Сергей Раткевич - Наше дело правое

• Название: Наше дело правое
• Автор: Сергей Раткевич
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-28667-6

Кто из нас ни разу не слышал, что великих людей не существует, что подвиги, в сущности, не такие уж и подвиги — потому что совершаются из страха либо шкурного расчета? Что нет отваги и мужества, благородства и самоотверженности? Мы подумали и решили противопоставить слову слово. И попытаться собрать отряд единомышленников. Именно поэтому и объявили конкурс, который так и назвали «Наше дело правое», конкурс, который стартовал в День защитника Отечества. Его итог — эта книга.

При этом ее содержание никоим образом не привязано к реалиям Великой Отечественной. Ее герои бьются на мечах, бороздят океаны на клиперах и крейсерах, летают на звездных истребителях. Они — и люди, и эльфы, и вуки, и драконы, и роботы, наконец. Главное не декорации и даже не сюжет, а настрой, уверенность в том, что «наше дело правое, враг будет разбит и победа будет за нами».

С уважением Ник Перумов, Вера Камша, Элеонора и Сергей Раткевич, Вук Задунайский.

---

— Мне кажется, нынешний человек хорош не сам по себе, а вопреки себе. Пара добрых дел на семьдесят лет жизни, которые нам удается откопать в процессе дознания, — не такой уж большой повод для тотального оптимизма.

— Тотального я что-то не замечала, — сказала Инна. — Людям просто нравится читать ваш «Бюллетень». Повышает настроение. Считается делом хорошего вкуса. Да и вообще интересно… Ваши имиджмейкеры стараются на славу. Ну ладно, поболтали, и хорош. Пора заняться делом.

Карев поднялся из-за стола и послушно проследовал за женой в соседнюю комнату. Здесь он сел на стул возле окна, а она встала у мольберта и взяла кисть.

— На меня не смотри. Вон, лучше… на вазу!

— Но ты намного интереснее. — Павел поиграл бровями.

— Еще насмотришься. А сейчас нужно, чтобы твой взгляд был устремлен за рамки картины, а не на зрителя. И руки сложи на груди.

Карев подчинился, скрестил руки и послушно уставился на пузатую хрустальную вазу — ветерана многих натюрмортов. К пятой годовщине совместной жизни талантливая, но пока малоуспешная художница наконец решилась написать портрет супруга. Глядя на вазу, Павел мысленно возвращался к событиям рабочего дня. Вспомнилась Феклина с видеозаписи завещания — спокойный голос, упрямый взгляд, замкнутое, почти бесстрастное выражение лица… Кажется, за ее спиной, на камине, стояла похожая ваза…

Нет, не была эта женщина ни прекрасной женой, ни идеальной матерью, ни фонтаном альтруизма. Семейная жизнь окончилась ранним разводом, сына Ольга Федоровна воспитывала одна, причем в довольно авторитарной манере. Вырос он слабохарактерным, затюканным парнем, который чуть позже покорно перешел в руки не менее властной, чем мать, супруги. Разумеется, невестка и свекровь друг с другом не сошлись — и Феклина осталась одна. Павел помнил допрошенного неделю назад Сергея — болезненно тощего молодого мужчину с тусклым взглядом и страдальчески изогнутыми губами. Такой точно не найдет преемника идеям матери. Хотя толстуха-жена заставлять будет — ведь на кону квартира в центре, а у них — двое детей.

Дело жизни Феклиной останется незавершенным. Потому что, как оказалось, ее материалы — псевдонаучный бред. Адекватно донести его до общества — невозможно. А значит, чопорный сухарь Иваненко позаботится о том, чтобы наследство никогда не досталось Сергею.

Карев задумался, каково это — когда дело всей твоей жизни оканчивается пшиком? И каково это вообще — подчинить всю жизнь какому-то определенному делу, идее? Какой-то необычной жертвенностью и обстоятельностью веет от самой установки…

— Инна, скажи, у тебя есть то, что ты могла бы назвать делом своей жизни?

— Конечно, — откликнулась красавица, склонившись над холстом. — Рисовать мужа.

— А если серьезно?

— Если серьезно, — то еще кормить и обстирывать его.

— Что ж, буду иметь в виду.

Сидя у окна, скрестив на груди руки и глубокомысленно пялясь на пузатую вазу, Карев понял, что ему все-таки стоит самому изучить материалы Ольги Федоровны.

* * *

Даже в очень активном режиме на освоение ушло несколько дней. Стоя в ванной и начищая щеткой зубы, Карев слушал, как в правом ухе бесстрастный голос программы рассказывает о бомбардировках Киева, пролетая в «прыгуне» над городом, читал с экранчика «планшета» про оборону Сталинграда, вернувшись с работы домой, ковырялся правой рукой в тарелке с рисом, а левой перелистывал распечатку, вникая в перипетии Курской битвы…

Древние сражения, гибель тысяч и миллионов людей, великие города, лежащие в руинах, концлагеря, чудовищные преступления, удивительные примеры героизма, сотни беспристрастных источников…

Все статьи прочесть не удалось — начальник требовал внятных результатов по делу Феклиной. Но и того, что Карев успел освоить, было достаточно, чтобы поколебать однозначные суждения профессора Радужного. Назрела необходимость повторной консультации, причем на этот раз с таким специалистом, который не побрезгует ознакомиться с материалами, доводами и аргументами Ольги Федоровны.

В цитатах у нее особенно часто мелькало несколько фамилий ученых, из которых, как подсказала справочная, в Москве проживал только один: Алексей Иванович Лапшин.

