Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)

• Название: Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)
• Автор: Михаэль Деген
• Жанр: Биографии и Мемуары

Берлин 1943 года. Город непрерывно подвергается массированным бомбардировкам. Еврейский мальчик и его мать скрываются от гестапо. Их укрывают не только друзья, но и совершенно незнакомые люди, ежедневно рискующие из-за этого собственной жизнью. Детство Михаэля Дегена проходит в постоянном страхе быть разоблаченным, в постоянном бегстве от предательства и смерти.

Спустя десятилетия известный актер Михаэль Деген написал об этом книгу, ставшую памятником его спасителям. В книге он описывает свои детские впечатления от событий того времени и рассказывает о людях, которым обязан своей жизнью. Это блестяще написанная книга, по-иному освещающая нашу историю.

---

Сначала по радио передали сообщения с итальянского фронта, затем — сообщение о наступлении Красной Армии. Хотце вынул изо рта трубку и положил на стол. Под конец диктор рассказал о концентрационном лагере в Освенциме. В первый раз осознал я страшный смысл этого названия. Из глаз матери полились безудержные слезы. Мартхен поспешно села рядом с ней. Она гладила руку матери и шепотом уговаривала ее не слушать.

Мать отрицательно покачала головой.

«Не могу», — прошептала она и, как всегда в таких случаях, опустила голову на стол.

Сидевшие в комнате старались казаться спокойными, но я отчетливо видел, каких усилий им это стоило. Когда диктор рассказал о том, что людей убивают, направляя выхлопные газы в плотно закрытые со всех сторон грузовики, битком набитые людьми, и такой способ нацисты считают самым экономичным, фрау Хотце раскашлялась и едва успела добежать до кухни, где ее стошнило.

«Такое они делают только с нами», — прошептала мать. Мартхен ласково прислонила голову к ее спине.

Я сидел молча. Все чувства во мне угасли, умерли. Я думал о людях в грузовиках, полных выхлопными газами. Я представлял себе, как они хватают ртом воздух, как постепенно синеют их лица. И эти лица становились все более узнаваемыми. Я видел мою тетю Цилли, моего дядю Арнольда, моих двоюродных сестер, моего отца.

Снова и снова я приказывал себе успокоиться, но страшные видения не отпускали меня. Я закричал. Хотце поспешно закрыл мне рот ладонью. По радио начали передавать выступление Томаса Манна. Обессиленный, равнодушный ко всему, я повис на руках Хотце.

В начале лета 1944-го воздушные налеты заметно участились. Бомбили теперь и берлинские пригороды. Укрываться в бомбоубежище мы, разумеется, не могли, поэтому во время налетов прятались в траншее на участке Карла Хотце.

Хотце выкопал траншею между фруктовыми деревьями, выложил ее стенки кирпичом и даже соорудил подобие потолка из бетонной плиты, установленной на стальных подпорках. Все сооружение было покрыто толстым слоем песка. Выход был снабжен тяжелой деревянной дверью с металлическим запором.

Почти каждую ночь мы сидели, укрывшись в этой траншее. Когда я слышал на лестнице шаги Хотце, поднимавшегося, чтобы нас разбудить, то понимал — американские бомбардировщики уже на подлете к Каульсдорфу. Обычно самого налета долго ждать не приходилось. Через короткое время, когда мы с матерью уже были в укрытии, до нас доносились первые залпы зениток и грохот разрывов.

Прежде чем разбудить нас, Хотце отводил жену и свояченицу в бомбоубежище. Затем вместе с нами он отсиживался в своей траншее. Залпы зениток, разрывы бомб в нашем укрытии были слышны, пожалуй, сильнее, чем в первой квартире Людмилы Дмитриевой. Хотце даже пытался развлечь нас, определяя на слух калибр каждой разорвавшейся бомбы.

Сегодня я думаю, что он совсем не разбирался в калибрах бомб, а просто хотел этим отогнать собственный страх. Своими рассказами о бомбах он ужасно действовал нам на нервы. Но как всегда, ему удавалось вовлечь нас в дискуссию о размерах бомбы. Особенно часто спорил с ним я.

Когда Хотце говорил о «двадцатикилограммовой бомбе», я слышал лишь звук разорвавшегося снаряда 88-миллиметровой зенитной пушки. А свист авиационной мины Хотце путал со свистом зажигательных бомб, от которых, как факелы, горели деревья.

«Настоящую авиационную мину или совсем не слышно, или она свистит как сбитый самолет во время падения. А взрыв происходит уже у самой земли. Если такая разорвется недалеко от дома, то в квартире все кувырком летит».

«Откуда ты знаешь?» — озадаченно спросил Хотце.

«В квартире Дмитриевой на четвертом этаже разница была особенно заметна», — с чувством собственного превосходства ответил я. — «Во время бомбежек стены тряслись, как желе на тарелке. Уж я-то знаю точно — от разных бомб все по-разному шатается».

Мать наклонилась, как будто хотела завязать на своем ботинке развязавшийся шнурок, и незаметно наступила мне на ногу — молчи! Но Хотце, казалось, к моим объяснениям отнесся вполне серьезно.

