Карел Птачник - Год рождения 1921

• Название: Год рождения 1921
• Автор: Карел Птачник
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: О войне
• Год: 1960

---

— Осмелюсь доложить, вернулся из сортира, господин доверенный! — став навытяжку, отрапортовал он.

Олин снова покраснел до корней волос.

— Рапортуй капитану, а не мне.

Кованда почтительно взял под козырек.

— А я думал, что ты принял командование и теперь тут главный начальник.

Волна смеха прокатилась по строю. Олин яростно оглядел собравшихся и влепил Кованде пощечину.

— Вот тебе, чтобы ты бросил свои штучки, старый шут!

Кованда и бровью не повел, только откашлялся и плюнул в лицо Олину.

— Вот тебе, чтобы ты знал, во что мы тебя ставим, — громко сказал он и твердым шагом отошел на свое место в строю.

Роту распустили по комнатам и приказали начать генеральную уборку. Комнату номер двенадцать взял под свое наблюдение фельдфебель Бент.

— Для вас, интеллигентов, у меня есть особая работа, — ухмыльнулся он. — Чистить клозеты.

— Пусть он меня не оскорбляет! — обиделся Кованда. — Клозеты я охотно вычищу, а интеллигентом меня не обзывай. Я на этот счет обидчивый. Интеллигентом я никогда не был и, пока живу в Германии, не стану.

Бент остановился около Карела и носком начищенного сапога ткнул его в спину.

— С вами у меня был однажды очень интересный разговор. Помните, в Саарбрюккене? — язвительно начал он. — Вы говорили о том, как кончится война и что будет потом. Ваше мнение с тех пор не изменилось?

Стоявший на коленях Карел присел на корточки и поднял голову.

— Ни на йоту, — сказал он и улыбнулся.

— Тогда вы говорили, — упрямо продолжал Бент, — что знаете, какая судьба ждет побежденную Германию и немецкий народ. Но вы забыли подумать об одном: какая будет при этом ваша собственная участь. Имеете ли вы о ней ясное представление?

Карел отложил щетку и пристально поглядел на фельдфебеля.

— Да, — сказал он. — Если мы доживем до конца войны, то вернемся на родину и устроим свою жизнь так, чтобы наш народ никогда больше не попал в беду.

Бент криво усмехнулся.

— Это вы удачно выразились: если доживем до конца войны. А как вы думаете — доживете?

— Этого никто не может знать наверняка.

— Вот видите, а я могу обещать вам наверное: не доживете. Никто из вас. Ручаюсь.

Карел пристально глядел в глаза Бенту.

— Вы изменились, герр фельдфебель, — тихо произнес он. — Тогда, в Саарбрюккене, вы показались мне человеком спокойным и рассудительным. Вы были способны трезво размышлять.

Бент злорадно кивнул.

— Да, вы правы, я изменился. С тех пор я многое передумал и многое пережил. Все, что прежде было для меня свято, теперь потеряно. Вы были правы: для нас нет спасения. События пойдут именно так, как вы предсказали. Но вы окажетесь с нами на этом пути. Все до одного! Я не вынес бы мысли, что вы счастливо отделались и с удовлетворением вспоминаете о моей гибели. Нет-нет, если мы проиграем войну, вы ее проиграете вместе с нами. Если нам суждено умереть, то и вы не останетесь в живых. Если нас ждет расплата, то для вас она наступит еще раньше. Запомните это так же твердо, как я запомнил все то, что вы говорили мне в Саарбрюккене.

Карел не отвечал. Он взял щетку и начал чистить унитаз.

— Не щеткой! — сказал Бент и передвинул кобуру с пистолетом. — Руками, голыми руками!

— Можно и руками, — тихо произнес Карел. — Из-за такого пустяка я не стану подставлять голову под пулю. Можно и голыми руками.

Бент зло засмеялся.

— Когда мы выиграем войну, — сказал он, — и если вы до этого доживете, я позабочусь о том, чтобы вы всю жизнь занимались только вот такой чистой работой. Все вы, все будете делать ее до последнего издыхания, поверьте!

— Я верю вам вполне, — отозвался Карел.

Бент закурил сигарету.

— А теперь хватит разговоров, — заключил он и оглядел просторное помещение клозета. У стен стояли тридцать старых пожелтевших унитазов. Чехи терли их щетками и песком. — Всем работать голыми руками! — крикнул Бент, и вены у него на висках налились кровью. — И еще тридцать унитазов во второй роте и в третьей — все вымоете голыми руками. Чтобы помнили, что мы еще командуем! Кому это не нравится, пусть поднимет руку. — И он выхватил пистолет из кобуры.

Был первый час ночи, когда ребята из двенадцатой комнаты улеглись на койки. У Пепика уже не хватило сил снять с себя промокшую обувь. Кованда раздел его и уложил в постель.

— Не расстраивайся, Пепик, — сказал он. — Придет время, рассчитаемся. За каждое злое слово, за каждую обиду. Все это нам на пользу: проясняет мозги. И тебе тоже. Ведь мы еще ничего подобного не испытали. Ну, потеряли двух товарищей, но скажите сами, часто ли мы вспоминаем Ладю Плугаржа и Лойзу? Часто ли говорим о них, как о живых? Самое трудное для нас еще впереди. Сейчас мы все вместе, живем дружно, а может быть, завтра каждый останется одиноким и заброшенным, каждому придется рассчитывать только на себя. Вот тогда он узнает, почем фунт лиха.

