Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

• Название: Четыре года в Сибири
• Автор: Теодор Крёгер
• Жанр: Биографии и Мемуары

Немецкий писатель Теодор Крёгер (настоящее имя Бернхард Альтшвагер) был признанным писателем и членом Имперской писательской печатной палаты в Берлине, в 1941 году переехал по состоянию здоровья сначала в Австрию, а в 1946 году в Швейцарию.

Он описал свой жизненный опыт в нескольких произведениях. Самого большого успеха Крёгер достиг своим романом «Забытая деревня. Четыре года в Сибири» (первое издание в 1934 году, последнее в 1981 году), где в форме романа, переработав свою биографию, описал от первого лица, как он после начала Первой мировой войны пытался сбежать из России в Германию, был арестован по подозрению в шпионаже и выслан в местечко Никитино по ту сторону железнодорожной станции Ивдель в Сибири. Он описывает свои переживания как немецкий военнопленный, рассказывает о своей дружбе с капитаном полиции Иваном Ивановичем и женитьбе на прекрасной татарке Фаиме, о защите немецких и австрийских военнопленных, о том, как он инициировал строительство школы. Роман драматично заканчивается закатом городка Никитино в буре Октябрьской революции. Общий тираж этого романа превысил миллион экземпляров.

---

- Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, – протяжно и растянуто задавал тон поп, и церковные колокола начали свой долгий перезвон, перекрываемый басом большого колокола, пока новый буран, стегая снегом, засыпал молящихся, их церкви и избы.

Наступало Рождество, и с ним чудесные лучи в наших сердцах и глазах.

Затем зазвенели колокола нового года. Они звучали озорно и весело. Год начинался, и с ним снова появлялись новые надежды. Мы все ждали весну.

В середине февраля Никитино испытал маленькую неожиданность. Наконец, три австрийских врача были откомандированы сюда из какого-то далекого лагеря военнопленных. Собственно, этим трем докторам тут нечего было делать, так как в Никитино не было серьезных больных.

Но весь городок бежал к австрийцам, у всех было что-то, на что они должны были жаловаться. Для большинства жителей обращение к врачу было желанным разнообразием. Мнимым больным выписывали безвредные лекарства, им стоило больших трудов приобрести их себе, они довольно брюзжали об этом и о принуждении регулярно принимать лекарства. Но чем больше кто-то должен был принимать, тем интереснее становился он в глазах других. Так возникла новая, неистощимая тема для разговоров: «Моя болезнь».

Между тем мои медицинские книги лежали в каком-то углу, покрытые пылью, потому что с некоторого времени я больше не прикасался к ним. Правда, я записывал очень точно мои наблюдения за состоянием Фаиме, однако, когда состоялся консилиум австрийских врачей, их вывод звучал единогласно: «Все совершенно нормально». Тогда я оставил и мои записи.

Фаиме чувствовала себя блестяще. Хотя она часто лакомилась самыми различными сладостями, все еще с особенным удовольствием ела корку черного хлеба, но все это так и должно было быть, и из-за этого я больше не волновался.

- Скажите, Фаиме, – однажды спросил девочку Иван Иванович с озабоченным выражением лица, – не бывает ли вам временами плохо?

- Иван! Ты что, совсем выжил из ума! Как ты вообще можешь задавать такие вопросы? – упрекнула его Екатерина Петровна.

- Но, Катенька, я – женат, у меня тоже есть дети, так что в этом такого? Фаиме жена моего друга, не просто чужая, потому я и могу спросить ее об этом.

- Это женское дело, Иван, и это слишком деликатный вопрос. Разве ты не видишь, как Фаиме краснеет?

- Среди друзей позволена иногда некоторая бестактность, Екатерина Петровна. Почему вы хотите знать это, дорогой Иван Иванович? – спросила татарка.

- Вы знаете, – начал, но теперь уже смущенно, полицейский капитан, – я, кажется, слышал... я уже не помню, кто мне об этом рассказывал, во всяком случае, я слышал, что, если женщинам во время беременности иногда становится плохо, то это в большинстве случаев признак того, что родится девочка... а... мой друг Федя... ведь так хочет мальчика...

- Естественно, это должен быть мальчик, никакого сомнения! Да я вовсе и не чувствую себя плохо.

- Это великолепно, Фаиме! Вы тоже женщина, которая рожает только мальчиков. А как же вы хотите его назвать?

Отгадывание загадки шло из уст в уста, все знакомые делали предложения, и ждали рождения ребенка как огромного события.

Теперь Фаиме часто сидела за вязанием. Она вязала маленькие ботинки, чулки, курточки, одеяльца. Задумчиво она время от времени осматривала свою работу, ее руки ласкательно гладили ее, головка наклонялась вбок, она с улыбкой смотрела на меня... и снова затылок склонялся над работой, и снова иглы скользили по нежной шерсти.

В ее комнате стояла деревянная резная колыбель, возле нее детская коляска. Это были подарки моих тирольских приятелей.

