Карел Птачник - Год рождения 1921

• Название: Год рождения 1921
• Автор: Карел Птачник
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: О войне
• Год: 1960

---

— Вы еще пожалеете об этом! — воскликнул он. — Ох, как пожалеете! Сами виноваты!

— Поступай как знаешь, — сказал ему Гонзик. — Ты сам за все когда-нибудь ответишь.

— Уж не перед тобой ли?

Гонзик прищурился.

— Перед всеми.

По рельсам, направляясь к группе, шел Кизер. Ребята молча взялись за кисти, а Гонзик быстро исчез среди штабелей железа.

— Куда же вы делись, Коварик, я ищу вас по всему заводу, — сказал капитан, подойдя.

Тут Кизер заметил, что Олин измазан краской.

— Кажется, вы вздумали им помогать, бедняга, — засмеялся он. — Что у вас за вид!

Олин принужденно улыбнулся.

— Да, помогал, — сказал он, не сводя глаз с Карела. — Но маляра из меня не выйдет.

Кизер фамильярно подхватил его под руку и повел к шоссе.

— Так, ну, теперь нам все ясно, — помолчав, заметил Карел. — Теперь уже ни ему, ни нам не надо прикидываться. Для нас он — отрезанный ломоть. Посмотрим, как он вздумает рассчитываться с нами.

— Что он будет мстить, это факт, — сказал Гонзик, снова вынырнув из-за штабелей. — Теперь ему ясно, что он не может вернуться к нам, если даже ему захочется.

— О господи, — содрогнулся Пепик. — Никак не могу поверить, что человек может быть таким продажным.

— В Европе появилось немало предателей, они ради своей выгоды прислуживают немцам, — отозвался Гонзик.

Пепик хотел что-то возразить, но сильно закашлялся. Товарищи озабоченно ждали, пока приступ пройдет. Пепик встал, вынул из кармана носовой платок, утер пот со лба, потом сплюнул на землю и тыльной стороной руки вытер губы. Вдруг он испуганно поглядел на траву, глаза у него округлились, он опустился на колено и, опершись обеими руками о землю, напряженно уставился в одну точку. Товарищи с минуту в недоумении глядели на него, потом встали и подошли ближе. Слюна Пепика была алой от крови.

2

В ночь с пятого на шестое июля 1944 года на западном побережье Франции началась высадка союзников. Гонзик вошел в деревянный домик, где помещалась контора, как раз в ту минуту, когда по радио передавали сообщение об этом. Леман, который в это время пил кофе с хлебом, поперхнулся и покраснел, потом стал внимательно слушать, почесывая карандашом лысую голову.

— Так, так, — сказал он, когда диктор умолк. — Значит, они все-таки отважились.

Трибе многозначительно улыбнулся Гонзику.

— Aber das macht nichts[80], — через минуту воскликнул Леман. — Если даже они займут часть Франции, это еще ничего не значит. На материке мы непобедимы. Они будут разгромлены, и войне конец.

Этим для него вопрос был исчерпан; выход из положения, которое многим вдумчивым немцам внушало ужас, он уже знал по газетам, давно решившим проблему возможной высадки союзников. И Леман, убрав завтрак в стол, побежал на своих кривых ножках к старому десятнику и долго препирался с ним о каких-то деталях, которые сейчас для него были важнее всего на свете.

Трибе задумчиво сосал наконечник карандаша и глядел в окно, на крышу соседнего домика.

— А ты что скажешь? — помолчав, спросил он Гонзика. — Ты того же мнения, что и Леман?

— Нет, несколько иного, — усмехнулся тот, нервно ероша волосы. — Теперь события могут развиваться быстрее. Обороняться на двух фронтах нелегко, Германия слишком ослаблена. Это может обессилить любую армию.

— Ты думаешь, конец войны близок? — недоверчиво спросил Трибе. — Гитлер не сдастся, пока у него есть хоть одна дивизия.

— Пока этот маньяк жив, он не сдастся, я согласен. А из Франции до Берлина не близко. Но все-таки и на западе наконец раскачались. Вся тяжесть войны не лежит больше на России. И можно надеяться на близкий конец.

— Для нас это будет конец, — задумчиво произнес Трибе. — А что потом?

Гонзик быстро надел пилотку.

— Можно мне уйти на полчасика? — спросил он. — Надо рассказать новость ребятам.

Трибе хмуро усмехнулся и кивнул.

— Смотри, как бы не заметили, что ты ведешь пропаганду! За вами теперь будут строже присматривать.

Гонзик побежал на малярный участок.

— Ребята, они уже высадились! — издалека закричал он. — Второй фронт открыт!

— Я уже рассказал им, — отозвался Пепик, только что вернувшийся от врача. — Ехал в автобусе и там услышал эту новость. Немцы сидят ошарашенные, не знают, что и думать. В газетах еще ничего нет, а они, пока не прочтут газетного комментария, не позволят себе собственного суждения. Какой удар для них!

