Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

• Название: Бенкендорф. Сиятельный жандарм
• Автор: Юрий Щеглов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-010531-2, 5-271-02952-2

До сих пор личность А. Х. Бенкендорфа освещалась в нашей истории и литературе весьма односторонне. В течение долгих лет он нес на себе тяжелый груз часто недоказанных и безосновательных обвинений. Между тем жизнь храброго воина и верного сподвижника Николая I достойна более пристального и внимательного изучения и понимания.

---

— А ведь под Красным мы оба попали в славную передрягу, — сказал Бенкендорф. — Да и братья мы по орденской линии.

Оба были награждены прусским орденом «За заслуги». Кроме того, Глинка имел золотую шпагу за храбрость, вручаемую государем как знак высочайшего благоволения.

В четвертой книжке журнала Бенкендорф вновь опубликовал мемуар, на сей раз переведенный Михайлой Грибовским, с которым его познакомил Глинка и отменно отрекомендовал. Грибовский производил серьезное впечатление точностью, вежливостью и скромностью. Будучи штатским, он часто брал у Бенкендорфа консультации по поводу тех или иных выражений.

— Статья военная от политической весьма разнится и должна быть лаконична и немногословна, как топографическая карта или чертежный план.

Подобные мысли Бенкендорфу нравились. Работая над заметками, он тоже стремился к ясности и мелочной деталировке, которая иным показалась бы скучной.

— Однако естественность и правдивость изложения дает лучшее представление о героизме, чем художественная картина триумфального свойства. Каждый предмет имеет свое употребление.

Неторопливость и наблюдательность Грибовского поражали Бенкендорфа. Осведомленность и отличная память вызывали удивление. Глинка и Грибовский его учтиво хвалили. Читая другие работы о войне 1812 года, Бенкендорф по справедливости думал, что кое-чего достиг и в избранном жанре. Приезжая в гвардейский штаб, он редко заходил к генералу Сипягину и поднимался сразу в библиотеку, рассматривая карты Пруссии и Голландии и предаваясь приятным воспоминаниям. Гвардейский штаб постепенно становился его родным домом. Он подмечал многие недостатки в чисто военной деятельности офицеров штаба и считал, что Сипягин, возможно, невольно вытесняет армейский аспект общественным и даже политическим. Недаром князь Волконский выражал недоумение речами, которые произносились на заседаниях Общества военных людей. Критиковать распоряжения начальства, указывать на ошибки недавно завершенной кампании, обсуждать термины военного словаря и вопросы европейской политики, конечно, не возбраняется. Но стоит ли переходить грань и заниматься тем, к чему офицерство не призвано ни государем, ни Россией.

— Обучение по ланкастерскому методу весьма похвально, — докладывал Волконский императору, — но чтение газет нижними чинами и употребление им французских фраз, а также посещение читальных залов, наряду с ротными и батальонными командирами, ни к чему хорошему не приведет. Служба есть служба. Вдали от родины гвардия распустилась. Теперь она не отвечает своему назначению. Ланкастерский метод насаждает некий Николай Греч.

— Ты прав, князь Петр. Не забыл семеновский наказ: где нет строгости, там нет службы? Помнишь Гатчину? Помнишь, что батюшка сделал с подпоручиком Савельевым, когда тот задержал команду «пали!» в полутонажной пальбе? А насчет Греча ты, вероятно, прав. Я давно за ним слежу!

— Как, государь, не помнить! Я все приказы по полку знаю. Этот — от двадцать первого сентября тысяча семьсот девяносто восьмого года. Греч штафирка, на гауптвахту негодника, и баста!

— Потому ты и начальник Генерального штаба. А Сипягина придется убрать. Он штаб в ложу превратил, и хотя не мне упрекать, но служба требует иного характера. Гвардия есть гвардия. Стреляли, правда, и при батюшке неважно, особенно, не в обиду нам с тобой будет помянуто, семеновцы. Зато в штыковом бою равных им нет. А это, князь, гатчинская наука. Но не печалься — я ведь помню, в бытность твою полковым адъютантом новый девиз не ты ли придумал для полка?!

— Что хорошо для других, то недостаточно для семеновцев!

— Что хорошо для армии, то недостаточно для гвардии. Вот печка, от которой плясать начнем. Поговори с Васильчиковым, рано он расслабился, рано в вельможи и государственные мужи глядит. Когда меня нет в Петербурге, в казармы не ездит. Ковочных гвоздей кузнецам — я слышал — не хватает. Это в России-то! Сипягин пусть покомандует пехотной дивизией и где-нибудь не в столице. Кого бы нам подобрать на место поэнергичней? Глядишь, и Илларион Васильевич подтянется, когда новая метла…

— Я на примете держу генерала Желтухина.

