Клас Эстергрен - Джентльмены

• Название: Джентльмены
• Автор: Клас Эстергрен
• Издательство: Издательство Ольги Морозовой
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98695-045-7

Боксер и пианист Генри Морган живет в необычной квартире на улице Хурнсгатан в Стокгольме. С ним живет и брат Лео, бывший вундеркинд, философ и поэт-шестидесятник — ныне опустившийся тип. В доме происходит множество странных событий. Братья Морган, поистине, загадочные персонажи. Во всяком случае, по мнению писателя «Класа Эстергрена», который появляется в удивительной квартире летом 1978 года, после того, как у него украли все, кроме двух печатных машинок. Поселившись в одной из комнат квартиры братьев Морган, он оказывается втянут в душераздирающую драму.

Читатель становится свидетелем разнообразных приключений братьев Морган в Стокгольме и других европейских столицах, пока не наступает час решающего испытания мрачной шведской зимой 1979 года.

Талант рассказчика и хитросплетение интриг приводят к финалу, в котором сам повествователь пытается понять, что же произошло с героями на самом деле. Но и финал не является финалом — сюжет написанного двадцать пять лет спустя романа «Гангстеры» берет начало там, где заканчивается история «Джентльменов».

---

Наступило затишье. Пару суток я находился под наблюдением, а затем меня выписали из больницы с некоторыми ограничениями в поведении: мне не советовали веселиться до упаду, сильно тужиться и слишком громко смеяться. В остальном я был совершенно свободен. Добравшись домой на такси, я прошмыгнул в подъезд, стараясь не привлекать к себе внимания: с бритой головой я стал несколько стеснительным.

В квартире на Хурнсгатан все было как прежде, и тем не менее все, что мы выстроили общими усилиями, было утрачено. Я ходил по огромным апартаментам, не находя никаких признаков жизни братьев Морган. И я намеревался дождаться их возвращения, которому не суждено было состояться.

Наступило затишье. Первые сутки я прожил в напряженном ожидании освободительного телефонного звонка, звука открывающейся двери, я ждал, что явится Генри и сообщит, что теперь все в порядке и о случившемся можно забыть. Но ничего не происходило, все было тихо и спокойно, и я бродил как неприкаянный.

Повседневность сосредоточилась вокруг одного-единственного пункта: большого зеркала в холле. Примерно раз в час я подходил к нему, включал лампу и принимался рассматривать свою бритую голову, швы под компрессом и мерить разные кепи, которые могли бы изменить мой жалкий облик. В результате я выбрал английскую модель из материала вроде твида.

Стоя перед этим зеркалом — красивой штуковиной в человеческий рост, в золотой раме с херувимами наверху, — я услышал доносящиеся с улицы звуки, напоминающие военный оркестр. Заинтересовавшись, я отправился в гостиную, раздвинул шторы и увидел большое шествие вдоль Хурнсгатан. Вероятно, устраивала шествие небольшая, не слишком популярная партия: участников было не более пары-тройки тысяч.

Это было Первое Мая. Уму непостижимо, как я мог забыть про этот день! В огромной квартире было темно: я избегал света, опасаясь рези в глазах и головной боли. Окна были завешены большими, тяжелыми шторами, и безрадостный полумрак давил на психику сильнее обычного. Теперь я, по крайней мере, увидел, что наступил май — но весна приходить не спешила. На улице было холодно и ветрено: приоткрыв окно, я не ощутил особого желания выходить. Некоторое время я раздумывал над тем, какое шествие выбрал бы в этом году, если бы столкнулся с необходимостью выбора. Я внушил себе, что выбора у меня больше нет.

Я наблюдал за демонстрацией до тех пор, пока военные трубы и барабаны не стихли вдали; последним, что я увидел, было большое знамя с изображением голов — желтой, черной, белой и красной — они символизировали угнетенные народы. Головы сидели на плечах, плечи продолжались руками, а руки держали оружие, которое следовало направить против угнетателей.

Внезапно меня осенило: я отправился на кухню, отыскал старую связку ключей, в том числе и секретных, и подошел к гардеробу в сервировочной. Нижний ящик одного из комодов был заперт, я отпер замок и выдвинул ящик. Тот, разумеется, был пуст: старое орудие исчезло.

Единственным, что осталось от автомата, была грубая замасленная джутовая ткань. И магазин, и снаряды исчезли. Если бы не запах оружейной смазки, я вполне мог бы поверить, что орудие мне привиделось. Но запах нельзя было спутать ни с чем: в этом ящике прежде обитал автомат — холодная блестящая рептилия, которая вдруг решила сбежать.

С чем бы Генри ни собирался разобраться, он не шутил. У меня не оставалось сомнений: он говорил всерьез.

После недели, проведенной в абсолютном безделье, я совершенно утратил покой. Под покровом ночи и вязаной шапочки я выбирался в открытые по вечерам бакалейные лавки — этим ограничивался мой контакт с окружающим миром. За это время я прочитал все газеты вдоль и поперек, чтобы, возможно, найти какое-то объяснение загадочным происшествиям, но не находил ни строчки на интересовавшую меня тему. Я внимательно изучил все объявления в рубрике «Личное», пытаясь расшифровать послания вроде: «28.04.79. Жди как обычно на набережной 12», — но понимал, что они не могут иметь отношения ко мне. Кроме того, я смотрел все выпуски теленовостей, но в них речь шла о всевозможных революциях на всевозможных континентах, кроме моего собственного. Ни слова о предполагаемых министрах промышленности и их «генеральных уборках». Я оказался в самом центре кошмара, галлюцинации, я щипал себя и делал глубокие вдохи, бегал и скакал в сервировочных коридорах и пробовал прочие классические приемы, чтобы убедиться, что бодрствую, хоть и схожу с ума от тревоги.

