Сергей Заплавный - Запев

• Название: Запев
• Автор: Сергей Заплавный
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Свой творческий путь сибирский писатель Сергей Заплавный начал как поэт. Он автор ряда поэтических сборников. Затем увидели свет его прозаические книги «Марейка», «Музыкальная зажигалка». «Земля с надеждой», «Узоры», «Чистая работа». Двумя массовыми изданиями вышло документально — художественное повествование «Рассказы о Томске», обращенное к истории Сибири.

Новая повесть С. Заплавного посвящена одному из организаторов Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» — Петру Запорожцу. Трагически короткая, но яркая жизнь этого незаурядного человека тесно связана с судьбами В. И. Ленина, Г. М. Кржижановского. Н. К. Крупской, И. С. Радченко, А. А. Ванеева и других ленинцев, стоявших у истоков Российской социал-демократической рабочей партии. Старшему из них в ту пору исполнилось двадцать шесть лет. Они еще только вступали на путь борьбы за рабочее дело, но вступали зрело, мужественно, не щадя себя. Это их начало, их запев.

---

— Що там було? — обсспокоенно встретил его Степан Радченко, прозванный Хохлом как раз за то, что не может в разговоре обойтись без украинских словечек-вставок.

У Петра другое прозвище — Гуцул. В какой-то книге он вычитал, что славяне близки к жителям Карпатских гор — гуцулам, одной из самых мирных и свободолюбивых украинских народностей. Рассказал об этом друзьям. Один, другой раз… Его и стали звать Гуцулом.

— Що там було? — нетерпеливо повторил вопрос Хохол.

Петр коротко рассказал.

— А когда б вин и вправду полномочие экзекутора спытав?

— Да не ворчи ты, Степан Иванович, — вступился за Петра Василий Старков. — Похвалил бы лучше. Теперь мы точно знаем: у дворника на наш счет нет подозрений. И костра нет…

Кроме Крупской, Радченко, Старкова, Якубовой пришлн несколько рабочих — слесарь Обуховского завода Василий Шелгунов, Иван Бабушкин с Семянниковского и Никита Меркулов с Александровского сталелитейного. По всему видно — разговор между наставниками их живо интересует.

— А як дворник его у лицо запомнив, тогда що? — все еще сердясь, глянул на Старкова Радченко.

И тут действительно раздался стук в дверь.

Комната у Ванеева и Сильвина просторная, но спрятаться в ней трудно. Разве что за пологом, где поставлен таз для умывания.

Петр метнулся туда.

Ванеев, придав лицу беззаботный вид, пошел открывать.

Окутанный морозными клубами, в комнату шагнул… Ульянов.

Первой засмеялась Якубова. И без того небольшие карие глаза ее вовсе исчезли, румяные щекн сделались круглыми, широкие плечи мелко-мелко затряслись. От ее плотного, ладного тела всегда веет здоровьем, свежестью полевых трав, неистребимой молодостью. Не случайно подруги-бестужевки ласково называли ее Черноземной Силой. Все у нее хорошо, естественно, заразительно. В особенности смех.

Вслед за Черноземной Силой прыснула Крупская, за ней — другие. Даже Радченко не удержался.

Приступ общей веселости Ульянов принял исключительно в свой адрес, а потому быстро оглядел пальто — нет ли какой неисправности, провел ладонью по усам и бородке.

— Свои, Гуцул, выходи! — позвал Ванеев. Путаясь в пологе, Петр выбрался на свет.

— Здравствуйте, Владимир Ильич.

— Здравствуйте, Петр Кузьмич, здравствуйте, — ответил Ульянов. — Кто это вас туда упрятал?

Пришлось Петру во второй раз рассказывать, как он был экзекутором. И о том, что схлопотал выговор Хохла, — тоже.

Ульянов отнесся к его историк куда более терпимо.

— Что ж, в каждом конкретном случае следует поступать исходя из обстоятельств. Главное, чтобы на первом месте стояла необходимость, а не желание поиграть в казаки-разбойники. Думаю, Петр Кузьмич проявил находчивость. Но теперь ему потребуется двойная находчивость, чтобы, приходя в этот дом, не столкнуться с дворником.

— От я про то ж и говорю! — подтвердил Радченко. Пришли еще несколько рабочих. Последним явился Герман Красин. Не в пример товарищам он начал здороваться не с теми, кто в этот момент был к нему ближе, а по этикету:

— Приветствую вас, Надежда Константиновна! Вчера был в Публичной библиотеке, видел вас, хотел обсудить вопрос, касаемый школьного образования, да вы спешили…

С той же учтивостью он разговаривал с Якубовой. Затем обменялся рукопожатиями с рабочими. Возле Шелгунова задержался:

— Рад вас видеть, Василий Андреевич! Что-то мы реже стали видеться. Неужели такая занятость?

— Так ведь встречи не от меня зависят, — с обезоруживающей улыбкой отвел скрытую укоризну тот.

Шелгунов — бывший ученик Красина. Еще при Брусневе Герман начал помогать ему разбираться в марксистской литературе. Он же познакомил его с Ульяновым, и теперь Василий Андреевич по всем вопросам идет к Ста рику.

