Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой

• Название: Язык мой - друг мой
• Автор: Виктор Суходрев
• Издательство: Тончу
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91215-010-4

Виктора Михайловича Суходрева по праву можно назвать легендарным, "генеральным" переводчиком. На протяжении почти сорока лет он был личным переводчиком политических лидеров нашей страны: Хрущева, Брежнева, Громыко, Микояна, Косыгина, Горбачева. Во время их переговоров с Никсоном, Кеннеди, Картером, Насером, И. Ганди и многими другими выдающимися политическими мировыми деятелями он персонифицировал собой интеллект, культуру и дипломатическую гибкость советских руководителей. Особенно важна последняя составляющая деятельности "главного переводчика страны", так как от того, что скажет первое лицо государства, от его слов зависело не только решение многих насущных вопросов в международных отношениях, но и в целом мир на планете (например, в эпоху холодной войны, дни Карибского кризиса и т. п.).

Автор предлагает читателю свое видение, так сказать с ближнего расстояния, сильных мира сего той поры. Рассказывает о том, что они были за люди, об их достоинствах и слабостях, привычках, о том, какое они производили впечатление, как вели себя не только в официальной обстановке, но и в неформальной ситуации, что называется за кадром, о том, что их отличает от нас, простых смертных.

---

Министры с трудом вспоминают, на чем они остановились, и снова погружаются в сложные расчеты. Проходит час. Открываются двери. Вновь входят послы и говорят:

— Ничего не получается.

Министры, опять же с трудом оторвавшись от своих бумаг, раздраженно отсылают их обратно.

Послы удаляются.

Проходит еще час. Переговоры между Громыко и Киссинджером приобретают все более ответственный характер. Они все глубже уходят в область технических данных и расчетов. И тут опять появляются послы. Докладывают:

— Представитель Мальты сказал, что он ничего сделать не может без личного одобрения премьер-министром Домиником Минтоффом решения о невключении Средиземноморья в документ.

Министры:

— Почему же посол Мальты не свяжется со своим премьер-министром?

Послы:

— Он пытался, но Минтофф ежедневно в это время находится на пляже. Там у него маленький купальный домик, где нет телефона. И всем, даже ближайшим помощникам, запрещено нарушать его покой.

Наступает тягостная пауза. Министры двух держав, утомленные переговорами, с трудом соображают, что делать, и в конце концов спрашивают:

— А когда Доминик Минтофф вернется с купания?

— Неизвестно. Может, через час, может, через полтора, — отвечают послы.

Министры отдают приказ: «не слезать» с мальтийского посла и через него ловить Минтоффа!

Послы уходят.

Оба министра вновь склоняются над своими бумагами и молчат. Все остальные, разумеется, тоже хранят молчание. И вдруг в тягостной тишине раздается басовитый, с легким немецким акцентом голос Генри Киссинджера:

— Может быть, организовать убийство?

Взрыв хохота, грянувший с обеих сторон стола, был оглушительным.

Киссинджер, конечно, пошутил. Дело в том, что в то время все чаще становились достоянием гласности факты о тайной борьбе ЦРУ с противниками США, вплоть до планов физического уничтожения некоторых иностранных государственных лидеров. Например, в прессе много писали о таких планах в отношении Фиделя Кастро. Эти истории, став сенсацией, наделали немало шума и даже послужили темой специальных слушаний в Конгрессе. Так что шутка Киссинджера была довольно рискованной.

Я сидел рядом с Громыко и видел обращенный на меня полный ужаса взгляд тогдашнего посла США в СССР Уолтера Стессела. По-моему, он был единственным, кто не смеялся.

— Виктор, только это не записывайте, — прошептал он мне.

Я показал ему глазами на свою лежащую на столе авторучку и пожал плечами. Я не внес шутливую фразу Киссинджера в запись беседы. Вряд ли кто-нибудь в Москве оценил бы этот своеобразный юмор…

Примерно через час опять пришли послы и объявили, что Доминик Минтофф вернулся с пляжа. Видимо, купание пошло ему на пользу, и он согласился на предложенный ему компромиссный вариант.

Так завершилось согласование окончательного текста Заключительного акта.

«Третья корзина»

Сегодня это покажется невероятным, но в середине 70-х годов Советский Союз вдруг стал заправским борцом за права человека. В свое время, сразу после войны, нашей страной были подписаны основополагающие международные акты о соблюдении прав и элементарных свобод, присущих, или, как сказали бы в США — «данных Богом», любому индивидууму. Но у себя дома никаких прав человека мы не соблюдали и, когда американцы нам ставили это в укор, отвечали: «А у вас за океаном притесняют негров и индейцев».

Брежневу очень хотелось подписать Заключительный акт, потому что именно Советский Союз был инициатором созыва Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Эта идея возникла как попытка вбить клин между Западной Европой и США и даже подрыть фундамент НАТО. Советский Союз стремился показать, что Европа существует сама по себе, а Америка, она отдельно — там, за океаном.

