Джеймс Данн - Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства

• Название: Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства
• Автор: Джеймс Данн
• Издательство: Библейско–богословский институт св. апостола Андрея
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2009
• ISBN: 978–5-89647–216–2

Книга Джеймса Д. Данна — одно из лучших современных пособий по изучению Нового Завета. Эта работа соединяет в себе исследование текста Нового Завета с историко–социальной характеристикой жизни первых христианских общин, помогая преодолеть пропасть между текстологическими исследованиями и богословской интерпретацией Священного Писания в духе древнейшего исторического христианства. Для студентов старших курсов гуманитарно–богословских факультетов и вузов, а также для всех интересующихся изучением Нового Завета.

---

Итак, если мы ищем фундаментальное единство в Новом Завете в двояком смысле, в смысле тех составляющих, что входили в христианство с самого начала и со всей последовательностью являют себя как центральные для христианства на всем протяжении документов, из которых состоит Новый Завет, то мы должны начать с Пасхи и Пятидесятницы, с Христа и Духа. Более того, мы не должны упускать из виду то обстоятельство, что именно явленное взаимоотношение между этими двумя фундаментальными составляющими лежит в самой сердцевине первоначальной ясности, отчетливости, отличительности христианства и его успеха. Именно итогом провозглашенного воскресения Христова стал, судя по всему, дар Духа. А дар Духа был воспринят как доказательство того, что Бог принял этот человеческий акт — акт посвящения себя Иисусу Христу как воскрешенному Господу. Дар Духа показал, что Бог подтвердил истинность Христа и принял к Себе посвятивших себя Ему. Опыт Духа получил свое определение ссылкой на Христа — как Дух Христа, Дух Сына, взывающего "Авва, Отче!" (в части., Рим 8:9,15, Гал 4:6). Ведя экуменические разговоры, никогда нельзя забывать, что именно взаимоотношение и взаимозависимость доктрины и опыта суть то, что лежит в самой сердцевине фундаментального единства Нового Завета.

Разумеется, существуют и другие элементы, неразрывно входящие в связь между этими двумя фундаментальными составляющими. Например, в том, что уже было сказано, подразумевается, что посвящение себя воскресшему Христу и было тем, что свело эти две составляющие вместе в раннем опыте веры; и это тот самый Иисус, о Котором говорится в евангельском предании, — именно Он и есть прославленный Господь. Еще и другие составляющие наслаиваются на эти две основополагающие черты и начинают проявляться, как только мы начинаем их распаковывать — или, говоря исторически, проявляются с тех пор, как первые христиане начали разбираться в том, что они значат в контексте миссии, направленной на иудея и язычника. Мы посмотрим на самые важные из них в следующем разделе. Но ни одна из них не кажется столь фундаментальной в своем исходном выражении, ни одна не проходит с такой последовательностью и настойчивостью через все новозаветные документы, как эти две. Эти же, Пасха и Пятидесятница, воскрешенный Христос и излитый Дух — составляют неделимое ядро, исходную предпосылку всего остального, пробный камень, на котором испытывается христианский характер всех остальных.

Впрочем, имеется одно исключение — еще одно свойство первоначального и новозаветного христианства, которое только недавно всплыло в экуменических дискуссиях и которое заслуживает гораздо более пристального внимания, чем то, какого оно удостаивалось до сих пор — то, что, пожалуй, лучше всего описать как фундаментальную напряженность между христианством и его иудейскими истоками[735]. И это подводит нас к нашей следующей теме.

3. Фундаментальная напряженность

В самой сущности христианства заложено то, что оно происходит от иудаизма I в. Иисус был евреем. Самые первые христиане были сплошь евреями. Христианство началось изнутри иудаизма, из мессианской секты в рамках иудаизма. Оно воспринимало само себя не как новую религию, а скорее как эсхатологическое выражение иудаизма. Все это достаточно хорошо известно, и останавливаться на этом незачем. Но что не было должным образом оценено, так это то обстоятельство, что это фундаментальное отношение между христианством и породившим его еврейским чревом вызвало в христианстве напряженность, напряженность, которая внутренне присуща христианству в силу именно этих его истоков. Это напряженность неразрывности и разрыва. Эта напряженность исходит из самого факта неразрывности и разрыва, из того факта, что неразрывность и разрыв должны поддерживаться одновременно и не могут быть разрешены по сю сторону эсхатона.