* * *

Кабинет профессора Лапшина располагался в том же Институте истории, но в другом крыле и по размерам был существенно скромнее, чем у Радужного. Алексей Иванович оказался сурового вида старцем, почти лысым, но с роскошной седой бородой и скептическим прищуром блекло-зеленых глаз.

— Ах, Оленька… — проговорил он, листая распечатки. — Ну, это я читал, ранняя вещица. Ее тогда еще публиковали… Ага… А вот это она мне сама приносила. Обсуждали с ней. Ага, подправила… И на меня ссылается… Да… А вот здесь что-то новенькое… Так, понял. Материалы к учебнику. Ясно. А что, собственно, требуется от меня? — старик посмотрел на следователя.

— Я бы хотел понять, насколько взгляды Ольги Федоровны соответствуют или не соответствуют истине.

— Вот как! Истина. Хм… Сильное слово. Скажите прежде, а насколько официальна наша с вами беседа?

— Совершенно неофициальна. Я просто хочу уяснить вопрос для себя.

— Ага… Что ж… раз так, то могу ответить прямо сейчас. Большинство Олиных статей я знаю… Не считая некоторых частностей, в целом она права.

Карев даже вздрогнул:

— Но почему тогда профессор Радужный убеждал меня в противоположном?

— Да потому, что он — не ученый! — хмыкнул Алексей Иванович. — Он болтун! Или, как это нынче называют, популяризатор. Ученым Аркаша был лет двадцать назад, когда опубликовал свою книжку по нэпу. Так себе работка, анализ ниже плинтуса, но хоть материал собран и рассортирован добротно… А потом Аркаша подался в когорту болтунов, что занимаются не той историей, которая была на самом деле, а той, какой ее должен представлять обыватель. Только и всего. А настоящие спецы по Второй мировой все то, о чем Оля писала, знают и сами, причем не только знают, но и в целом разделяют.

— Постойте, но если так, то почему она не могла донести свои взгляды до общественности? И почему над ней смеялись?

Алексей Иванович сощурился:

— Вы и в самом деле не догадываетесь?

— Нет. До этого следствия мне не приходилось знакомиться с миром историков.

— В наши дни этот мир разделен на две части: исследователей и популяризаторов. Первые пытаются узнать, «как оно было», а вторые определяют, как это надо представить для «народа». Определяют, естественно, не сами — основные ориентиры им спускают «сверху». А из этих частей никто друг к другу не лезет. Мы печатаем в профильной периодике статьи, каждая из которых столь узка по теме, что для неподготовленного читателя почти ничего не скажет. Специалист же, который знает контекст, разгадывает ссылки и намеки, понимает, что, допустим, статья «Об особенностях применения зенитной техники советскими войсками в 1941 году» на самом деле предъявляет новый аргумент в пользу того, что нападение Гитлера на СССР было неспровоцированным и Союз даже не был толком готов к войне. Мы это знаем, и нам этого достаточно. А ребята типа Аркаши — дают интервью, пишут учебники и популярные книжки «для широкого круга читателей», где излагают историю так, как считается полезным для обывателя. Они — пастухи общественных стереотипов. Ошибка и вина Оли была в том, что она захотела вынести, так сказать, «эзотерическое» знание на профанный уровень, покусилась на чужое поле. Разумеется, она была обречена, как и любой, кто захочет в одиночку бороться со стереотипом. Или с системой.

Несколько секунд Карев ошарашенно осмыслял услышанное. Вся жизнь, труды и усилия Феклиной предстали в совершенно новом свете.

— Но если она была права… почему вы молчали? Почему не поддержали ее… все эти спецы?

Алексей Иванович впервые улыбнулся, на миг превратившись из грозного старца в доброго дедушку.

— Знаете, я не ожидал, — признался он, — что в служебных структурах работают столь открытые и чистосердечные люди. Мне очень приятно это видеть. И, независимо от того, что я сейчас скажу, помните, что теперь я очень рад нашей встрече, которую первоначально воспринял как повинность. А сейчас — к сути вопроса. Давайте-ка вот на что посмотрим: вы — в школе, в институте, по телевидению — годами слышали одно и то же: что в мрачном XX веке ваши предки развязали самую кровопролитную войну в истории, что демократическому миру пришлось выбирать из двух зол — фашистского и коммунистического и что лишь вмешательство свободного мира спасло тоталитарный СССР от поражения… Вы годами ели эту чушь и не подавились. И ни разу не задумались — а не вешают ли вам лапшу на уши? Вы и палец о палец не ударили, чтобы узнать правду. Мы якобы молчали? Нет, молодой человек, мы совсем не молчали. Мы кропотливо, по крупицам доказывали истину, публиковали статьи и монографии — все они лежат в свободном доступе, возьми да узнай. Так почему же вы не озаботились, не взяли, не узнали? А я скажу почему. Потому что вам, и таким, как вы, — наплевать на правду, на историю, на прошлое, на своих предков. Скажут вам в школе или институте, что русские произошли от слонов, и вы послушно будете строчить глубокомысленные рефераты об «экзистенциальной слоновости русской души»! Вы не знаете правды не потому, что от вас ее скрывают, а потому, что она вам — не нужна. Вот Оля в лепешку расшиблась, чтобы до вас ее донести, — и что? А ничего, кроме потраченной зря жизни. Свою научную состоятельность, свое будущее она принесла в жертву — чему? Равнодушному обывательскому…