Лу Синь - Повести. Рассказы

• Название: Повести. Рассказы
• Автор: Лу Синь
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1971

Предлагаемый сборник произведений имеет целью познакомить читателя с наиболее значительными произведениями великого китайского писателя Лу Синя.

---

«Двадцать три с половиной фунта!» — И он представил себе, как дрова «беспрерывно, будто река, плывут» под кровать. В голову опять стали лезть корявые поленья, тогда он поспешно встал и пошел запирать двери. Но тут спохватился, что это было бы слишком грубо, и ограничился тем, что опустил пыльную штору.

«По крайней мере, сохранил выдержку, — подумал он, — не изолировался полностью и в то же время избавился от заботы все время бегать открывать дверь. Словом, поступил согласно „учению о середине“…[214]»

«…Итак, дверь в кабинет мужа всегда закрыта. — Он снова сел за стол. — Если жене нужно о чем-нибудь посоветоваться, она стучится и, только дождавшись разрешения, входит; это очень хорошее правило! Сидит, например, муж в кабинете, а жена хочет поговорить с ним о литературе, приходит и непременно стучит в дверь. Тут уж можно быть спокойным, что она не принесет капусту».

— Come in, please, my dear {11}.

«Но как быть, если у мужа нет времени рассуждать о литературе? Не обращать внимания? Пусть стоит за дверью и стучит? Нет, так, пожалуй, не годится… Не написано ли об этом в „Идеальном муже“? Это, наверно, прекрасная книга! Если получу гонорар, непременно куплю и прочту…»

— Шлеп!

Он сразу выпрямился, как палка, зная по опыту, что это жена хлопнула трехлетнюю дочку по затылку.

Счастливая семья!.. Прислушиваясь к плачу девочки, он думал:

«Ребенок у них будет позже, будет позже. А может быть, лучше, чтобы детей вообще не было? У бездетных всегда так чисто… Или лучше супругам жить в гостинице на всем готовом. А у одинокого еще чище…»

Плач все усиливался. Он встал и прислушался сквозь штору.

«Не помешали же Марксу детские крики написать „Капитал“, — продолжал он размышлять, — но Маркс был великим человеком…»

Он вышел из комнаты и открыл наружную дверь. В нос ему ударил запах керосина. У самой двери, справа, лежала дочка, уткнувшись лицом в землю. Заметив отца, она заплакала еще громче.

— Ладно, ладно, не плачь, моя хорошая, ну не плачь же. — Он взял ее на руки.

Потом повернулся и слева от двери увидел жену. Она стояла сердитая, выпятив грудь и подбоченившись, словно приготовилась делать гимнастику:

— Издеваешься ты надо мной, что ли? Нет чтобы помочь, только мешаешь. Ведь она опрокинула лампу с керосином. Что будем делать вечером?..

— Ну ладно, ладно, не плачь, не плачь, — будто не слыша дрожащего голоса жены, он ласково погладил дочку по голове и понес ее в дом.

— Моя хорошая. — Он спустил ее на пол и, сев на стул, поставил дочку между колен. — Не плачь, хорошая моя. Сейчас пана покажет тебе, как умывается кошка. — Он вытянул шею, высунул язык и, будто лизнув ладони, стал тереть ими лицо, вертя головой.

— Ха-ха-ха, как наша Хуа-эр, — рассмеялась девочка.

— Да, да, как Хуа-эр.

Он еще раз мотнул головой и опустил руки. Дочка улыбалась, хотя слезы все еще дрожали в ее глазах. И тут он вдруг заметил, что у нее прелестное наивное личико, как было у ее матери пять лет назад. Особенно похожи губы, тоже алые, только рот меньше, чем у матери. В такой же ясный зимний день, когда он говорил ей, что одолеет все препятствия и всем пожертвует ради нее, она так же улыбалась, глядя на него сквозь слезы. Растерянный, будто чем-то опьяненный, он сидел и думал.

«О, любимые губы!..»

Штора вдруг поднялась, и в комнату внесли дрова.

Он вздрогнул и увидел, что девочка продолжает смотреть на него заплаканными глазами, чуть-чуть приоткрыв свои алые губки. «Губы…» — Он посмотрел в ту сторону, откуда в комнату таскали дрова.

«…Боюсь, — подумал он, — что и в дальнейшем у нас будет все то же: пятью пять — двадцать пять, девятью девять — восемьдесят один!.. И те же печальные глаза!..» Тут он схватил со стола лист бумаги в зеленую клетку, со строкой «Счастливая семья» и подсчетом платы за дрова, смял его, затем развернул и вытер дочке глаза и нос.

— Иди, моя хорошая, поиграй одна, — сказал он, слегка подтолкнув ее, и швырнул скомканную бумагу в корзинку.

Чувствуя себя виноватым перед дочкой, он обернулся и смотрел, как она сиротливо бредет к двери. В ушах у него стоял стук падающих поленьев. Пытаясь сосредоточиться, он отвернулся и закрыл глаза, чтобы избавиться от всей этой путаницы, обрести, наконец, тишину и покой. Перед глазами возник круглый темный цветок с оранжевой сердцевиной, проплыл от левого глаза к правому и растаял. За ним проплыл зеленый цветок с темной сердцевиной, а следом — шесть кочанов капусты, которые вдруг выросли перед ним в огромную букву А.