После недельной аскезы я понял, что с меня хватит. Натянув вязаную шапочку, я спустился в «Мёбельман», чтобы поговорить с Биргером и Грегером. Они все еще работали в «Пещере Грегера» — в «Убежище» — и не могли понять, куда делись мы трое.

— Я должен поблагодарить тебя за помощь, Грегер, — сказал я. — Если бы не ты, я бы умер. Так сказал доктор.

— Да ладно, — гордо отозвался Грегер. — Я просто увидел тебя в подъезде, что тут еще скажешь.

— Я был совсем без памяти, наверное.

— Совсем, парень. Чертовски неудачно ты упал.

— Ничего не помню.

Я крепко пожал руку Грегеру, чтобы он почувствовал себя настоящим спасителем. Он едва не прослезился.

— Когда вернется Генри? Он не сказал, сколько его не будет. Мы уже беспокоимся.

— Не знаю, — ответил я. — Насчет лотереи не волнуйтесь. Он обещал обо всем позаботиться, как обычно.

— Иногда он пропадает, да. — Биргер подмигнул. — У этой своей зазнобы, отлаживает ее.

— Конечно, — поддакнул я. — Он ведь тоже человек.

— Я всегда это говорил, — согласился Грегер. — Он художник, наш Генри. А художнику нужно женское тепло. Он, конечно, трясется перед концертом. И кто ж его утешит, если не женщина.

— Конечно, — подхватил я. — Кто ж еще.

Я еле стоял на ногах: под вязаной шапкой струился пот, я мог в любую минуту упасть без сознания. Оставив Грегера и Биргера вместе с их иллюзиями, я понял, что начал вполне сознательно врать, сочинять и говорить неправду, совсем как Генри Морган. Я просто не мог рассказать все как есть.

Меня превратили в блеф.

Пришло письмо от бухгалтера Леннарта Хагберга из Буроса, адресованное Лео Моргану. Бухгалтер сделал ход, и я был вынужден ответить. Лео до последнего хладнокровно отнимал фигуру за фигурой у своего белого противника. У Хагберга из Бороса оставалось всего четыре пешки, одна ладья, один конь, да еще король с королевой. Лео же лишился всего трех пешек и одного коня. На столике оставалось двадцать фигур и, при условии, что я не ударю в грязь лицом, игра могла бы какое-то время продолжаться и летом. Хагберг перевел коня, которому угрожала черная пешка, в безопасную позицию — это была защитная мера. Я никогда не был хорошим шахматистом, и мне требовалось время, чтобы что-то придумать. Наконец — после нескольких сигарет и беспокойного расхаживания по протоптанной дорожке от шахматного столика до кресел перед камином — я решил обратиться к книгам из раздела «Азартные и прочие игры» в библиотеке. Я погрузился в описания классических партий, ничуть не похожих на мою собственную, и несколько часов спустя протащил офицера по наступательной диагонали, после чего тот стал угрожать все тому же коню Хагберга. После этого я заклеил конверт и положил его на полку для исходящей почты.

Газеты падали в почтовый ящик, и, едва услышав шум — сон посещал меня лишь в редкие мгновения, — я поднимался со старой кровати Геринга, чтобы взять газету и тщательно изучить каждую строчку. Маниакальные искатели счастья и прочие странные типы публиковали зашифрованные послания в рубрике «Личное», но меня это совершенно не интересовало.

Я не пропускал ни одной новости, ни одного объявления, в том числе и о предстоящих свадьбах и похоронах. Даже рекламу развлечений я почти выучил наизусть. И вдруг в первых числах мая я вспомнил о театре «Сёдра». Концерт Генри должен был состояться в середине мая, но теперь мероприятие, несомненно, было под угрозой срыва в связи с непредвиденными обстоятельствами.

Я лежал и размышлял до рассвета. Неизвестно, будет ли это доброй услугой или медвежьей — позвонить в театр и отменить концерт. Магическая дата неумолимо приближалась, как и бывает со всеми неприятными событиями, и перспективы выглядели по меньшей мере мрачно.

После попытки трезвого анализа всех факторов риска я пришел к выводу, что лучше всего будет позвонить в театр и отменить мероприятие. Если Генри вернется, то вряд ли будет в состоянии выйти на сцену в качестве композитора-дебютанта, представляющего свое фортепианное искусство на суд музыкальной элиты Швеции. Ни приглашения, ни программа с моим лирическим вступительным словом еще не были напечатаны — и даже написаны.

Я решил позвонить. После того, как я изложил суть дела служащему в приемной, меня связали с дирекцией. Очень вежливо поздоровавшись, я представился личным другом пианиста Генри Моргана и попытался как можно более витиевато объяснить, что запланированное на середину мая представление не может состояться.