Саид Насифи - На полпути в рай

• Название: На полпути в рай
• Автор: Саид Насифи
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1960

Роман «На полпути в рай» принадлежит перу известного прогрессивного иранского писателя Саида Нафиси.

Саид Нафиси не только писатель, но и учёный, автор ряда работ по филологии и литературоведению.

Активный борец за расширение международных научных и культурных связей, Саид Нафиси ещё в 30-х годах пропагандировал в Иране русскую литературу, выступал с докладами о творчестве Пушкина, Крылова, Некрасова. Когда в 40-х годах в Иране было создано Иранское общество культурных связей с СССР, Саид Нафиси, один из организаторов общества, стал активным его членом. Он неоднократно приезжал в Советский Союз, был участником Второго Всесоюзного съезда писателей СССР.

---

Стоит только ему тёмной ночью или среди бела дня сомкнуть веки, как перед ним возникает та комната, в которой он сидел против следователя. Казалось, будто он случайно попал в рай и никак не может забыть этого прекрасного видения. Комната следователя во всех её деталях в тысячный раз всплывает в его воображении.

Открыв дверь, Аббас попал в небольшой коридорчик, в конце которого имелась ещё одна дверь, ведущая в Другую каморку. В этой каморке за столом сидели два человека. Возле того, который был с левой стороны, стояли два расшатанных стула с облезшей краской, а в другом конце комнатки, возле деревянного шкафчика, выкрашенного под орех, сидела на корточках старушка, закутанная в чадор-намаз.

На краю стола, с одной и с другой стороны, лежало около пятидесяти дел в картонных папках, сложенных в стопку и раздувшихся от бумаг. С каждой папки списали три ленточки — голубая, белая и красная, а из папок высовывались края белых и уже пожелтевших листов бумаги, напоминавшие рубашку с обтрёпанным подолом.

Когда Аббас вошёл, толстый, невысокого роста человек, с густыми чёрными усами, сидел, склонившись над бумагами, за столом. Ои, словно печная труба, дымил сигаретой и писал что-то красно-синим цветным карандашом. Полицейский № 4832, вошедший в комнату вместе с Аббасом, щёлкнув каблуками, громко поздоровался с этим человеком и хриплым голосом, по которому можно было определить, что он просрочил время приёма очередной порции опиума, сказал:

— Горбан, продавец мороженого Аббас из квартала Сарчашме доставлен.

Мужчина поднял голову, бросил на полицейского гневный взгляд, который, казалось, говорил: «Ах ты бездельник, как не вовремя ты влез сюда! Разве ты не можешь убраться отсюда вон?» Затем он указал Аббасу рукой на стул, стоящий возле него, и снова углубился в свои бумаги. Одному аллаху известно, сколько часов пришлось несчастному Аббасу сидеть тут в ожидании допроса. Полицейский стоя начал дремать и, чтобы не свалиться посередине комнаты, открыл дверь и вышел в коридор.

Прошло довольно много времени, прежде чем господин следователь, посмотрев на часы, сказал сидевшему против него секретарю:

— Господин Реджаи, на сегодня рабочий день окончен, скажите полицейскому, пусть он отведёт обратно в тюрьму этого человека, а завтра утром снова приведёт его сюда.

Четыре дня несчастного Аббаса приводили к началу рабочего дня к следователю и к концу уводили обратно в тюрьму. Ежедневно два часа он ожидал, стоя в коридоре, и два часа сидел в комнате следователя на том же самом допотопном стуле. Наконец на пятый день господин следователь начал свой язвительный допрос. Он спрашивал, сколько лет Аббас держит лавочку в квартале Сарчашме против дома господина Ахмада Бехина, знает ли Аббас, чем занимается господин Бехин, откуда он родом, с кем общается, бывает ли в этом доме ещё кто-нибудь кроме господина Бехина, кем является каждый, кто приходит туда, знает ли Аббас имена этих людей, их профессии, где они родились, на каком языке говорят, знаком ли Аббас с их шофёрами, знает ли, кто чаще других посещает этот дом?

Аббасу задали около трёхсот подобных вопросов, на которые он добросовестно отвечал, а господин следователь покачивал головой, выражая тем самым своё беспокойство и внутреннее волнение. С каждой минутой он становился всё мрачнее. У него был вид человека, раскрывшего большое дело. Время от времени он задумывался и снова приступал к допросу.

После полуторачасового допроса следователь спросил у Аббаса, знает ли он Мешхеди Мохаммеда Голи и Хаву Солтан, часто ли они приходят к нему в лавку, что там делают, что едят, что говорят, с кем ещё в квартале он знаком, кто его друзья и приятели, каково их материальное положение, с кем они делятся своими горестями и печалями, насколько они болтливы и о чём они говорят в минуты откровения.

Эти вопросы тоже в свою очередь длились целый час.

Наконец следователь перешёл к другой теме и спросил:

— Что ты видел за последние три-четыре дня? Что ты делал? Видел ли ты, кто приходил в тот дом, кто уходил, сколько было посетителей, как они выглядели, какого были роста, какого цвета была их одежда, автомобили и как были одеты их шофёры?