Эта затея с самого начала не имела никаких шансов на успех. Нам, конечно же, потом пришлось уступить. Заключительный акт был также подписан Соединенными Штатами и Канадой. Баланс сил в Европе сохранился.

Для СССР прежде всего было важно закрепить послевоенные границы в Европе. Запад с этим согласился, но, в свою очередь, выдвинул проблему соблюдения прав человека. Разумеется, этот вопрос был для нас как кость в горле, но деваться-то некуда. Помню, какие споры шли между Киссинджером и Громыко буквально по каждой формулировке, которая должна была войти в Заключительный акт. Особенно, конечно, Громыко возражал по поводу вопросов «третьей корзины». Спорили до тех пор, пока Киссинджер, с присущим ему прагматизмом (на грани цинизма), не заявил:

— Господин Громыко, что же мы с вами спорим о каких-то тонкостях и нюансах! Ведь всем и так ясно, что Советский Союз никогда не поступится своими интересами, что бы в этот документ ни записали.

Иными словами — давайте подпишем, а дальше каждый будет действовать по собственному усмотрению. Киссинджер как в воду глядел: Заключительный акт СССР подписал, но ситуация с правами человека в нашей стране нисколько не изменилась…

И все же Заключительный акт сыграл свою великую роль. Не сразу, конечно.

А ведь поначалу даже названия у этого документа не было. Помню, как однажды я стал участником обсуждения будущего наименования. Меня пригласили к ответственному сотруднику, готовившему проект итогового документа: мне необходимо было проконтролировать, чтобы при переводе заголовка на другие языки был правильно передан его смысл. Может, потому, что подписывать документ должен был Брежнев, Генеральный секретарь, предложили название «Генеральная декларация». Я сказал, что в английском языке словосочетание «генеральная декларация» («general declaration») означает общую, не совсем конкретную декларацию, то есть в нашем случае оно не передаст требуемого смысла. То же значение это словосочетание имеет во французском языке, и, видимо, в других основных европейских языках. Так, помнится, мы тогда ни к чему и не пришли. В конце концов документ был назван Заключительным актом.

Предстояло решить, где состоится его подписание. Остановились на Хельсинки, потому, в частности, что Брежнев уже был немощен и до Финляндии ему легче было добраться. Но немаловажную роль сыграло и то, что эта страна нейтральная, традиционно поддерживающая хорошие отношения с Советским Союзом и со всеми другими европейскими странами.

Заключительный акт мы подписали. Объемистый документ был даже опубликован газетой «Известия» без каких-либо сокращений, в отличие от прессы западных стран, которая печатала сжатые варианты или просто приводила выдержки из текста. Мы очень гордились, что напечатали документ полностью, хотя многие его положения в СССР не выполнялись.

Тем не менее толчок развитию правозащитного движения он дал. Стали организовываться Хельсинкские группы, диссиденты подняли голову… Некоторых в ЦК КПСС развитие правозащитного движения раздражало. За участие в разработке такого «крамольного» документа они даже пытались повесить всех собак на МИД. И, как это ни нелепо звучит, в том, что в стране «развелось слишком много диссидентов», обвиняли даже самого Громыко.

Да, тяжела была для нашей дипломатии эта «третья корзина».

Утка под номером

Как я уже отмечал, в бытность свою министром иностранных дел Громыко встречался с девятью госсекретарями США и с каждым из них стремился установить личные доверительные отношения. К некоторым он питал симпатию, к другим относился более сдержанно. С теми, кому симпатизировал, с удовольствием общался и вне рамок официальных переговоров.

Любые встречи министров иностранных дел во время взаимных визитов непременно сопровождались завтраками или обедами.

Опишу запомнившийся мне случай. Громыко и его американский коллега Уильям Роджерс находились в Париже в связи с участием в международной конференции. Обоих сопровождали жены. Во время одной из деловых встреч Роджерс предложил Громыко поужинать вчетвером в знаменитом старейшем парижском ресторане «La Tour d’Argent», или «Серебряная башня». Расположен он на набережной Сены, напротив собора Парижской Богоматери, и со своего фасада действительно похож на башню.

Громыко недолго раздумывал, получив такое не совсем обычное предложение. Спросил только, не будет ли Роджерс возражать, если пятым участником ужина станет Суходрев. Роджерс ответил, что мое присутствие он только приветствует.

Следующим вечером Роджерс в начале восьмого заехал на своей машине за четой Громыко в наше посольство на улице Гренель. Министры и я сели в лимузин Громыко, жены — в машину Роджерса. За каждой машиной следовал автомобиль охраны. Нас сопровождали еще две машины охраны, с французской стороны. Такой довольно длинный кортеж подъехал к «Серебряной башне».

Встретили там очень радушно. Вышел сам хозяин ресторана. Мы поднялись лифтом на верхний этаж и сели за приготовленный заранее стол. Чуть поодаль накрыли стол для телохранителей Громыко и Роджерса.