Сергей Заплавный - Запев

• Название: Запев
• Автор: Сергей Заплавный
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Свой творческий путь сибирский писатель Сергей Заплавный начал как поэт. Он автор ряда поэтических сборников. Затем увидели свет его прозаические книги «Марейка», «Музыкальная зажигалка». «Земля с надеждой», «Узоры», «Чистая работа». Двумя массовыми изданиями вышло документально — художественное повествование «Рассказы о Томске», обращенное к истории Сибири.

Новая повесть С. Заплавного посвящена одному из организаторов Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» — Петру Запорожцу. Трагически короткая, но яркая жизнь этого незаурядного человека тесно связана с судьбами В. И. Ленина, Г. М. Кржижановского. Н. К. Крупской, И. С. Радченко, А. А. Ванеева и других ленинцев, стоявших у истоков Российской социал-демократической рабочей партии. Старшему из них в ту пору исполнилось двадцать шесть лет. Они еще только вступали на путь борьбы за рабочее дело, но вступали зрело, мужественно, не щадя себя. Это их начало, их запев.

---

Вместо привычных плошек с фитилями город украшен цветными фонариками. Подвешенные на не видимых глазу проволоках, они беспрестанно вращаются и, кажется, падают наземь вместе с хлопьями снега.

Городовые иа углах, чтобы не мерзнуть, напялили на себя множество поддевок, отчего стали толстыми и неповоротливыми. Снег ложится на них пластами, делает похожими на снежных баб; брови высеребрило, а носы полыхают морковинами.

Снегопады сменяются недолгими затишьями, и тогда наступает погода, которую люди в шубах называют хорошей, а владельцы продувных пальтишек и шинелек ругают на чем свет стоит. С обычного шага они переходят на скорый в отчаянном усилии согреться, побыстрее достичь спасительного тепла.

Забегал и Петр.

Особенно вымотал его четверг на пятое число. Занятия и институте закончились позднее обычного: дирекция задержала все курсы для сообщения о новом паспортном уставе. Потом долго произносились высокопарные слова и речи о том, что каждое первое января будущность принимает конкретный образ и дай бог, чтобы отныне она явилась в лучшем своем обличье, сохранив все доброе от Александра III, безвременно усопшего труженика-царя, во имя преемника его Николая; что главная обязанность студентов — преумножать знания во имя процветания отечества…

Недели стояли в дверях, не давая уйти, а уйти надо: на Петергофском шоссе Петра ждали путиловцы из группы Николая Иванова-Киськи. Пришлось схватиться за живот и с вытаращенными глазами пулей промчаться мимо стражей. Пусть думают, что угодно; с желудком шутки плохи, его не утихомиришь верноподданническими тирадами.

— Разрешено! — соврал Петр в шинельной.

Облачаясь на ходу, он выскочил на Забалканский проспект — и скорей к конно-дорожной линии.

День покатился к ночи. Быстро стало темнеть.

Конка тащилась кое-как. В вагонах — стынь.

За Нарвскими воротами снег умят лишь на проезжей части. У домов тоже не чищено. Ноги тонут в сножном скрипучем месиве.

Петр занервничал: люди давно собрались, битый час его дожидаются; он требует от них точности, а сам ее не держит.

Хоть бы один фонарь горел!

За Чугунным переулком Петр в очередной раз увяз в сиегу. Долго мучался, пока не достиг твердого места.

И вдруг — резкий удар под ребра.

Боль скрючила, но не опрокинула его.

Петр отступил к стене, готовясь к новому нападению.

Нарвская застава овеяна славой разбойного места, по бедности и разгулу уступающего разве что трущобам у Сенной площади. Однако никаких происшествий прежде здесь с Петром не случалось.

Напряженно вглядываясь в темноту, он распрямился.

Ага, вот и обидчик. Ползает на четвереньках. Видать, от души бил, раз сам на ногах не удержался. Сопит, густо дышит сивухой. Стало быть, пьяный. Это облегчает дело… А вонючий-то какой. Судя по запаху, фуфайка у него из козлиной шерсти…

И тут мысли Петра устремились в другое русло. Вспомнилась история, слышанная недавно от путиловцев. Приковылял к трактиру «Марьина роща» чей-то козел, от голодухи бока подвело. Посетители грязной половины — люди жалостливые, покормили животину, а напоследок в пасть водки плеснули. Вот и повадился козел к трактиру ходить. Потолстел, злым сделался. Бродит ночами, людей пугает. Иных и обидит, не без того…

Никак он? Ну точно!

Петр в сердцах выругался, швырнул в козла куском смерзшегося снега. Тот отшатнулся, повернул прочь.

Идти стало еще труднее: каждый шаг отдавался болью.

Впереди замаячил знакомый двухэтажный дом. На доске синей краской выведено: 64.

Петр глянул на верхние угловые окна и от досады покрутил головой: огня нет, значит, не стали ждать, разошлись. Чтобы окончательно удостовериться в этом, он все же поднялся по темной лестнице, постучал. За дверью — тишина.

Походив минут пять возле дома, Петр почувствовал, что окончательно промерз, проголодался, устал. Да и глупо торчать на одном месте. Кто-нибудь обязательно приметит: проулки-то узкие — из окна в окно за руку здороваться можно.

