Антон Бринский - По ту сторону фронта

• Название: По ту сторону фронта
• Автор: Антон Бринский
• Издательство: Волго-Вятское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Герой Советского Союза А. П. Бринский в годы Великой Отечественной войны командовал партизанским соединением, действовавшим в Белоруссии, в западных областях Украины и в Польше. Отряды, входившие в партизанское соединение Бринского, совершили за время войны свыше пяти тысяч диверсий в тылу врага.

В книге «По ту сторону фронта» автор рассказывает, как советские люди, находясь на временно оккупированной врагом территории, выполняли указание Коммунистической партии — создать невыносимые условия для фашистских захватчиков и их пособников. Герои книги — подрывники, разведчики, связные, радисты. А. П. Бринский хорошо показывает боевую дружбу народов Советского Союза, связь партизан с местным населением, с народом, ярко рисует героизм советских людей, их глубокую веру в победу над врагом.

---

В лесу, в нескольких километрах от линии, на первом привале командир группы должен был подвести итоги операции. Но Гусев прежде всего обернулся к Тамурову:

— Ну… дай руку! Вот уж спасибо за твои уроки! Своими глазами вижу, что и один в поле воин.

А потом, погрозив кулаком далекому своему врагу, крикнул в пустоту леса:

— Что, гады? Дадим мы вам новый порядок! Будете помнить!..

Так сдавали экзамен новички. Правда, один взрыв не дает еще большого опыта. Молодых подрывников снова и снова приходилось посылать на операции с инструктором, приучая каждого к быстроте и точности движений. Но важно было то, что и на одном взрыве они собственными глазами видели разрушительную силу своего нового оружия, убеждались в его могуществе. Этой убежденности некоторым как раз и не хватало. Вспоминается интересный спор.

— Это такое средство! — горячился Тамуров и повторял слова Гусева: — Со взрывчаткой и один в поле воин. Нет теперь старой пословицы.

— Одному нельзя, — возражали ему. — Да и вообще это — не настоящее средство. Пушки, самолеты, танки — вот это так! А что пять человек с толом? Тут много не навоюешь.

Спор затянулся, горячность Тамурова не убеждала, и мне подумалось, что этих новичков надо не просто учить, не просто объяснять им, что и как, а заставлять их самих проделывать всю работу — от закладки мины до взрыва. В результате возникла партизанская диверсионная школа, оформленная специальным приказом. Инструктором в ней я назначил Тамурова.

Для наглядности обучения даже соорудили из бревен и жердей нечто вроде полотна железной дороги, которую и взрывали наши ученики.

Многие товарищи, сделавшиеся впоследствии большими командирами, руководителями партизанского движения или просто опытными подрывниками, прошли нашу школу. Таковы: Каплун и Анищенко, командовавшие потом бригадами, Гусев — начштаба соединения, Гончарук — начштаба бригады, командиры отрядов — Патык, Сивуха, Парахин, Семенюков, Даулетканов и другие. Надо сказать, что у нас, партизан, был тогда очень хороший, хотя нигде и не записанный закон: выдвигать на командные должности только тех, кто непосредственно участвовал в боевых операциях, в подрыве вражеских эшелонов.

Школа нисколько не мешала нашим операциям. Люди и учили, и учились, и работали по лагерю, и ходили на задания. Мы систематически разрушали все окружающие нас дороги. И результаты учебы не замедлили оказаться: новички не только усвоили технику, но и заинтересовались своим новым делом. Анищенко говорил:

— Я в молодости не влюблялся так ни в одну девушку, как теперь влюбился в эту работу.

Тамуров торжествовал:

— Убедились? Я вам говорил!.. У подрывника одна минута решает все и приносит победу. По-суворовски: налетай на врага, как снег на голову.

Он был влюблен в подрывное дело еще больше, чем Анищенко, и частенько пускался в лирику:

— Что может быть лучше для нас — партизан? Паровоз на боку испускает последний дух, вагоны лезут друг на друга, крик, паника. А ты думаешь: «Что, гады, получили! Вас сюда никто не звал, и вот вам расплата. Ничего больше вы у нас не получите».

Лейтенант Криворучко, возвратившись после первой своей экспедиции, во время которой его группа взорвала четыре эшелона, восторженно говорил:

— Вот это я понимаю! Это — работа! А то ведь не успел повоевать — ранили, попал в плен. Сбежал, скитался по деревням. Начал партизанить — и гонялся за каким-нибудь полицаем или солтусом с трофейным парабеллумом. И все время меня преследовала мысль, что я не выполняю, то есть очень плохо выполняю, приказ Родины: мало бью врагов, мало приношу им вреда. А ведь я — командир, комсомолец, я присягу давал. И силы у меня есть. А вот приложить эти силы — ну, в полную меру — никак не могу… Теперь я с такой техникой наверстаю. Четыре поезда, и ведь это — только начало. Теперь мне не стыдно будет смотреть в глаза любому.

В партизанской песне, сложенной бойцами нашего отряда, так и пелось:

Всю ночь от мин услышишь перекличку,
И под откосом трески[1] поездов.
Пусть знают все: у нас вошло в привычку
Ставить мины, добивать врагов.

