Куда ты?" - сестра за ним. Оказывается, за апельсином. "Да идем быстрей, там люди ждут!" Плачет: "С апельси-и-ном!" Настоял на своем. Так и демонстрировался.

И последнее воспоминание, грустное. Врачи назначили почему-то Майклу инъекции аминазина. Думаю сейчас: а имели ли право? Ведь он еще не был на принудительном лечении, оно же только по суду, как гласит наш т.н. закон, а мы все находились на экспертизе...

Так или иначе, Майкл отказался, не дался сестре. Убежал в палату. И тогда... до сих пор стоит в глазах эта сцена. В отделение вошли несколько прапорщиков. Мордастых, сильных. Из-под кургузых белых халатов - сапоги в гармошку. Всех растолкали по палатам, но мы выглядывали сквозь окошечки в дверях. Они шли по коридору - плечистые, рослые эсэсовцы. Двое скрылись в палате. Потом оттуда выскочил Майкл... бросился к другой палате, но там стояли стеной остальные. Он рванулся обратно, затем опять повернул... Впервые на его лице не было улыбки. А в голубых, сразу потускневших глазах, стоял страх - дремучий, звериный. Они надвинулись с улыбкой, с двух сторон, сжимая, и уже похлопывали по плечу, и теснили к двери процедурной:

- Ну давай, давай!

А потом раздался крик. И тут же оборвался. Одна нота всего. Но лучше не слышать ее никогда.

Где-то сейчас наш добрый, тихий повелитель трав?..

"В ЧИСТОТЕ И ЧЕСТНОСТИ..." ВРАЧИ ОТДЕЛЕНИЯ. Д.Р.ЛУНЦ

"Мою жизнь и мое искусство я буду всегда сохранять чистоте и честности..."

"Я буду всегда применять мои знания только на пользу и для излечения больных, но никогда не во вред или во зло для них..."

Я не знаю, произносили ли когда-нибудь эти гордые слова из знаменитой врачебной присяги, называемой клятвой Гиппократа, врачи института им. Сербского. Наверное, да, особенно молодые, ведь сейчас в советских вузах будто бы вновь возрожден этот обычай. Да и старшие, конечно, тоже ощущают себя этой гиппократовой ветвью, гуманистами, людьми чистейшей идеи и прекраснейшей заповеди: "Не вреди".

Вот они идут цепочкой по коридору - подтянутые, чистые, белые. Вот сидят рядком или стоят у окон на комиссии в "актовой" комнате... Я пытаюсь представить их лица - в тот момент, когда они произносят торжественные слова клятвы.

"В чистоте и честности..." - шепчет Любовь Иосифовна и, почитав на сон грядущий Фолкнера, - утром берется наманикюренной рукой за тюремный ключ.

Любовь Иосифовна! Вы хоть прислушиваетесь к тому, как он поворачивается в замке? Интересно, что вы думаете в эту бегучую минуту?

"В чистоте и честности..." - вторит ей волоокая Мария Сергеевна и выписывает ничего не подозревающему Бучкину, человеку, годящемуся ей в отцы, десять уколов аминазина.

А вы хоть измерили ему перед этим кровяное давление, Мария Сергеевна? Вы уверены, что его после первой инъекции не хватит какой-нибудь удар?

"В чистоте и честности..." Вот они идут по коридору, выстраиваясь на ходу по рангу, опрятные, улыбающиеся - врачи 4-го отделения института имени Сербского. Так же - по рангу, по служебному ранжиру - я и представлю их вам.