Фуксия Данлоп - Суп из акульего плавника

• Название: Суп из акульего плавника
• Автор: Фуксия Данлоп
• Издательство: "Амфора"
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-367-01338-2

Эта книга — рассказ об английской девушке, которая отправилась в Китай учить язык. Однако сила любви к еде изменила судьбу иностранки, ставшей с годами настоящим знатоком восточных кулинарных традиций и рассмотревшей Поднебесную во всем ее многообразии.

Лауреат ряда престижных литературных премий Фуксия Данлоп открыла для себя Китай в 1994 году. С тех пор она овладела тайнами создания самых невероятных чудес китайской кухни. И с радостью делится ими с другими людьми.

Увлекаясь повествованием, вы переноситесь с бурлящих жизнью рынков провинции Сычуань на равнины северной Ганьсу, из оазисов Синьцзяна в очаровательный старый город Янчжоу… Так перед вами распахиваются двери в мир одной из самых удивительных цивилизаций, и поныне не оставляющей равнодушным каждого, кто с ней соприкасается.

---

С точки зрения китайцев, район Синьцзяна, разумеется, всегда оставался землей, где обитали варвары. В прошлом считалось, что цивилизация заканчивается на заставе Цзяюйгуань, в провинции Ганьсу, являвшей собой границу Срединного государства, — там, в тысяче миль к востоку от Кашгара, размещался последний из гарнизонов Великой Китайской стены. Начиная с восемнадцатого века, во времена династии Цин, маньчжуры стали прибирать к рукам раскинувшийся на западе пустынный регион. Восстание мусульман против китайского владычества, вспыхнувшее в семидесятые годы девятнадцатого века, было жестоко подавлено. В тридцатых годах, когда Китай в результате революции, иностранной интервенции и междоусобиц милитаристов развалился на части, жители Синьцзяна воспользовались моментом и объявили об образовании республики под названием Восточный Туркестан. Существовала она недолго. В 1949 году после победы коммунистов в гражданской войне под лозунгами освобождения простого народа от ига эксплуататоров туда вошла армия КНР. На деле, как и в случае с Тибетом, фактически произошла колонизация.

Синьцзяно-Уйгурский автономный район до сих пор является своего рода аномалией в составе Китая. Уйгуры имеют куда как меньше общего с ханьцами-китайцами, чем те же тибетцы. Они практически во всем типичные жители Центральной Азии, часть великой тюркской семьи народов, проживающих на территории от Синьцзяна до Узбекистан и далее вплоть до современной Турции, включая ее саму. Они говорят на языках тюркской группы, едят кебабы и являются мусульманами по вероисповеданию.

В последние годы китайское правительство начало активную кампанию по развитию бедных западных регионов. Переселенцы ханьской национальности, привлеченные потенциальными экономическими возможностями, хлынули в Синьцзян, и во всех более или менее крупных городах стали появляться китайские дома, облицованные белой кафельной плиткой. Новые районы Кашгара теперь ничем не отличишь от тех, что встречаются в любом другом городе Китая. Это невыразительные жилые районы с торговыми центрами, караоке-барами и центрами мобильной связи. Однако в мой приезд еще можно было побродить по базарам и узеньким улочкам старого мусульманского города и почувствовать себя в особом мире.

Медники машут молотками, трудясь над чайниками и горшками. Торговцы холодным оружием снуют между выложенных рядами и украшенных драгоценностями кинжалов. Владельцы магазинов сидят скрестив ноги у входа в напоминающие пещеры Аладдина лавки, увешанные коврами или уставленные фарфором. Темные улочки отливают разноцветными атласными шелками. Мужчины носят мусульманские шапочки или меховые шапки, а женщины одеты по-разному: одни — буднично, другие — роскошно.

Будучи в Кашгаре, я очень часто сидела днем на веранде в чайной, располагавшейся за мечетью Ид Ках, и смотрела, как внизу бурлит базар, едут телеги, запряженные ослами. Уютно устроившись на украшенном коврами балконе, я слушала птиц, что щебетали в клетках над моей головой, ела наан и попивала черный чай. Время от времени кто-то из стариков-уйгуров вынимал из кармана газетный сверток и предлагал насыпать его содержимое (черный перец, цветки сафлора или какие-то загадочные травки) мне в чайник.

Уйгурам присуща почти что средиземноморская сердечность. Мужчины при встрече пожимали руки; люди смеялись, не боясь быть услышанными и не опасаясь привлечь внимание. Это резко контрастировало с поведением китайцев, у которых принято сдерживать свои чувства. Я пребывала в полнейшем восторге. Более того. Синьцзян — единственное место в Китае, где женщина с европейской внешностью — высокая, с каштановыми волосами и зелеными глазами — могла при желании раствориться в толпе или пройтись по базару так, чтобы на нее не смотрели во все глаза. У большинства уйгуров европеоидные черты, некоторые из местных жителей светловолосы и зеленоглазы. В Китае я привыкла, что постоянно волей-неволей нахожусь в центре внимания, здесь же меня никто не замечал, к моему удовольствию.