В комнату тихо вошел Липинский и молча обошел их, не говоря ни слова. Около койки Карела он остановился.

— Покойной ночи, — сказал он, смущенно теребя фуражку. — Не сердитесь на меня… — Он еще больше смял фуражку и судорожно стиснул ее в руках. — Ведь и я ношу немецкую форму.

Они молча смотрели, как он, ссутулившийся, подавленный, надел фуражку и тихо закрыл за собой дверь.

Ребята еще не успели потушить свет, как появился Олин, он был в гостях у капитана. Ребята соскочили с коек и обступили его. Олин выжидательно остановился.

— Не бойся, мы тебя не тронем, — сказал Карел. — Хоть нам и очень хочется проучить тебя как следует. Собирай-ка свои пожитки и уходи. Здесь тебе нет места.

Олин не сразу понял, в чем дело, и с удивлением глядел на своих подчиненных.

— Уйду, когда захочу, — злобно буркнул он. — Не вам мною командовать.

— Командовать тобой мы не собираемся, — спокойно возразил Гонзик, — и надеемся, что ты уйдешь сам, по-хорошему. Мы не хотим, чтобы ты жил с нами. Терпеть тебя не можем.

Олин не трогался с места. Тогда Густа и Ирка подошли к его койке и раскрыли его чемодан. Фрицек побросал туда одежду и постель Олина, Фера — прибор и стаканы с полочки. Чемодан поставили у двери.

— А теперь иди, — сказал Мирек. — Или все-таки дать тебе раза?

Мрачные и безмолвные, стояли они вокруг Олина. И Олину без слов стало ясно, как они ненавидят и презирают его. Он понял, что, останься он здесь, ему не будет ни минуты покоя, ни минуты, свободной от страха за жизнь.

Он утер лоб рукой и усмехнулся.

— Ладно, — сказал он. — Я уйду. Только смотрите, не стали бы вы звать меня обратно! Еще попросите, чтобы я вернулся!

Мощный, бронзовый от загара Кованда преградил ему дорогу.

— Минуточку, — сказал он. — Вот только отдам тебе долг.

Оплеуха прозвучала, как выстрел. У Олина подломились колени, но старый Кованда поставил его на ноги и ударил по другой щеке, потом, молча распахнул дверь.

Олин стоял в коридоре, в изнеможении опираясь о стену. Сзади раздались шаги. Он торопливо обернулся.

— Куда вы, куда вы, Коварик? — капитан удивленно приподнял брови. — Уж не собираетесь ли вы бежать?

Олин кисло усмехнулся.

— Уже сбежал, — ответил он. — Вот отсюда, — и показал на дверь.

Кизер пристально посмотрел на него, заметил красные пятна на щеках и понял все.

— Куда же вы собираетесь?

Олин опустил руки.

— Не все ли равно? Куда угодно, хотя бы в соседнюю комнату.

Капитан подумал с минуту, потом решился.

— Пойдемте со мной, — сказал он.

Олин поднял чемодан и последовал за ним. Капитан остановился около своей двери и открыл ее.

— Прошу.

Олин удивленно замигал.

— Сюда?

Кизер улыбнулся.

— Вам не нравится?

— Наоборот, — обрадовался Олин. — Благодарю за доверие.

3

Евреи из лагеря возили цемент через всю заводскую территорию — из главного склада к стройке подземного бомбоубежища. Двое заключенных катили по рельсам вагонетку, верхом нагруженную мешками, за ними шел конвойный эсэсовец с ружьем. Рельсы узкоколейки были проложены по насыпи, которая от склада слегка поднималась в гору до того места, где высились штабеля гофрированного железа. Оттуда полотно шло под уклон. Мимо чехов, красивших железные листы, вагонетка обычно тащилась очень медленно, заключенные с трудом катили ее, изо всех сил упираясь деревянными башмаками в шпалы. Под палящими лучами солнца их полуобнаженные тела блестели от пота, мышцы напрягались от отчаянных усилий.

— Вы только гляньте! — прошептал Кованда, осторожно наблюдая из-за штабеля за приближающейся вагонеткой. — Этот подлюга солдат идет себе, как на прогулке. И не подумает помочь беднягам. Да еще пихает их ружьем.

За вагонеткой шел молодой эсэсовец ефрейтор. Ружье он повесил через плечо, дулом вперед, руки сложил за спиной и временами, подергивая за приклад, тыкал дулом в обнаженную спину заключенного. Тот из последних сил толкал тяжелую вагонетку. Это был старый еврей с седой бородой, кожа на его изможденном теле, без мускулов, висела мелкими складками; он крепко стиснул губы, слезы стекали по его щекам на щетинистую бороду, по спине бежала извилистая струйка крови. Эсэсовец безмятежно курил сигарету, отшвыривая ногой камешки на дороге и для развлечения царапал мушкой своей винтовки окровавленную спину еврея.