— Вечером начну укладывать вещи, — решил Кованда. — Не опоздать бы на поезд! Я думаю, союзники недолго провозятся с ними, а?

Гонзик уже спешил дальше и, повернувшись на ходу, крикнул Пепику:

— Что сказал доктор?

Тот махнул рукой.

— Я ж вам говорил. Ничего нет.

— А кровь?

— Говорит, что, возможно, это из горла. Не из легких.

— Ты рад? — спросил Гонзик и побежал дальше по дорожке вдоль рельсов. Пепик размешивал краску и задумчиво смотрел ему вслед.

«Даже не знаю, — сказал он про себя. — Что-то я не очень верю этому доктору. Ведь я и в самом деле прескверно себя чувствую».

Эда Конечный, который прохаживался по балкам железной конструкции нового цеха, высоко над головами людей, завидев Гонзика, громко свистнул в пальцы.

— Что ты летишь, как на пожар? — крикнул он сверху. — Где горит?

— Горит, в самом деле горит! — воскликнул Гонзик. — Слушай, да смотри не упади! Горит на западе, на побережье Ламанша. Сегодня ночью они высадились!

Эда не понял.

— Кто, немцы?

— О господи, что ты за дубина! — рассердился Гонзик. — Союзники высадились во Франции!

— А-а! Ну и что же?

— Да ничего. Не заберись ты так высоко, я бы трахнул тебя кирпичом.

— Ну и ну! — равнодушно отмахнулся Эда. — Нашел о чем говорить! Если бы они высадились год назад, то сейчас были бы уже в Касселе.

Гонзик махнул рукой и поспешил дальше. Эда наверху громко запел:

В июле, рано поутру,
Блоха куснула немчуру,
Бедняге не до смеха,
Зовет на помощь чеха…

Самая большая чешская бригада работала на закладке бетонных фундаментов для турбин нового машинного отделения. Ребята возились около бетономешалок, гнули железную арматуру, сколачивали опалубку фундаментов. Все они столпились вокруг Гонзика, а Фрицек от радости даже пустился вприсядку.

— Лучше бы ты нас учил английскому, — сказал Густа. — А то как же нам объясняться, когда они придут? Что мы им скажем?

— Уж не собираешься ли ты ждать их тут? — огрызнулся Богоуш. — Когда они придут, мы должны быть уже дома. Там мы нужнее.

— Да разве отпустят!

— Обязательно отпустят, надо только попросить хорошенько. Пошлем-ка заявление Адольфику, да обязательно с гербовой маркой. Шляпа ты! Станем мы отпрашиваться, как бы не так! Соберемся и дадим тягу.

— Далеко, пешком не дойти.

— Стыдись! Я готов себе ноги оттопать хоть до колен, а добраться за пару дней. До Пограничья отсюда рукой подать.

— Я еще утром заметил: что-то стряслось, — вставил Ирка. — Наш десятник заперся с пленным в будке и до сих пор не выходил. О чем они там толкуют?

Деревянная будка десятника Бегенау прилепилась к стене большого здания лаборатории. Она была сколочена из грубых досок и обита толем. Гонзик на цыпочках подкрался к будке, посмотрел в щель и приложил ухо к стене. Бегенау взволнованно расхаживал около стула, на котором сидел маленький француз Жозеф Куртен, студент-медик. Руки десятник сложил за спиной, голову свесил на грудь.

— Работать я умею, — услышал Гонзик его голос. — Со всякой работой справлюсь, не буду тебе в тягость. К вам, пленным французам, я всегда относился как к равным.

Жозеф откашлялся.

— Richtig wahr[81], — сказал он помолчав.

— Я одинок, — настойчиво продолжал десятник, — у меня нет никого, кто хотел бы, чтобы я остался в Германии. Мне здесь не по душе, здесь никогда не будет спокойно. В партии я не состою, потому что не согласен с ними. Я сторонюсь политики и не хочу иметь с ними ничего общего, понимаешь?

Жозеф не отвечал, было слышно, как он постукивает карандашом по столу.

Гонзик оглянулся по сторонам.

— В порядке, — крикнул ему Густа. — Я посторожу. — И заговорщицки прищурил один глаз.

— Не оставляй меня тут, — возбужденно продолжал десятник. И Гонзику показалось, что этот крепкий, плечистый человек готов расплакаться. — Возьми меня во Францию. Я поеду с тобой, как твой пленный, и буду тебе до смерти благодарен. Согласен?

Жозеф долго не отвечал, Бегенау перестал ходить по комнате, в будке воцарилась напряженная тишина.

— Надо посоветоваться, — сказал наконец на ломаном немецком языке Жозеф. — Я посоветоваться с товарищами. Ты хороший человек. Но ты немец, понимаешь. Но я тебя люблю. Я тебе помочь, если можно.