Однажды в Синьцзяне, за городом, где-то неподалеку от границы с Пакистаном, я вышла из взятой напрокат машины и полезла на холм в поисках укромного местечка, чтобы справить нужду. К этому моменту я уже провела в Синьцзяне пару недель, и на мне был скромный наряд из хлопка. Голову и шею прикрывало несколько наброшенных шарфов, защищавших меня от безжалостного солнца. Возвращаясь вниз к машине, я неожиданно натолкнулась на ханьского туриста средних лет, вооруженного массивным профессиональным фотоаппаратом. Он ласково и при этом покровительственно мне улыбнулся: «Здравствуйте, девушка, а вы к какому национальному меньшинству относитесь?» Совершенно очевидно, он решил, что столкнулся с представительницей полузабытого кочевого племени, и мне не хотелось его разочаровывать. (Быть может, моя фотография до сих пор хранится у него в альбоме среди снимков других представителей малых народов.)

В девяностых годах, когда мы были студентами, нам очень хотелось попасть в закрытые для посещения иностранцами районы Китая. Правда, никому из нас не посчастливилось побывать в Синьцзяне, однако мы встречали уйгуров, да и сами китайцы неоднократно твердили, насколько мы на них внешне похожи. Конечно же, в глухих районах Тибета и Ганьсу никто даже в самых смелых мечтах не рассчитывал натолкнуться на настоящего иностранца. И если спрятать фотоаппараты, модные солнечные очки и не одеваться в привезенную из дома одежду, которая могла вызвать подозрение, то мы с нашими большими носами и странным акцентом вполне сходили за синьцзянцев.

Я помню, как однажды ехала по унылым сельским районам Ганьсу в старом трясущемся автобусе. Меня предупреждали, что эту местность иностранцам посещать запрещено, поэтому я прикрыла волосы широким черным шарфом, отчего стала напоминать жительницу какой-нибудь арабской страны. На нос я нацепила нелепые разболтанные темные очки, что обычно носили китайские крестьяне, а сумку спрятала в белый пластиковый мешок, в котором местные обычно перевозили зерно. На мне были джинсы, пуховик и китайские армейские ботинки. Купив у водителя билет, я молча села в хвост автобуса, чтобы избежать разговоров с попутчиками и не маячить.

Разумеется, по всем стандартам я выглядела странно. Не только резко выделялась на фоне набившихся в автобус китайских крестьян — более того, человека в моем наряде не встретишь ни в Синьцзяне, ни в каком-либо другом районе Китая. Но я точно знала: в школьных учебниках, которые смутно помнят все, что-то говорилось о пестрых, поющих и танцующих национальных меньшинствах Китая — о малых народах, носящих странные одежды и придерживающихся причудливых традиций. Не исключено, кое-кто из попутчиков даже видел представителей этих народностей по телевизору. Чувствуя себя довольно уверенно, я прислушалась к приглушенному шепоту спутников и несколько раз уловила слово «Синьцзян». Ни у кого не возникло даже малейших подозрений, что я на самом деле иностранка.

Впрочем, польза от существования Синьцзяна и его жителей не ограничивалась для иностранных студентов города Чэнду одной лишь возможностью путешествовать по закрытым районам. По всем городам Китая выходцы из Синьцзяна, в основном мужчины, ставили на оживленных перекрестках переносные мангалы, жарили на них шашлыки из баранины, посыпанные чили и тмином. Запах шашлыков настолько ассоциировался с этими людьми, что было достаточно почувствовать в воздухе тминный аромат, и ты уже знал: где-то рядом уйгур. Однако когда я жила в Чэнду, у некоторых торговцев шашлыками существовал еще один источник заработка — торговля гашишем, поэтому аромат шашлыка у меня теперь ассоциируется с курящимся наркотиком.

Эта связь между продавцами шашлыков и торговлей гашишем всегда позволяла точно знать, что началась очередная полицейская кампания по борьбе с наркотиками. Неожиданно без всякого предупреждения с улиц куда-то пропадал аромат тмина и жарящейся баранины, а продавцов шашлыков нигде не было видно, как их только ни ищи. Потом они снова постепенно начинали появляться на улицах, жители Чэнду опять принимались за шашлыки, а иностранные студенты вновь укуривались субботними вечерами.

Остановившись на одной из улочек Кашгара, я наблюдала за тем, как Ахмет со своей семьей работает в домашней пекарне. Народ говорил, что здесь делаются лучшие лепешки и нааны в районе. Сгребая переливающиеся алым уголья, Ахмет следит за температурой в тандыре, стоящем на платформе снаружи крошечной лавки. Внутри жена и сестра раскатывают тесто в лепешки и наносят на них узоры специальным приспособлениями, изготовленными из куриных перьев. Потом они смазывают каждую лепешку смесью тертого лука и масла и, перевернув, кладут на специальную подставку. Ахмет подхватывает эту подставку, сует ее в печь и прижимает тесто к раскаленной стене. Через десять минут он достает крюком золотисто-коричневый наан, украшенный румяными кусочками лука и причудливым узором крошечных проколов, оставленных перьями.