Джеймс Данн - Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства

• Название: Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства
• Автор: Джеймс Данн
• Издательство: Библейско–богословский институт св. апостола Андрея
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2009
• ISBN: 978–5-89647–216–2

Книга Джеймса Д. Данна — одно из лучших современных пособий по изучению Нового Завета. Эта работа соединяет в себе исследование текста Нового Завета с историко–социальной характеристикой жизни первых христианских общин, помогая преодолеть пропасть между текстологическими исследованиями и богословской интерпретацией Священного Писания в духе древнейшего исторического христианства. Для студентов старших курсов гуманитарно–богословских факультетов и вузов, а также для всех интересующихся изучением Нового Завета.

---

Надежда Павла не ослабла и не потеряла твердой основы, ибо с самого начала ее исходная точка состояла в том, что средоточие, точка ориентации, лежит не в будущем, а в прошлом, в твердом факте, на который не могла повлиять задержка парусии[632].

Из этих особенностей христианской апокалиптики лишь третья находит явную параллель в иудейской апокалиптике (см. выше, § 66.3). Поэтому именно в христоцентричности, акценте на уже осуществленном, сосредоточенности на человеке из Назарета, Его жизни, смерти и воскресении, состоит отличие христианской апокалиптической эсхатологии от иудейской. Природу раннехристианской апокалиптической эсхатологии определяет отпечаток осуществленное™, который наложил на иудейскую эсхатологию Иисус, и центральное место в ней Самого Иисуса. То есть христианская апокалиптическая эсхатология — это не только приложение иудейских апокалиптических чаяний к Иисусу, но скорее переинтерпретация этих чаяний в свете "события Христа" — Его проповеди и воскресения[633]. Другими словами, опять своеобразие христианства — в отождествлении человека из Назарета с грядущим вскоре Христом, в преемственности между учением Самого Иисуса (его осуществленной и неосуществленной эсхатологией) и верой первых христиан в воскресение и второе пришествие.

69.3. Стоит обратить внимание на то, как выделяется в раннем христианстве апокалиптическое направление. Апокалиптическое христианство было по сути одной из форм иудеохристианской "восторженности", сочетанием иудейской апокалиптики и расширяющейся христианской перспективы. Поэтому оно сохранило свой пыл, даже когда христианство вышло за пределы Палестины и иудейское начало в нем было разбавлено элементами более широкого спектра. Например, Лука сохранил апокалиптические чаяния Иисуса и Марка, но отделил их от падения Иерусалима. Откровение Иоанна сохранило представление о том, что главную роль в завершении играет Иерусалим, но, будучи написано в Малой Азии, говорило об Иерусалиме небесном, новом Иерусалиме, сходящем от Бога с небес — иудейская национальная апокалиптика была интернационализирована, переинтерпретирована в космических масштабах.

В то же время в христианской апокалиптике иудейское начало преобладает над другой важной формой "восторженности" — гностической, явно проявившейся в Коринфской церкви. Это видно из двух моментов. Во–первых, апокалиптическая восторженность по сути ориентирована на будущее, в то время как отмеченное гностическим влиянием христианство подчеркивает осуществленный аспект (см. выше, § 61.1. д). Если гностическая восторженность делала акцент на "уже", для апокалиптической было важно "еще не" (и близость завершения). Здесь Павел ближе к иудеохристианской апокалиптике, чем к гностической восторженности[634]. Во–вторых, апокалиптическую восторженность отделяла от гностической ее нравственная строгость. Упор гностических христиан на уже достигнутой свободе нередко легко приводил к нравственной распущенности и своеволию. Апокалиптическая эсхатология, с ее надеждой на наступление Конца, четко указывала, какую жизнь должен вести христианин ввиду этой надежды. Так, например, Матфей сохранил апокалиптические чаяния Мк 13, но добавил к ним резкую критику антиномистского энтузиазма (отметим особенно Мф 7:23, 24:11–12, см. выше, § 55.2). Автор Откровения решительно выступил против нравственной распущенности некоторых церквей, к которым он обращался. Этому сочетанию этической строгости и апокалиптической восторженности суждено было стать одной из отличительных черт многих апокалиптических движений в последующие века, от монтанизма до классического пятидесятничества[635].