Составлена эта песня не совсем литературно и даже не гладко, но она характеризует настроения бойцов — желание послужить Родине и увлечение подрывной работой.

А вот стихотворение, написанное в те времена молодым партизаном Ободовским (привожу его полностью):

Мы — сыны боевого народа,
Без свободы не можем мы жить,
И ушли мы в леса, за болота,
Чтобы Родине лучше служить.
На далеких фронтах крепче стали
Оборонная сила полков.
На заводах Сибири, Урала
Не устала рука у станков.
И в землянках сидим мы недаром,
Научились врага мы следить,
Чтобы миной, гранатой, пожаром
Чаще Гитлеру в зенки светить.
За руины, грабеж и недолю,
За замученных, крики детей,
За угон молодежи в неволю
Не щадим мы фашистских зверей.
Партизанскою ночью немою
По тропинкам крадется отряд.
Небо вдруг запылало зарею —
То немецкие склады горят.
Там в кустах притаилась засада.
А машины все ближе пылят.
Взрыв гранат. По фашистскому гаду
Партизанский строчит автомат.
Все растут партизанские силы,
Месть народа, как буря, грозна.
Партизан не пугает могила:
Нам за Родину смерть не страшна.

Все операции разбирались и обсуждались после выполнения, как в настоящей школе разбираются тактические задачи. Отмечались и ошибки, и удачные действия — на этом тоже учились. Между группами и между бойцами возникало соревнование. Заведены были личные счета, своего рода партизанская бухгалтерия. Патык, исполнявший у нас обязанности начальника штаба, отмечал в общей тетради участие каждого в той или иной операции. У меня в планшете, с которым я не расставался, хранилась такая же тетрадь. В Москву сообщали весь состав группы, участвовавшей в диверсии.

Большинство бойцов, составлявших отряд, пришли к нам вместе с Каплуном. Для меня они были новыми людьми, и я с каждым днем, с каждым новым делом все больше убеждался, что это ребята смелые, выносливые, упорные. Работали они самоотверженно и напряженно, не обращая внимания ни на усталость, ни на болезни. Анищенко, например, во время одной из операций свалился от жары и переутомления, не мог идти, кровь лилась у него из ушей и из носа, — бойцы принесли его в лагерь на плащ-палатке. У самого Каплуна ноги опухли и были растерты, но он только сменил сапоги на лапти (в лаптях ходить мягче и легче) и продолжал водить группы на задания.

Увидев Степана Павловича в лаптях, Тамуров не удержался, чтобы не съязвить:

— Товарищ капитан, до чего вы сейчас красивы — настоящий дореволюционный полищук.

— А что ты думал! — ответил Каплун и вдруг притопнул. — Эх, лапти мои, лапоточки мои!.. — И, несмотря на больные ноги, пошел вприсядку.

Патык тоже обратил внимание на лапти:

— А где же сапоги? Куда вы теперь положите пистолет или гранату?

Я заинтересовался этими странными словами.

— В чем дело? Какую, гранату?

— А вы не знаете?.. Да это целый анекдот получился…

И мне рассказали, как в Бучатине, перед самым выходом подпольного комитета в лес, два комитетчика — Гриша Патык и Борис Таймазов — пришли к «сапожнику Степану». Хозяйка была дома, и они для конспирации спросили:

— А нельзя ли у вас сапоги пошить?

— Пожалуйста, — ответил Каплун. — Да может быть, вам пригодятся сшитые? — И показал Патыку на пару сапог, приготовленных для какого-то начальства из сельуправы. — А вам тоже сапоги?.. Вот эти померяйте… — И подал Таймазову другую пару.

Натягивая сапог, Патык почувствовал — что-то мешает. Вытащил, глядит — пистолет. Таймазов таким же порядком вынул из сапога гранату «Ф-1». Оба опешили: ведь конспирацию-то надо соблюдать. А Каплуну, постоянно ожидавшему ареста, необходимо было всегда иметь под рукой оружие. Ночью он и гранату, и пистолет клал себе под подушку, а днем — в сапоги.

Хозяйка, увидев оружие, испугалась:

— Это что?

А Каплун смеется:

— Не бойтесь, не бойтесь: все равно уходить. Берите эти сапоги, а свои оставьте… А ты, хозяйка, не бойся. Скажешь, что капитан (он нарочно назвал себя капитаном) ушел.

С этим они и покинули Бучатин…

Над забавным рассказом посмеялись. Посмеялись и над лаптями, но некоторые партизаны последовали примеру Каплуна. Что бы ни говорили о лаптях, — они действительно и легки, и удобны. Да и сапоги сберегаются. И человек, обутый в лапти, ступает по лесным тропинкам тихо, почти беззвучно (а это особенно важно для партизана-подрывника).

Ежедневно наш отряд выходил на задания почти в полном составе. Если не хватало взрывчатки, обходились без нее: разбивали маслозаводы, рубили телеграфные столбы, разгоняли полицаев и заготовителей. В лагере оставалось трое, ну, самое большее — пять человек, да и этим не хотелось сидеть дома. Должность повара казалась обидной. Эту должность исполняла у нас Тоня Бороденко, но исполняла скрепя сердце. Ей бы пускать под откос поезда, поджигать нефтесклады, рвать провода немецкой связи!..