«Может, после войны ты взрывником станешь. Неразорвавшиеся снаряды еще долго будут лежать повсюду. И за такую работу наверняка будут хорошо платить».

«Только этого нехватало», — отозвалась мать, однако я подозревал, что Хотце видит меня насквозь.

Он сидел с нами в траншее почти каждый день. Заметив, что наш страх не слишком велик, он оставил нас в покое. Иногда он ложился на одну из скамеек и тут же засыпал. Его хладнокровие внушало мне уважение. Мать смотрела на спящего Хотце с завистью.

«Если бы я могла так спать», — тихо вздыхала она, — «я смогла бы выдержать все это много легче».

Мне бросилось в глаза, что во время налетов мать стала считать бомбовые разрывы. Мне даже казалось, что каждый новый разрыв она встречает с какой-то затаенной радостью. Однажды я услышал, как она бормотала:

«Так им и надо! А ну, дайте им еще!» Ее отчаянное, искаженное ненавистью лицо испугало меня.

Мне были понятны чувства матери. Тем не менее я напомнил ей, что ведь и в нас тоже может попасть.

«Война — это война», — ответила мать. — «А кроме того, в нас с тобой никогда не попадет. Я же обещала тебе — мы выдержим! Разве ты не чувствуешь, что Кто-то простер над нами руку?»

Я кивнул, хотя никакой руки над собой не чувствовал. Я просто поверил матери.

Однажды днем Хотце вернулся домой раньше обычного и пригласил нас с матерью в столовую.

«Мой друг Радни» — сообщил он нам — «нуждается в помощнике. У него птицеферма недалеко от Кепеника. Почти всех рабочих фермы призвали на военную службу. Паренек вроде тебя мог бы ему очень пригодиться».

«Но я же никогда не держал в руках курицы!» — соврал я.

«Научиться можно всему. К тому же у тебя сохранилась форма члена „гитлерюгенда“. Мы ее немного подновим, и тогда ты сможешь продавать цыплят».

«Кому же ваш друг продает цыплят?» — поинтересовалась мать.

«Всему берлинскому начальству».

«А разве обычным людям у него нельзя цыплят покупать?»

«Это закрытая зона. Находиться там может только обслуживающий персонал и клиенты».

«Какие клиенты, господин Хотце?» — спросил я.

«Клиентами могут быть только те, у кого эсэсовские руны в петлицах. От штурмбанфюрера до самых низших чинов СС. И пожалуйста, не называй меня „господин Хотце“. Меня зовут Карл. Мы с тобой знаем друг друга уже давно. Я же не говорю тебе „вы“!»

«Ну и как же я должен разговаривать с этими типами?»

«Так же, как со всеми остальными. Только не давай себя запугать. От этих „золотых фазанов“ ты можешь многому научиться».

«Что такое — „золотые фазаны“?»

«Разве ты не знаешь этого выражения? „Золотые фазаны“ — это штурмовики. Они носят на мундирах золотые нашивки».

«В этих кругах он никогда не вращался», — сказала мать.

«Неважно — это же штурмовики! Да я от страха могу в штаны наложить!»

«Бояться не нужно. И Гюнтер тебе понравится, мой мальчик. Он отличный парень, к тому же человек бывалый — прошел огонь и воду. И почти коммунист. На полного коммуниста он не потянул — застрял в социал-демократической партии. Но для этой партии совершенно ничего не делает. Свой парень. И знаешь — чем непринужденнее мы себя держим, тем легче нам вылезти из всех неприятностей».

«Почему же тогда мы должны проходить мимо окна пригнувшись?»

«Потому что у окна в доме напротив стоит тип с полевым биноклем. Ему известно мое прошлое. Он точно знает, где, когда и за что я сидел. Зачем ему знать обо мне еще что-то, понимаешь?»

«Да, понимаю. Но когда он каждое утро будет видеть, как я выхожу из дома, то сразу догадается, что я тут живу».

«Ты же будешь выходить из дома в одно и то же время, и на тебе будет форма члена „гитлерюгенда“. Он решит, что ты занят какими-то делами. И еще — мы договорились рассказывать о вас то же самое, что и в Вальдесру: ты и твоя мама — из Целендорфа, вы пострадали от бомбежки и теперь живете здесь».

Хотце ухмыльнулся.

«Мы никогда не жили в Целендорфе. Мы просто не могли себе это позволить», — сказала мать.

«Но вы похожи на жителей Целендорфа».

Он снова ухмыльнулся.

«Но ведь мальчик такого возраста, как мой сын, должен по утрам отправляться в школу», — не унималась мать.

На лице Хотце появилось озадаченное выражение.

«Верно! Как я мог об этом забыть? Наверное, потому, что на меня ты производишь впечатление взрослого человека».

Он посмотрел на меня своим пронизывающим взглядом и засмеялся. Мне тоже стало смешно.

«Нам надо подумать. Постараюсь разузнать, нет ли поблизости школы. Ты на велосипеде ездить умеешь?»

Я кивнул.

«Отлично. Тогда я достану тебе велосипед в нашем садоводческом объединении. Может, даже дамский. На дамском ноги удобнее на педали ставить».