Я пытаюсь здесь выразить вот что: эта фундаментальная напряженность столь же фундаментальна для христианства, как и те составляющие фундаментального единства, которые мы уже рассмотрели. В сердце фундаментального единства лежит также и фундаментальная напряженность, неизбежная и неразрешимая до тех пор, пока еврей и христианин идут каждый своим путем. Я постараюсь документально подтвердить это положение и продемонстрировать его важность, ссылаясь на составляющие фундаментального единства, обрисованные выше, и другие элементы согласия, быстро ставшие решающими для раннего христианства.

Воскресение и излияние Духа входят в чаяния Израиля, в его надежды будущего века (напр., Дан 12:2, Иоиль 2:28–32). Но даже и здесь возникает напряженность, ибо христианство утверждает, что эти чаяния уже осуществились, да и самое надежду интерпретирует в свете ее осуществления, уже имевшего место. Воскресение Иисуса как "единичный случай", а не как начало окончательного воскресения перед последним судом, как это, похоже, полагали первые христиане (Рим 1:4 — воскресение Иисуса приравнивается "воскресению мертвых"). Излияние Духа на некий ограниченный контингент "всей плоти", а не часть последних в истории кульминационных событий, отмеченных также и природными катаклизмами, о которых говорит Иоиль. Вот этот элемент — перетолкование чаяний евреев, — проистекающий непосредственно из опыта Христа воскресшего и Духа дарованного, как раз и создает напряженность не только между христианством и его материнской верой, но и внутри самого христианства как иудаизма исполнившегося. Это напряженность между "уже" и "еще нет"[736], напряженность исполнения лишь частичного, неразрывности, в которой содержится разрыв, достаточно глубокий для еврейского наблюдателя, дающий ему достаточное основание задаться вопросом: а исполнение ли это в конце концов?

Иными словами, для того, чтобы почувствовать смысл своего фундаментального единства, христианство должно осознать эти две базисные составляющие христианской веры как эсхатологическое исполнение чаяний иудеев. Но, утверждая это, оно должно перетолковать эти чаяния в свете того, что на самом деле произошло в Пасху и в Пятидесятницу. Проблема задержки парусии, все удлиняющийся интервал между первым и вторым пришествиями Иисуса — просто выражение этой фундаментальной черты христианства. И то же можно сказать о проблеме формулирования удовлетворительных доктрин святости, христианского совершенства, полноты Духа и так далее — в то время как христиане начали с утверждения, что они уже перешли в новый век, уже причастны новому творению, уже вкушают Духа, излившегося в эсхатологической полноте. Эта эсхатологическая напряженность внутренне присуща христианству, каким мы встречаем его в Новом Завете. Каковы ее последствия для выражения фундаментального единства — об этом надо еще думать и думать. Что еще более поразительно, так это то, что стоит нам расширить область фундаментального единства за пределы Пасхи и Пятидесятницы, как оказывается, что та же напряженность между неразрывностью и разрывом с иудейской матерью христианства от него неотделима и непреодолима. Объяснюсь.

а) Христианство и народ Божий. Вера в то, что христианство есть продолжение и эсхатологическое исполнение Израиля, народа Божьего, широко распространена в Новом Завете; это убежденность в том, что верующие во Христа, язычники равно как и иудеи, составляют обновленный, или даже попросту новый Израиль. Особенно важно это для Матфея, Павла и Послания к Евреям, а также заметно выражено в различных формах в писаниях Луки, в четвертом Евангелии, Первом послании Петра и Книге Откровения. Но разрыв, или, говоря исторически, разлад появляется с утверждением, что язычники входят составной частью этого нового Израиля просто в силу своей веры в воскресшего Христа. В этот момент напряженность вступает в самое сердце нашего понимания народа Божьего[737]. Кто это — "народ Божий"? Те, кому был дан завет патриархов? — завет, или "призвание", по словам Павла, "непреложные" (Рим 11:29). Или только те евреи, которые верят в Иисуса как в Мессию? А если язычники входят в него чисто верою, то как быть с евреями, которые (пока) не верят в Иисуса как в Мессию? Эта напряженность не находит своего разрешения в Новом Завете, несмотря даже на старания Павла (Рим 9–11), и ей суждено было разродиться антисемитизмом, этим позорным пятном на теле христианской истории. Она не разрешена и поныне, потому что находится в самом сердце христианства. Крупнейший раскол в истории спасения — не между католичеством и протестантством, не между Востоком и Западом, а между иудаизмом и христианством. Даже если все наши теперешние экуменические усилия окажутся успешными, эта напряженность не разрешится. Даже на уровне фундаментального единства вопрос о том, как относятся друг к другу иудей и христианин в контексте Божьего промысла, остается открытым.