Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

• Название: Четыре года в Сибири
• Автор: Теодор Крёгер
• Жанр: Биографии и Мемуары

Немецкий писатель Теодор Крёгер (настоящее имя Бернхард Альтшвагер) был признанным писателем и членом Имперской писательской печатной палаты в Берлине, в 1941 году переехал по состоянию здоровья сначала в Австрию, а в 1946 году в Швейцарию.

Он описал свой жизненный опыт в нескольких произведениях. Самого большого успеха Крёгер достиг своим романом «Забытая деревня. Четыре года в Сибири» (первое издание в 1934 году, последнее в 1981 году), где в форме романа, переработав свою биографию, описал от первого лица, как он после начала Первой мировой войны пытался сбежать из России в Германию, был арестован по подозрению в шпионаже и выслан в местечко Никитино по ту сторону железнодорожной станции Ивдель в Сибири. Он описывает свои переживания как немецкий военнопленный, рассказывает о своей дружбе с капитаном полиции Иваном Ивановичем и женитьбе на прекрасной татарке Фаиме, о защите немецких и австрийских военнопленных, о том, как он инициировал строительство школы. Роман драматично заканчивается закатом городка Никитино в буре Октябрьской революции. Общий тираж этого романа превысил миллион экземпляров.

---

Долго Одинокий был вожаком стаи. Долго он распространял панический ужас среди населения. Тщетно попы после длительных песнопений в дыму церковного ладана освящали многочисленные капканы, которые раскладывались повсюду. Пойманы были лишь немногие из волков, которых потом бессильные от ярости крестьяне и яростные собаки разрывали на куски.

Но Одинокий становился все умнее и осторожнее.

- Одинокий – это не волк, – говорили крестьяне, – он шайтан, мы не можем бороться с ним.

Прошло несколько лет. Крестьяне должны были снова и снова платить могущественному серому черту богатую дань и печально качали головами.

Однако Одинокий становился все более одиноким из года в год.

Это случилось вновь в разгар лета. Солнце уже много дней невыносимо жгло. Поля, посевы были почти полностью высушены, трава сожжена, скот голодал и худел. Ежедневно мужики собирались в церкви и двигались, неся в руках иконы и святые кресты, вокруг деревни, умоляя Бога о дожде. В отчаянии они смотрели на небо, на котором неделями не появлялось ни одного единственного облака, потом они стояли на коленях на засохшей, раскаленной земле, пели псалмы, крестились, опрыскивали поля и посевы святой водой, и поп в церковном облачении, почти обессилевший от тяжести святой одежды и знойной жары, неутомимо размахивал кадилом.

Голод, лишения, нужда и, вероятно, также смерть предстояли им, если Бог не услышит их молитвы.

И большой, добрый Бог услышал мольбу своих детей.

Ночью, когда маленькая, склонившаяся к земле деревня спала, черная, зловещая гряда туч появилась со стороны леса. Молнии сверкали, удары грома следовали один за другим. Земля содрогалась, и людям становилось страшно. – Илья-пророк катится по небу, – шептали крестьяне и крестились раз за разом. Дождь со зловещей мощью обрушился вниз, и, наконец, умершая от жажды земля пила воду полными глотками. Избавленные от беды люди с распущенными волосами и босиком стояли вокруг своих изб, на полях и лугах, мокли под дождем, опускались на колени и хвалили Бога.

Когда дождь прекратился, самые маленькие дети с веселым криком побежали в близлежащий лес. Но там они внезапно умолкли. Молча и с опущенными головами они возвращались, боязливо держась за материнские юбки, и в глазах у них был большой вопрос, невысказанно-непонятная тайна.

- Одинокий... мертв, – шептали они едва слышно. – Там... И они указывали неуверенно в сторону леса.

Мгновенно вся деревня была на ногах. Они вооружились косами, цепами, серпами, старыми ружьями, и боязливо пошли к лесу, из которого только что прибежали дети.

Шаг за шагом приближались они к опасному месту, которое показали им дети. Они не говорили ни слова, настолько силен был их страх. Выстроившись полукругом, они подошли туда.

У подножия расколотого вплоть до корня дуба... лежал Одинокий, одинокий чудак.

Молния поразила его.

Не рука слабого человека, а рука Создателя положила конец его жизни.

Нерешительно крестьяне стояли в кругу и молчали.

Настя, девочка едва ли трех лет, подошла к мертвому зверю и встала на колени у его головы.

- Мама, Одинокий мертв..., – и ребенок гладил породистую тонкую голову волка, его плотный серый мех, слабые уши, его когда-то такие быстрые, сильные ноги.

Мужики принесли лопаты, глубоко раскопали землю, опустили в яму мертвое животное, чего они прежде никогда бы не сделали. Маленькая Настя принесла пучок травы, там было несколько цветочков. Она осторожно приблизилась к яме, где лежал зверь, посмотрела вниз, бросила пучок травы с цветами и склонила в сторону льняную головку.

- Одинокий, я всегда буду приходить к тебе, и играть с другими детьми у тебя.