— Службу он знает. Но фигура промежуточная. Ни то ни се. Тут надо чтобы гвардия осталась довольна. Меньше будут болтать языком на своих сходках. Греча предупреди через Горголи. Если что — взыщу, и строго.

Уезжая за границу в преддверии Ахенского конгресса, император спросил Волконского:

— Ну что надумал, князь Петр? Советовался с Васильчиковым?

Участь Сипягина решилась. В Париже император, беседуя с графом Воронцовым о скором возвращении оккупационного корпуса из Франции домой, неожиданно спросил, обсуждая, однако, военно-административные проблемы — устройство магазинов на пути следования и сам маршрут:

— Ответь мне откровенно, Михайло Семенович, как считаешь: Бенкендорф дельный человек или так себе? Я знаю: ты с ним друг.

Воронцов оживился:

— Он командовал моей кавалерией под Красным, ваше величество!

— Да я не о том. Кавалерист он прекрасный. Помню.

— За ним Москва, ваше величество. Очистил от гноя, накормил, напоил. Ввел карантин. И ни одной вспышки эпидемии. А что нам прочили? Москва — помойная яма! Наполеон у Березины удивлялся: как этот город еще существует?! Заслугу Бенкендорфа нельзя не оценить.

— Что я в тебе особенно люблю, граф, — так это верность. — И император опять коснулся старой темы.

Назначение

Ахенский конгресс осенью 1818 года не шел, конечно, ни в какое сравнение по пышности с Венским. В австрийскую столицу съехались шесть коронованных особ, два наследных принца и более двух сотен владетельных князей. Вся эта публика веселилась и танцевала, и, быть может, потому Венский конгресс запал покрепче в память потомков, чем последующие дипломатические сборища. Конгрессы в Троппау и Лайбахе вспоминают только в связи с драматической отставкой Чаадаева и Семеновским бунтом. А о конгрессе в Ахене упоминаний почти не сыщешь. А напрасно! Там были приняты важные решения. Ахен император Александр выбрал не случайно. Этот старинный уютный маленький городок служил резиденцией Карлу Великому, что весьма импонировало государю. В 1668 году здесь заключили мир, который подвел черту под Деволюционной войной. И тогда Франция первой открыла военные действия, отобрав у Испании принадлежавшую ей Фландрию. Франция считала войну справедливой, опираясь на наследственное, то есть деволюционное право. Испания потеряла большие территории и много городов, получив взамен только Франш-Конте. Над Лиллем снова взвился национальный флаг. Но теперь здесь хозяин северный властелин, и европейцам с этим придется смириться. Через восемьдесят лет — в 1748 году — ахенцы стали свидетелями нового торжества. Австрийская эрцгерцогиня Мария Терезия при поддержке Англии, Голландии и России подтвердила свои права на владения Габсбургов. Война за австрийское наследство принесла разочарования многим странам — Франции, Пруссии, Баварии, Саксонии, Испании и Пьемонту. В азартной игре за раздел чужих территорий участвовали и более мелкие государства, но эрцгерцогиня оказалась и мудрее, и счастливей. Ей не удалось отстоять лишь часть Силезии, которую захватила Пруссия.

Разумеется, город с таким военно-дипломатическим прошлым нравился императору Александру. Здесь сами стены дышали историей и напоминали о славном прошлом нынешних союзников. И вместе о тем нынешняя Франция — Франция Бурбонов — не имела оснований обижаться. Ее целостность была гарантирована тоже Ахенским миром. Императору Александру, конечно, хотелось, чтобы Европа забыла, что период добрых и дружеских отношений России с корсиканцем позволил ему завоевать Испанию и Португалию. И Европа простила триумфатору. На Ахенский конгресс император пригласил узкий круг верных сторонников и людей, с которыми мог объясняться откровенно. Этой чести он удостоил и Дарью Ливен. Когда говорил с графиней, то изменял манеру до неузнаваемости. Ферлакурство, столь свойственное общению с женщинами, на время оставалось в стороне. Император становился серьезным и предупредительным, хотя графиня обладала женской притягательностью и даже такой тонкий ценитель и знаток прекрасного пола, как князь Меттерних, не устоял перед ее чарами. Именно здесь, на Ахенском конгрессе, и развернулся короткий, но быстротечный и бурный роман.

Император однажды спросил, посетив графиню Ливен в отеле:

— Не жалеете ли вы, что покинули ради меня Лондон?

— Боже сохрани, государь. Я всегда счастлива видеть вас хотя бы издали. А беседовать с вами — блаженство.

— Мне почудилось, что теперь у вас другие предпочтения.

— Отнюдь, государь. Никто вас заменить не может.

— Но может существовать рядом.