Следователь задавал эти вопросы и очень быстро заносил всё в протокол. Одному аллаху известно, как он записывал ответы Аббаса, ведь его же никто не проверял. Конечно же, он записывал в протокол всё, что было угодно его душе. Разве у этих людей есть совесть и стыд.

Когда следователь закончил допрос, он раскрыл красную жестяную коробочку с какими-то знаками на крышке и чёрной подушечкой внутри, взял правую руку Абаса и, прижав его палец к подушечке, приложил его в конце каждого листа протокола допроса. Затем он обратился к полицейскому:

— Отведи этого обвиняемого в тюрьму, скажи начальнику, чтобы он сегодня подержал его в доме предварительного заключения, а завтра я дам распоряжение об аресте и вы перешлёте его в тюрьму Гасре Каджар. Понял?

— Да, слушаюсь, горбан!

Итак, теперь Аббас знает, за что он арестован, знает, кто дал указание о его аресте. Он знает, что там, в высших ссрерах, как об этом говорил следователь и как он неоднократно слыхал от надзирателей и старших надзирателей, относятся к нему с подозрением. Он знает, что он пытался «потрясти основы государства», знает, что он «посвящён в тайны высших интересов правительства», понял, что содержание лавочки против клетки льва или около осиного гнезда — дело опасное.

Теперь одному богу известно, сколько дней, сколько ночей и сколько месяцев перед его глазами встают то эта самая лавчонка, в которой он продавал мороженое, то дом господина Ахмада Бехина Йезди, знаменитого судьи шахиншахского правительства, то те старые и молодые аристократы — иранцы и иностранцы, мусульмане и неверные, которые приходили в этот дом и которых он видел.

Один за другим он вспоминает вопросы господина следователя, которые тот задавал ему в узкой комнате у ветхого стола. Перед, его глазами скачут в диком танце картонные папки дел, набитые бумагами.

Стоит ему сомкнуть веки, как в его памяти всплывают образы людей, которых он встречал в своей жизни. И как он ни старается разглядеть на их лицах хотя бы крупицу милосердия, сострадания, сочувствия, он не находит их — ни один из них не уступает другому в чёрствости и бездушии. И кажется ему, будто кто-то всё время нашёптывает ему: «Жёлтая собака — родной брат шакалу», «Рыжий чёрт ничем не уступает синему чёрту».

Иногда, когда перед Аббасом раскрываются тюремные двери и он выходит во двор, до его слуха доносятся гудки автомобилей, быстро мчащихся над тюрьмой Гаер по Шамиранской дороге. Эти гудки причиняют ему невыразимую боль: он знает, что все мучения, выпавшие на его долю, — дело рук владельцев этих роскошных, разноцветных автомобилей, людей, противные рожи которых он много раз видел и которые так часто проходили мимо него.

О, как ему хотелось ещё хоть раз вернуться в свою лавчонку, посидеть за своими лотками! Но теперь, если бы он увидел кого-нибудь из этих господ проходящим мимо его лавки, он накинулся бы на него, схватил бы его за грудки и, вцепившись в глотку, отправил бы к праотцам. Он отомстил бы им за себя, за жену, за детей, за друзей и знакомых, за своих покупателей, за своих сограждан, за простых людей, за всех несчастных и обездоленных людей этого города и страны. Он отомстил бы им даже за Мешхеди Мохаммеда Голи и за Хаву Солтан.

Думая об этом, Аббас осматривал тюремную камеру и теснившихся в ней заключённых. Охваченный жгучим горем, скорбно покачивая головой, он вместе с ними переживал их несчастье, сочувствовал им, и на глаза его навёртывались слёзы. Делая вид, будто он вытирает со лба пот, он украдкой вытирал глаза и смахивал на землю тяжёлые, горькие слёзы.

За долгие дни и ночи, проведённые им вместе с этими несчастными людьми, он многое узнал и к его жизненному опыту прибавилось немало ценного.

Единственным развлечением узников, когда надзиратели оставляют их в покое и они остаются одни, являются рассказы о своих злоключениях.

История каждого вызывает большое сострадание. Почти все эти люди — жертвы низких и грязных интриг влиятельных и могущественных преступников, стоящих у кормила государственного аппарата.

Теперь уже Аббас хорошо знает, что этот гнусный, грязный аппарат является более гнусным, продажным и грязным, чем любой вертеп.

Он лучше всех знает, как негодяи, сидящие там, замешанные в самых мерзких делах, связанные круговой порукой, с потрясающим бесстыдством защищают друг друга, смотрят сквозь пальцы на преступления своих коллег, покрывают их кражи и позорнейшие дела. Он знает, какими способами они убирают со своего пути всякого, кто не хочет помогать им или становится поперёк дороги, как они уничтожают тех, кто может, по их мнению, принести им хотя бы малейший вред, как они бросают в тюрьму всех, кто начинает разбираться в их делах или узнаёт, подобно Аббасу, что-нибудь об их тайнах, и осуждают несчастных на пожизненное заключение. Он знает, что и судья, и прокурор, и защитник, и следователь, и надзиратель, и старший надзиратель, и министр, и депутат, и придворный, и все остальные, кто стоит у кормила государства, работают рука об руку с этими подлыми людьми.