Март 1924 г.

МЫЛО

Повернувшись спиной к северному окну, откуда падали косые лучи вечернего солнца, жена Сы-мина и ее восьмилетняя дочь Сю-эр клеили из бумаги серебряные слитки. Послышалось грузное, медлительное шарканье — госпожа Сы-мин сразу узнала, что это идет в своих матерчатых туфлях муж, но не обернулась и продолжала клеить. И лишь когда подошвы, шаркая все ближе и громче, остановились совсем рядом, она не вытерпела и взглянула: Сы-мин, весь изогнувшись, силился что-то достать из внутреннего кармана, спрятанного под полой халата, поверх которого была еще полотняная кофта.

Наконец, извернувшись, он с трудом вытащил руку, в которой лежал маленький продолговатый бледно-зеленый сверток, и протянул его жене. Взяв сверток, она тут же почувствовала неуловимый аромат, похожий на оливковый, а на бледно-зеленой обертке увидела сверкающую золотом печать и множество тончайших узоров. Сю-эр подбежала к матери и хотела вырвать сверток — та поспешно ее оттолкнула.

— В магазин заходил?.. — спросила она, разглядывая сверток.

— Ага, — сказал Сы-мин, не сводя глаз с обертки.

Под зеленоватой оберткой оказалась еще одна — из тонкой бумаги и тоже зеленоватая: в нее был завернут плотный, глянцевитый зеленоватый предмет, покрытый мельчайшими узорами; тонкая бумага, когда ее сняли, оказалась рисового цвета, а неуловимый, похожий на оливковый, запах стал сильнее.

— Какое прекрасное мыло, — сказала жена, бережно, как ребенка, поднося зеленоватый кусок к самому носу.

— Ага, будешь теперь мыться этим…

Она видела, что при этом он смотрит на ее шею, и почувствовала, как у нее запылало лицо. Она и сама знала, когда порой, дотронувшись до шеи, особенно за ушами, ощущала под пальцами шероховатость, что это многолетняя грязь, но даже не думала обращать на нее внимание. Теперь же, под пристальным взглядом мужа, да еще держа у самого лица это зеленоватое, странно пахнущее заморское мыло, она почувствовала, что неудержимо краснеет до самых ушей. И тут же решила после ужина помыться этим мылом как следует.

«Не все отмоешь мыльным корнем», — подумала она.

— Ма, а это дай мне! — И Сю-эр потянулась за бледно-зеленой бумажкой; прибежала и младшая дочь — Чжао-эр, которая играла во дворе. Быстро их оттолкнув, госпожа Сы-мин завернула мыло сначала в тонкую бумагу, потом опять в зеленоватую, привстала, положила на самую верхнюю полку над умывальником, полюбовалась и снова принялась за слитки.

— Сюэ-чэ-эн! — вдруг, будто вспомнив что-то, крикнул Сы-мин и уселся рядом с женой на стул с высокой спинкой.

— Сюэ-чэн! — закричала жена, вторя мужу.

Она перестала клеить и прислушалась: никто не откликался. Видя, что муж поднял голову и нетерпеливо ждет, она, чувствуя неловкость, пронзительно, что есть мочи, крикнула:

— Цюар! {12}

На этот раз крик подействовал: послышался скрип ботинок, и через секунду перед ней стоял Цюар. Он был в трусиках; его круглое, полное лицо лоснилось от пота.

— Куда ты пропал? Почему тебя отец никак не дозовется? — строго спросила мать.

— Гимнастикой занимался… — Он тут же повернулся к Сы-мину и, вытянувшись в струнку, вопросительно посмотрел на отца.

— Сюэ-чэн, я хотел у тебя спросить: что значит «одуфу»?

— «Одуфу»?.. Это, наверное, — «очень злая женщина»?..

— Вздор! Чушь! — внезапно вспылил Сы-мин. — Это я-то «женщина»?!

Сюэ-чэн испуганно попятился и вытянулся еще сильнее. Хотя ему казалось иногда, что у отца походка — как у актера на амплуа старика, но на женщину он вовсе не был похож. Сюэ-чэн понял, что ответил не так.

— Будто я и сам не знаю, что «одуфу» — это «очень злая женщина»! Говорю же тебе: это не по-китайски было сказано, а по-чертовски! Так вот, ты понимаешь или нет, что это значит?

— Не… не понимаю, — ответил окончательно растерявшийся Сюэ-чэн.

— Зря я деньги трачу на твое ученье, если даже такого пустяка ты не понимаешь. Учителя твои только бахвалятся, что-де в их школе «равномерно развивают речь и слух», а сами ничему научить не могут. А ведь мальчишке, который сказал мне это по-чертовски, было не больше пятнадцати — моложе тебя, а так и чешет вовсю. А ты даже не знаешь, что это значит. «Не понимаю»! Как только стыда хватает такое сказать! Сейчас же ступай и отыщи мне это слово в словаре!