Яму быстро забросали землей, и лес хранил молчание над могилой Одинокого.

Вечером, когда все собрались за рюмкой водки, веселились и вспоминали о прежних набегах Одинокого, маленькая Настя плакала. Но слезы ребенка еще не успели просохнуть на толстых маленьких щечках, когда она уже заснула.

Ей снился волк Одинокий.

Розовел рассвет.

Робко снопы холодных солнечных лучей опустились на пейзаж, и внезапно, как после чуда, лес вокруг нас предстал в своем полном осеннем великолепии.

Целый день телега с плетеным кузовом тряслась по тракту. Вечером мы переночевали в деревне, потом телега снова тряслась долго, до самого дома.

Ребенок

1916 год заканчивался.

Повсюду все более заметным становилось приближение зимы. Связь с далекой дорогой оживилась, полностью загруженные телеги снова двигались в Никитино, разгружали грузы, так что почтамт едва ли мог справиться с таким наплывом. Почтовые служащие были перегружены и потому всегда пребывали в плохом настроении. Жители Никитино снабжали себя продовольствием и всем необходимым, купцы складывали товары вплоть до потолка. Особенно заботились они о необходимом притоке продуктов всякого рода, так как городок далеко не мог удовлетворить свои потребности собственными полями и зерном. Маленькие стада убойного скота размещались в конюшнях мясников, горы мешков с мукой и зерном складировались у пекарей.

Военнопленные возвращались. За каждой группой тряслись телеги с плетеными кузовами, груженые продуктами и подарками. Лагерь наполнялся.

Видны были трогательные сцены прощания с добродушными работодателями. Женщины и девушки в «интересном положении», заплаканные глаза. Зима разлучала их с их мужчинами на шесть месяцев.

Первые снежинки падали. Веселой вьюгой крутились они у окон, летели в глаза пешеходов, цеплялись к бородам, создавая странные картины, собирались на шапках и косынках, длинных валенках, покрывали косматых лошадей белым покрывалом и оставались лежать на земле и в лесу. Когда однажды утром мы проснулись, все вокруг преобразилась и температура опустилась на несколько градусов ниже нуля.

Жизнь проснулась еще раз. Все занимались самыми последними приготовлениями к зиме. Каждый торопился с подготовкой, каждый знал, что скоро это уже окажется невозможно.

Вскоре после этого большие тучи беспрерывно двигались над Никитино, и насколько глаз мог видеть, небо было темно-фиолетовым и пепельно-серым; потемнело, внезапно подул сильный ветер, и днем и ночью постоянно шел снег. Когда через несколько дней снова появилось сияющее солнце, все приступили к работе, убирали лопатами высокий, блестящий, девственно белый снег – его высота уже превысила два метра. Термометр показывал двенадцать градусов мороза.

Люди постепенно проваливались в зимнюю спячку, улицы пустели. Все сидели дома, умело топили печь и наслаждались хорошей едой. Искусство пекарей, мясников, портных, сапожников снова проявилось. Всюду долго и подробно шли разговоры, все равно, забирали ли пирог или снимали мерку для пары ботинок.

Люди придумывали самые различные уловки, чтобы использовать свое свободное время. Австрийский кондитер Майерхофер снова и снова выдумывал новые сорта пирогов, глазури всех цветов радуги, и всевозможные украшения, с изречениями на всех языках. Это было благоприятным случаем, чтобы объясниться кому-либо в любви, но не «с помощью цветов», а «с помощью пирога».

Мясники снова ставили в витрины смеющиеся и усмехающиеся свиные головы, телячьи головы, бычьи и коровьи головы, где на чертах и углах рта без труда можно было заметить удовольствие от того, что их зарезали. Разве не радостно было бы приготовить себе жаркое из такого красиво украшенного куска?

Парикмахеры стригли всех под одну гребенку. У всех были коротко остриженные, слишком короткие волосы. Но «европейская прическа» стала в Никитино модной. Дамы, похоже, просили сделать себе завивку даже чаще, чем это требовалось. Еще у парикмахеров так великолепно пахло самыми разными духами и помадами! Здесь также «случайно» встречались, ждали «случайно так долго», что, в окружении множества приятных запахов, как раз было очень даже приятно.

Также в кино постоянно кипела напряженная работа. Там было тепло и приятно темно, и прекрасно можно было «шептаться друг с другом». Маленький оркестр военнопленных заботился о необходимом настроении, даже если музыка не всегда совпадала с кадрами на экране; это было не так уж важно.

Кафе процветало. Конъюнктура длительное время была «растущей», тенденция «исключительно дружелюбная». На пути к кафе снова «случайно» встречались, шли одной и той же дорогой..., а также к одному и тому же столу. Дайош Михали и его цыгане были явными нарушителями спокойствия, но их все любили, даже боготворили.

Так проходили зимние дни.

Фаиме стала другой. Большие и чудесные, хранящие в себе тайну новой жизни, ее черные глаза смотрели на меня со спокойствием и большой радостью. В их глубине только лишь редко вспыхивала искра прежней страсти; она все больше гасла и сменялась чувством глубокого счастья.