Если никого не было в комнате Фаиме, я пробирался внутрь и рассматривал в уже, наверное, тысячный раз колыбель, коляску, чулочки, ботиночки, маленькие курточки. Потом я неловко держал эти предметы в руке, внимательно прислушивался к любому шороху, чтобы не попасться на этом, и чувствовал, как бьется мое сердце, полное беспокойства и радости.

Долгожданный день наступил. Было 3 марта 1917 года.

Из сверкающего холода, посылавшего снаружи холодные солнечные лучи в маленькую комнату через замерзшие стекла, они все приходили к Фаиме и ко мне.

Богачи и бедняки, боязливые и громкие, пленные и свободные. Каждый с подарком, каждый с тихим словом, чтобы увидеть ребенка, как три библейских волхва.

Царский орел высокомерно блестел, ордена и почетные знаки звенели друг о друга, ухоженные руки принесли дорогой подарок. Растрепанные волосы, бородатое лицо, улыбающиеся серые глаза, толстые, самодельные, бесформенные валенки, пересохшие руки, пестрые косынки женщин, ярко-красные носовые платки, в них маленький дар нерешительного, скромного человека. Черные татары, с черными волосами, в миндалевидных глазах таинственная улыбка их предков, в маленьких руках драгоценность. Желтые лица с раскосыми глазами, плоские, широкие носы, маленькие, проворные пальцы, светлые соколиные глаза – охотники из глубокой Сибири, в руках шкурка белоснежного горностая. Защитные формы, изношенные, но чистые, в руках самодельный предмет ее далекой родины и культуры.

В массивной деревянной колыбели лежит ребенок.

Это мальчик!

Он большой и здоровый, у него белокурые волосы и черные как смоль глаза – ребенок немца и татарки.

И впервые в жизни я очень горд!

Революция

Внезапно в марте 1917 года газеты сообщают о событиях, от которых перехватывает дыхание:

«11 марта восторженная масса в Петербурге штурмует Арсенал и Дворец Правосудия!»

«12 марта народ занимает Зимний дворец и здание Адмиралтейства!»

«Отряды полиции, которые противостоят народу, обращены в бегство им и казаками!»

«Лейб-гвардии Преображенский полк, старейший полк русской гвардии, Волынский и Павловский полки воодушевленно переходят на сторону народа!»

«Царь вынужден отречься от престола. Он отказывается от престола за себя и за своего сына в пользу великого князя Михаила, своего брата!»

«Великий князь Михаил тоже отказывается от престола!»

Что теперь будет....?

«Свобода! Свобода! Свобода!»

«Да здравствует свобода! Да здравствует народ! Россия поднялась из пыли! Всех политических и уголовных преступников проклятого царизма нужно безотлагательно освободить! Власть принадлежит народу!

Теперь народ должен сам выбирать своих уполномоченных и своих руководителей! Полицию нужно немедленно расформировать! Граждане, солдаты, рабочие и крестьяне должны образовывать независимые организации, им в руки даны все полномочия! Должна быть создана милиция!»

Днем и ночью работают служащие телеграфа на маленьком почтамте. Они истощены, и лишь с трудом могут расшифровывать все эти распоряжения из беспрерывно тикающих знаков морзянки.

Это давала о себе знать губернская власть в Омске.

Она требовала в самое короткое время преобразования полицейской организации и предписывала бы самое точное соблюдение всех указаний из Петербурга. Заключенных нужно было немедленно освободить.

- Телеграфируйте! – Иван Иванович прикрикнул на полумертвого служащего. – Телеграфируйте! Никитино – это город, где живет шесть тысяч человек. В тюрьме более трехсот арестантов, и среди них нет ни одного политического преступника. Из соображений безопасности невозможно выпустить триста преступников на маленькое население! Я возражаю против этого приказа! Я только тогда покину свой пост, если Омск гарантирует безопасность для всего населения! Я немедленно требую следующих распоряжений!

Дни проходили, хотя Никитино энергично снова и снова телеграфировал то же самое.

В лагере военнопленных между тем уже усердно готовились. Все пожитки снова и снова тщательно упаковывают, шинели свертывают по-походному, как будто долгожданная отправка должна произойти в любую минуту. Нетерпение беспредельно. Над немногими пессимистами насмехаются, высмеивают, больше не воспринимают всерьез. Возникает необычная жизнь и поступки, спешка и хлопоты.

Только один человек бессмысленно и бесцельно в уже тысячный раз обходит лагерь. Он не знает, должен ли он ругать солдат, или следить за порядком в последний раз, чтобы его войско смогло уйти в наилучшем виде. Это фельдфебель.

- Что же парни, в конце концов, еще должны делать? Они все еще хотят продолжать войну? Ведь все пошло кувырком! Не так ли, господин Крёгер?

В уголках глаза фельдфебеля дрожит сдержанная радость, но все же, он, как начальник, не может так неудержимо предаваться общему воодушевлению. На него смотрит весь лагерь, все до сих пор равнялось на него. Для всех он был примером порядка, выносливости и дисциплины.

Ежечасно я жду сообщение из Омска. Я хотел бы сам передать моим товарищам приказ об отправке. Тогда мы обнимемся, засмеемся, как шаловливые дети, и забудем обо всем, обо всем.