С. И. Смирнов - Духовный отец в Древней Восточной Церкви

• Название: Духовный отец в Древней Восточной Церкви
• Автор: С. И. Смирнов
• Издательство: Православный Свято–Тихоновский Богословский институт
• Жанр: Религия
• Год: 2003
• ISBN: ISBN 5–7429–0117–8

Книга проф. С. И. Смирнова (1870–1916) посвящена истории развития института духовничества в Древней Церкви (рассматривается период Вселенских Соборов). Старчество в древних восточных монастырях и его организация, особенности совершения исповеди и покаяния в миру и монастыре — эти вопросы получают всестороннее освещение в широком контексте истории древнего монашества. Несмотря на то, что книга вышла отдельным изданием еще в 1906 году, она не утратила своего значения и поныне.

---

Мы сказали, что жизнь верующих была всегда ниже нормы, требуемой канонами, и последние едва ли имели когда‑нибудь полную силу в применении к жизни. Уже в этом обстоятельстве лежал залог расстройства древней покаянной дисциплины в Восточной Церкви. Но тому же содействовали и другие условия. Главное из них — низкие нравы духовенства.

Известия о расстройстве покаянной дисциплины в Церкви начинаются рано. Кроме приведенного свидетельства историка Созомена (в рассказе об уничтожении должности покаянного пресвитера[793]), интересные данные по этому вопросу сообщает преп. Исидор Пелусиот, известный обличитель местной иерархии. Резко отмечая падение нравов среди современного ему духовенства — симонию и любостяжательность, роскошь и расточительность, самоуправство, гордость, властолюбие, жестокость и угодливость сильным мира[794] - пороки, которые вызвали то, что царская власть принуждена была заботиться об исправлении иерархии, подвижник видит во всем этом причину падения покаянной дисциплины в Церкви. Надо знать, что в Церкви издревле по образцу Ветхого Завета существовало приношение о грехах — плата со стороны кающегося совершителю Таинства покаяния. В Апостольских Постановлениях говорится: «Ты дашь священнику должное ему — начаток гумна, и точила, и приношение о грехах (και περί άμαρτιων), как посреднику между Богом и нуждающимися в очищении и заступлении»[795]. И вот корыстолюбивое духовенство сделало из этой платы важную статью дохода, и нередко задобренные дарами епископы и пресвитеры не считались с предписаниями канонов, нарушали всякую справедливость. На почве приношений за грехи рано возникли беспорядки и пристрастие при совершении покаяния[796]. А преп. Исидор пишет, что в прежнее время, при древних епископах, «и цари, впадши в грех, уцеломудривались, а при нынешних не бывает этого и с богатыми простолюдинами[797]. Если же и возьмутся уцеломудрить какого бедняка, то подпадают упрекам, как уличаемые в том же самом, в чем осмеливались уцеломудрить других. Почему страшен был прежде священник народу, а теперь народ священнику»[798]. Церковные учители «для любителей добродетели все тяжелы, а к любителям греха все благосклонны. Одних стараются привести в бездействие, а других поощряют к большей порочности, особливо же когда течет к ним богатство»[799]. Мы уже знаем пример того, как недостойный пресвитер Зосима разрешил богатого клятвопреступника за несколько рыб[800]. Рассуждая о трудностях вразумления непокорных, Исидор говорит, что теперь нет и средств для этого. «Угрожать судом. Но слушатели смеются на это. Извергнуть из Церкви (έξελάσαι тт|с έκκλησίο^)? Это нетрудно, но не служит к исправлению. Если бы осужденному кем- либо одним вся потом Церковь была недоступна и вместе с произнесшим этот приговор вознегодовали все, то, может быть, уцеломудрившись, и пришел бы в себя изринутый. А ныне одним человеком осужден, а другой нередко в тоже время ему услуживает; отверста для него другая церковь, предлагает ему охранение, дары, даже переселение делается для изверженного источником дохода, и он не сказывает, что извержен как осужденный (δτι μέν καταγνωσ&ε\ς έξεβλήΟη ού λέγει), но придумывает какой‑либо предлог, по которому отошел добровольно. Если и спросит кто: «Почему?», — объявляет что‑либо странное, что принявшей его церкви кажется благовидным… Падший (ό πταΐσας) не делается от сего лучшим; о том же, кто хотел его уцеломудрить, остается мысль, что он человек худой. Посему‑то и благоискусные учители — а таковых не много — не в состоянии уцеломудрить согрешающих, потому что захватившие себе это начальство ненадлежащим образом — а таковых много… покушаются опровергать приговоры негодующих справедливо… Кого не должно было бы включать и в число подчиненных, те осмеливаются самовольно вступать на учительскую кафедру и мечтают владеть алтарем не овладевшие самими собою, думают управлять другими неспособные управлять сами собой; от них‑то дела церковные пришли в расстройство»[801]. Очевидно, при таких нравах большей части церковной иерархии не могли быть успешны строгие наказания падшим со стороны немногих ревнителей благочестия — епископов: наказанный всегда мог свести на нет наказание. Расстройство дисциплины сказалось и в том, что падшие безвозбранно приступали к Таинству евхаристии, так что для некоторых иерархов казалось, по–видимому, странным представление, что, согрешивши, мирянин должен быть отлучен от Таинства, и тяжкие грешники (например, один убийца) не считали нужным скрывать своих преступлений и не приносили покаяния[802]. Все это дает знать, что Созомен был совершенно прав, когда писал, что в его время (около середины V в.) древность с ее благочинием и строгостью тогда начала уже мало–помалу перерождаться в безразличный и небрежный образ жизни, что раньше среди христиан было менее грехов благодаря строгости судей. Таким образом, безотрадная картина упадка покаянной дисциплины, нарисованная Исидором Пелусиотом, не должна считаться принадлежностью только местной Пелусийской Церкви середины V в. То же или почти то же было на всем Востоке того времени. А впоследствии, в конце периода Вселенских Соборов, дело нисколько не улучшилось. Духовенство было такое же, если только не более худшее[803]. В послании неизвестного автора (писанном императору Константину Копро- ниму) епископы рисуются в очень непривлекательном виде. Они более заботятся о своем хозяйстве, деньгах и столе, чем о душепопечении: «О душах пасомых нет у них ни малейшей думы»[804]. Но это не останавливало их пользоваться своей духовной властью для наложения епитимии. Напротив, недостойные иерархи с особенной придирчивостью проявляли здесь свое право; «Как только заметят они, что кто‑нибудь в подведо- мой им пастве совершил хотя бы малый какой проступок, мгновенно воспрянут и разразятся всевозможными епитимиями, нисколько не помышляя при этом о действительном назначении пастырского служения, относясь к пастве не с помыслами пастырей, а с расчетом наемных поденщиков»[805]. Из последних слов послания можно видеть и здесь корыстный расчет епископов, налагавших епитимии на кающихся.