На Богомоловской, помнится, есть ларек, в котором допоздна торгуют колбасой и печенкой. Надо идти туда.

У ларька с жестяным кренделем над входной дверью Петра признал мужик в валяных ходочках на босу ногу, в стареньком тулупе, наброшенном на исподнюю рубаху. И Петр его признал: Дмитрий Иванович Морозов. Было дело, в одной кузнечной артели на Путиловском трудились. Потом Морозов перебрался в паровозо-механическую мастерскую, стал учиться на токаря. Человек он степенный, рассудительный, но с мастерами неуступчивый.

— А я тут рядом живу, — чуть шепелявя, доложил Морозов. — Выскочил за харчами. Может, откушаем вместе? А? У меня знакомые люди сошлись. Путиловские. Чужих нет.

— Можно, — не стал отказываться Петр.

В тесной прокуренной комнатенке у тусклой лампы сидели трое. Все молодые — лет по двадцати пяти, не более. Лицо одного показалось Петру знакомым. Да это же Василий Богатырев, молотобоец.

— Гляди ты, ёкан-бокан, — поднялся ему навстречу Василий. — А нам как раз ученая голова нужна — задачку решить.

— Смотря какая задача, — Петр снял пальто и прошел к столу.

— В том-то и дело, — согласился Богатырев. — Тут, значит, такое дело: замучил Гайдаш Петруху Акимова штрафами… Его вот, — хлопнул он по плечу краснощекого, стриженного скобкой пария в замызгашюй тельнице с нашивными карманами. — Чуть не половину денег удерживает! Под разными видами…

— Да ты погоди, — остановил его Морозов, самый старший в компании. — Так нельзя. Человек с холода. Ему согреться надо.

— Верно, — засмеялся Василий. — Сядем, ёкан-бокан. У нас и перегонка имеется. Наполнить?

— Наполни, — согласился Петр. — Только немного. На два пальца.

Теплую еще колбасу ели молча, макая в горчицу или посыпая крупной солью.

— А это — Сема Шепелев, — запоздало представил Богатырев третьего. — Из паровозо-механической мастерской. Токарь. Не смотри что тихий. Тронется с места — гоп-человек!

Шепелев худ, на лицо приятен; темная бородка идет ему. Неплохо бы и Акимову завести такую, а то у него подбородок начинается сразу под нижней губой.

— Что же Гайдаш? — напомнил Петр. — По-прежнему механическую в страхе держит?

— Ага, — с готовностью подтвердил Акимов. — Новые сверла дают только за угощение в трактире. На старом долго не продержишься. Крутись не крутись — брак сделаешь. Тут тебе и первый штраф. Недовольным скажжешься — второй. Выйдешь на двор по нужде — самовольная отлучка. Папироска во рту — пожарную осторожность нарушил. Нет масла в лампаде — украл. Поставит на сверхурочные работы, а в бумаге покажет один цеховой оклад. Говорит: это за провинности твои. Другие мастера тоже штрафуют, но не догола.

— И что же — Гайдаш записывает штрафы в расчетную книжку? Когда, за что наложено взыскание, кем?

— Вот еще! — удивился Акимов. — У них всего-то одна тетрадь.

— Шнуровая?

— Да вроде нет. Тетрадь и тетрадь. Толстая такая, клееная.

— Из клееной листы можно выдрать. В расчетной книжке — пусто. Вот и получается, что штрафа не было.

— Как это?

— А так… Сам подумай. Нет уж, записей надо требовать. Непременно! Это и законом оговорено.

— А разве есть такой?

— Есть.

До недавнего времени Петр и сам не знал, что существует устав о порядке денежных взысков за провинность в рабочих заведениях. Побывав в сапожных мастерских по Обводному каналу, он с возмущением принялся рассказывать Ульянову: «За все штраф! Ушел на минуту — штраф, плохой товар, шить нельзя, а плохо сшил — тоже штраф! Каблук на сторону посадил — опять штраф…»

«Ну, каблук-то на сторону сажать не следует, — улыбнулся Владимир Ильич. — А насчет штрафов советую почитать вот в этой книженции: „Устав о промышленности“», — и протянул Петру одиннадцатый том российского «Свода законов».

Тогда-то Петр отчетливо понял, что законником должен быть не только помощник присяжного поверенного, но и любой уважающий себя марксист…

— Закон принят в июне 1886 года, — начал объяснять Петр. — По требованию рабочих. Против штрафных грабежей поднялись тогда на Никольской мануфактуре, на других фабриках Владимирской, Московской, Ярославской губерний… Закон составлен в пользу заводчиков. Но есть в нем оговорки, которые защищают некоторые права рабочих. Беда, что мало кому они известны… Давайте разберем штрафы Акимова. Мастер не дал новое сверло, изделие испорчено. Была ли тут небрежность Акимова? Нет. Я не случайно спросил о небрежности. Она и только она по «Уставу о промышленности» может быть наказана! Значит, Гайдаш не имел права на штраф, превысил власть, за что тоже предусмотрены взыскания… Далее. Акимов выразил мастеру несогласие с этим штрафом. Каким образом?

— Сказал да и все. Тихо-мирно.