69.4. Апокалиптической ортодоксии никогда не было, нет и быть не может. Ее видения и чаяния слишком относительны и обусловлены вызвавшим их историческим периодом, чтобы они допускали стандартное истолкование и выражение. Отсюда неизбежно следует, что апокалиптическая эсхатология всегда плохо сочеталась с ортодоксией "великой Церкви". Апокалиптическая христианская традиция все время была на обочине ортодоксии, оставляя слишком большой простор необузданной восторженности, поэтому церковные деятели типа Дионисия Александрийского или Мартина Лютера не хотели включать Откровение в новозаветный канон. Тем не менее в апокалиптическом христианстве удивляет его исключительная жизнестойкость. Неоднократные разочарования не угасили апокалиптический пыл первых поколений. Матфей и Лука не отказались полностью от апокалиптических чаяний Иисуса и Марка, хотя те и не сбылись, но перетолковали их и обрели возрожденную надежду. И хотя новое небо и новая земля не явились "скоро", Откровение вошло в канон Нового Завета.

Это значит, что апокалиптическая эсхатология занимает в христианстве прочное и важное место — несмотря на все опасности и неудачи. Попытки исключить ее из более разработанного учения "великой Церкви" лишь приводили к появлению анологичных течений вне церкви, а это лишало церковь жизненных сил и энтузиазма. Поскольку неприязнь либерального протестантизма XIX в. к апокалиптике по–прежнему влиятельна, стоит напомнить о значимости и актуальности апокалиптического христианства.

а) Оно видит реальность в широкой перспективе — история, прошлое, настоящее и будущее, которые включают не только людей и народы, но и Бога. Оно провозглашает, что Бог не удален от мира, но заботится о нем, проявляясь в духовных силах, действующих "за кулисами", и Его участие — решающее[636]. Отсюда неизбежно следует, что человечество в определенном смысле ответственно перед Богом — вера, находящая классическое выражение в апокалиптическом видении Страшного суда. "Поддерживать чувство того, что в жизни мы несем ответственность, ответственность перед Богом, — значит оказывать постоянную услугу человечеству"[637].

б) Оно видит в истории замысел, цель. Оно не только теоцентрично, но и ориентировано на будущее. В основе христианской апокалиптической эсхатологии лежит надежда, основанная не на наивном оптимизме по поводу человеческого прогресса, а на вере в конечное руководство Бога над всеми силами в истории, движущейся к Его цели. Эта надежда, выражающаяся в Новом Завете как вера в Иисусово второе пришествие, неотъемлема от христианского благовестия I в.: "отвергать эту надежду — значит искажать новозаветную весть о спасении"[638].

в) Эти два верования приводят к двум следствиям. Прежде всего они помогают верующим правильно оценивать настоящее. Они не питают иллюзий в отношении настоящего и его возможностей. В частности, они делают возможным положительное отношение к страданию. Нынешнее страдание есть неизбежная часть движения истории к установленной Богом цели, необходимое приуготовление к предстоящему великому и богатому будущему, определенному Богом. По словам Беркита (F. С. Burkitt): "Евангелие — это сильный протест против современного взгляда, что единственная важная вещь — жить удобно"[639].

г) Во–вторых, апокалиптическая надежда рождает в верующих новое чувство ответственности по отношению к миру. Их ценности и надежды уже не зависят от этого мира, но их ответственность за него повышается — жить и работать в этом мире ради приближения задуманного Богом Конца. Отметим, что апокалиптическая надежда как таковая не игнорирует мир и не поворачивается к нему спиной — хотя именно так ее часто в течение веков и истолковывали. Конечно, она не ищет в этом мире своего оправдания и пессимистически смотрит на его будущее. Но она не отстраняется от этого мира: родившись из его страданий, она считает себя ответственной за то, чтобы возвещать ему правду, правду о реальности и о ходе истории, изо всех сил трудясь в этом мире ради приближения Царства Божьего извне. Более того, невзирая на гонения и разочарования, она держится стойко в своем служении — именно потому, что не ждет здесь признания и оценки. Вот почему в апокалиптической эсхатологии содержится семя революции и почему она была основой вдохновения многих революционных движений в истории Европы.

Таким образом, роль апокалиптического христианства в том, чтобы противиться искушению оставить надежду ради "реальности" настоящего или оставить настоящее ради видений будущего. Оно соединяет эти два момента друг с другом, осмысливая настоящее в свете будущего и будущее в его отношении к настоящему. Это непрестанная задача, постоянная ответственность каждого поколения. Новое поколение не должно смешивать свою надежду на будущее с конкретными формулировками прежних поколений. Оно не должно оставлять надежду, из‑за того что конкретные ее выражения были слишком обусловлены прошлыми событиями и их участниками. Оно должно осознать относительность всякого выражения апокалиптической надежды, переинтерпретировать настоящее в свете прошлого ("уже") и будущего ("еще не"), не теряя надежды и устремляясь к определенному Богом будущему.