Мы не думаем утверждать, что нравы старцев — совершителей монастырской исповеди и покаяния были безукоризненны, не решимся даже сказать, что они непременно были выше нравов иерархии. Но в дисциплине старческой исповеди была одна важная черта, сглаживающая недостатки большинства старцев, — свобода их выбора. Ища исцеления совести, верующий не шел непременно к определенному старцу или к первому попавшемуся — он искал, выбирал себе лучшего «духовного мужа»[806]. Этого важного преимущества не было в церковной дисциплине, и потому худые епископы могли, так сказать, спекулировать своим правом вязать и решить на верующих против воли и без согласия последних к явному вреду для дела церковного покаяния.

Из сказанного^ видно, что покаянная дисциплина в Церкви своими отрицательными сторонами содействовала успехам монастырской покаянной дисциплины. Такое же значение имело и то, что и теория, и догматическая сторона Таинства, по крайней мере касающаяся органа покаяния, не была достаточно выработана в Восточной Церкви, а в некоторых формах своего решения могла быть истолкована и прямо истолковывалась в пользу монашества и органа его покаянной дисциплины. Не было достаточно выработано учение о праве вязать и решить. В III в., вскоре после образования органа покаяния в Церкви — епископа, в представлении некоторых право вязать и решить связывается не только с церковной должностью, но и с личными дарованиями ее носителя. Такого воззрения на Востоке держался Ориген[807]?.

Воззрение, обстоятельно развитое великим александрийцем, не раз высказывалось и после него. «Судить позволительно наиболее славным и чистым из пастырей, которым вверены. ключи Царствия», — пишет преп. Нил Синайский[808]. Приписывая власть ключей наиболее славным и чистым из пастырей (тспс διαφανεστέροις και καθαροί*; των ποιμένων), синайский подвижник показывает, что, разделяя взгляд Оригена, он только излагает его своими словами. Апостольскую власть ключей преп. Нил связывал с иерархическим достоинством лица под условием его нравственной пригодности.

Совершенно на той же точке зрения стоял современник преп. Нила преп. Исидор Пелусиот. Выше[809]приведено было содержание обличительного послания его к пресвитеру Зосиме. Обличив недостойного священника за примирение клятвопреступника по дару, Исидор выясняет, в чем заключается право вязать и решить и чем обусловливается обладание» этим правом. «Господь изрек сие (аще свяжете,., ащеразрешите…), чтобы по удовлетворении за отнятое иереи, молясь и постясь вместе с согрешившими, приобретали им разрешение с неба, не давая в уме своем и места такой мысли: ««Пойдем и примем в наследие себе Бо- жие святилище». Ибо они служители, а не сообщники, ходатаи, а не судии, посредники, а не цари»[810]. Принося жертвы и о своих грехах, они «не могут самовластно отпускать грехи непокаявшимся». Но Господь «узаконил, чтобы они (священники. — С. С.) были храмом невинности и всякой чистоты». И применительно к этому писатель–подвижник истолковывает слова Спасителя: Приимите Дух Свят. Им же отпустите грехи, отпустятся, а им же держите, держатся (Ин. 20:22–23). «Посему, — рассуждает Исидор, — если ради Духа Божия прияли власть, то грехами своими удаляющие от себя Духа не имеют сей власти, имеют же только знающие Духом Святым, кто достоин оставления и кто — осуждения. Поелику превышало это ум человеческий, то Утешитель — сообщник Божией сущности и славы — соделался для достойных Его приятия учителем неис- следимого уму человеческому»[811]. Клятвопреступник, не удовлетворивший обиженного и покупавший подарком разрешение у Зосимы, очевидно, смотрел на этот акт как на магический — будто, прочитавши разрешительную формулу над ним, пресвитер этим самым непременно освободит его от греха. Если бы это было не так, грешник не мог рассчитьюать на прощение. Может быть, и сам Зосима представлял акт разрешения в таком же виде. Опровергая такой взгляд, Исидор заявляет, что роль иерархического лица («иерея»), как носителя апостольского права и совершителя разрешения, гораздо скромнее, чем воображает это Зосима, который поступком своим нарушал и Божескую, и человеческую правду. «Иерей» (т. е. епископ или пресвитер) не обладает Божиим наследием и не может ввести в обладание им, кого хочет, — он, только слуга Божий, а не сообщник Его, ходатай, а не судия, посредник, а не царь. Для кающегося грешника он может испросить прощение, только сам приняв участие в покаянных подвигах падшего.