Шелгунову двадцать семь. Работать начал с девяти лет. Был навивальщиком в небольшой чугунолитейке. Развозил-продавал по деревням Псковской губернии керосин, мыло, другой мелочной товар. Вернувшись в Петсрбург, портил и без того слабое зрение в переплетной мастерской. На слесаря выучился на заводе «Новое Адмиралтейство». Не минула его и военная служба. Запасным ефрейтором начал писаться сначала на Путиловском, затем на Балтийском заводах. Самообразованием одолел гору книг, имел дело с поднадзорными людьми самых разных убеждений, но только Ульянов по-настоящему помог ему понять особенности и силу социал-демократического направления в марксизме.

В прошлом году вместо арестованного товарища Шелгупов принял на себя обязанности организатора рабочих кружков за Невской заставой. Потому и перебрался на Обуховский завод…

Впрочем, организатором он был всегда. У кого еще такие связи с рабочими? Не менее пятнадцати фабрик и заводов Шелгунов через своих людей хорошо знает, сам на многих работал. В спорах бывает резким, неуступчивым, потому как видит заинтересованность интеллигентов в рабочих кружках. Привык выбирать, оценивать, до всего доходить своим умом. Не хочется ему сразу отказываться от того, что тяжко добыто. Но если откажется, то сделает это твердо и осознанно.

Ульянова он предпочел осознанно. Помнит, чем обязан Герману, всегда почтителен с ним, но и поддевок в сторону Старика не принимает. Вот как сейчас…

Петру понятно состояние Шелгунова, состояние Красина — тоже.

— Начнем? — предложил Ульянов, дружески ответив на рукопожатие Германа.

Петр устроился на кровати рядом с Сильвиным. Красин подсел к Ванееву. Остальные разместились у стола с угощением.

Весело потрескивали угли в камине. Однако по ногам плыл подвальный холодок. Не помогали и газеты, слоями уложенные под половички. Подушка, привязанная к форточке, заиндевела.

— Можно мне сказать? — попросила слово Крупская. — Многие из нас близко знали Михаила Ивановича Бруснева. В декабре объявлен приговор «Рабочему союзу». Первый политический приговор нового императора. Михаил Иванович получил четыре года одиночки и десять лет ссылки в Восточную Сибирь. Теперь он переведен из Москвы в Петербург — в «Кресты». Мы обязаны о нем позаботиться.

— Непременно! — поддержал ее Шелгунов. — Установить связь, найти «невесту», делать через нее передачи.

Как у всех слабо видящих, у него напряженный взгляд. Гладкие русые волосы осыпаются на лоб, он их часто поправляет ладонью, и тогда клинышек бороды резко вскидывается, чертит в воздухе кривые линии.

— Других мнений, кажется, и быть не может, — вступил в разговор Ульянов. — Начало каждого нового царствования предполагает и начало новой борьбы. Или ее усиление. В проекте программы московской группы, в которую незадолго до ареста вступил Бруснев, сказано следующее: «…признавая рабочий пролетариат, как экономическую категорию, верховным носителем идей социализма, мы приложим все старания к возможно более широкой постановке пропаганды и агитации среди фабрично-заводских рабочих с целью непосредственного создания элементов будущей рабочей партии…» Тут, как говорится, Добавить нечего.

Ульянов читал проект на память. Никого это не удивляло. Все ждали продолжения.

Петр забеспокоился: дальше в документе говорилось о том, что при современном соотношении сил в России политическая свобода может быть достигнута лишь путем политического террора. Не очень-то к месту сегодня спорить с теми, кто брошен за решетку. Тем более с Брусневым, который всегда был противником этого пункта.

— Пусть эти слова станут вступлепнем к нашему обсуждению, — словно почувствовав беспокойство Петра, сказал Ульянов. — И одновременно выразят наше глубокое уважение к осужденным товарищам. Их дело не прервется.

Помолчав, он заговорил громче, увлекаясь:

— До сих пор основное внимание мы отдавали пропаганде. Пришло время подкрепить ее агитацией. Характсрно, что вопрос этот волновал и волнует не только нас. От имени виленских социал-демократов Арон Кремер написал установочную работу, которая так и пазывается— «Об агитации». Ему помогал Юлий Цедербаум, имеющий связь с нашей группой через Любовь Николаевну и Степана Ивановича Радченко. Работа большая. Мне кажется, нет надобности зачитывать ее целиком — все с нею знакомы. Однако не лишним будет вспомнить одно из центральных мест, которому авторы, без сомнения, придают программное значение. Вот оно.

Ульянов раскрыл брошюру виленцев, нашел в ней страницу, отмеченную жирной карандашной линией.

— Читаю: «Стать действительно народной партией социал-демократия может лишь тогда, когда она программу своей деятельности построит на действительно ощущаемых рабочим классом нуждах, и для достижения своей цели — организации рабочего класса — она должна начать с агитации на почве самых насущных, наиболее рабочему классу ясных и наиболее достижимых мелких требований…»

— Вот! — торжествующе сказал Сильвин.