Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой

• Название: Язык мой - друг мой
• Автор: Виктор Суходрев
• Издательство: Тончу
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91215-010-4

Виктора Михайловича Суходрева по праву можно назвать легендарным, "генеральным" переводчиком. На протяжении почти сорока лет он был личным переводчиком политических лидеров нашей страны: Хрущева, Брежнева, Громыко, Микояна, Косыгина, Горбачева. Во время их переговоров с Никсоном, Кеннеди, Картером, Насером, И. Ганди и многими другими выдающимися политическими мировыми деятелями он персонифицировал собой интеллект, культуру и дипломатическую гибкость советских руководителей. Особенно важна последняя составляющая деятельности "главного переводчика страны", так как от того, что скажет первое лицо государства, от его слов зависело не только решение многих насущных вопросов в международных отношениях, но и в целом мир на планете (например, в эпоху холодной войны, дни Карибского кризиса и т. п.).

Автор предлагает читателю свое видение, так сказать с ближнего расстояния, сильных мира сего той поры. Рассказывает о том, что они были за люди, об их достоинствах и слабостях, привычках, о том, какое они производили впечатление, как вели себя не только в официальной обстановке, но и в неформальной ситуации, что называется за кадром, о том, что их отличает от нас, простых смертных.

---

Пожалуй, из иностранцев такой стиль ведения переговоров был свойственен, в некоторой степени, только Генри Киссинджеру. Ему, разумеется, тоже готовили подробные бумаги, отражающие позицию американского руководства, он тоже вел длительные беседы, не раскрывая фолианта с документами, лежащего перед ним. Так же как и Громыко, Киссинджер обладал незаурядной памятью на детали, даты, цифры и тому подобное.

Американских государственных секретарей, с которыми за годы своей службы министром имел дело Громыко, было девять. И у каждого из них всегда под рукой находились объемистые папки-скоросшиватели с документами. Как только с одним вопросом было закончено, помощник тут же убирал со стола соответствующую папку и возлагал другую. Госсекретари во время переговоров частенько в них заглядывали, сверяясь с официально утвержденным текстом, от буквы которого, естественно, отойти не могли. Это — обычная практика. Конечно, каждый из них был в достаточной степени квалифицированным, чтобы вести диалог по той или иной теме или сопутствующим вопросам, но это не всегда спасало — иногда переговоры заходили в тупик. Министры начинали ходить кругами, неоднократно повторяя одни и те же фразы.

Как правило, существовали и запасные варианты, к которым можно было прибегнуть, если противоположная сторона не шла на уступки. Такие варианты предусматривались и в наших директивах. Но Громыко обычно держался за первоначальную позицию мертвой хваткой, как бульдог, и отстаивал ее до конца, даже тогда, когда ситуация позволяла ввести в игру запасной вариант. Он, как никто другой, был упорен и даже упрям на переговорах и не шел на уступки. «Ни шагу назад!» — эти слова можно, пожалуй, считать его девизом. Андрей Андреевич предпочитал оставлять наш запасной вариант для следующего раунда переговоров, надеясь, что перед твердой и непреклонной позицией советской дипломатии противоположная сторона дрогнет и пойдет на уступки. И только когда убеждался в полной бесперспективности таких надежд, пускал в ход запасной вариант, считая необходимым, однако, еще раз согласовать его с начальством — то есть с самим Генсеком.

Хождение по кругу

Переговорщик Громыко был, конечно, жесткий. Можно сказать, что его даже побаивались собеседники, причем самого высокого уровня. Подчас ему удавалось, благодаря своему характеру, «выдавливать» из них кое-какие уступки, хотя и не всегда.

Приведу один пример, относящийся к началу 80-х годов. Дело было в Женеве, где Громыко вел переговоры с очередным госсекретарем Соединенных Штатов. Беседа длилась долго, часа четыре. Громыко начал уставать: наверное, возраст брал свое. Андрей Андреевич не выдерживал уже тех нагрузок, которые раньше переносил с поразительной легкостью. Сейчас я думаю, что, может быть, причина была в том, что во время зарубежных поездок он практически не отдыхал. А работал Громыко сверх всякой меры. Мог, например, находясь на сессии Генассамблеи ООН в Нью-Йорке, принимать до десяти министров в день. И с каждым проводил примерно по часу, а то и больше. Он вообще трудился по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, не считая званых завтраков или обедов, что, надо сказать, тоже было работой.

Итак, рабочий день переговоров в Женеве подходил к концу. Диалог велся на американской территории, иначе говоря, в представительстве США. Как это часто бывало, у нас с американцами нашла коса на камень: они выдвигали условия, для нас совершенно неприемлемые. Переговоры закружились на одном месте. Наши предложения натыкались на возражения американцев, встречные — не устраивали нас. Громыко, по всей вероятности, уже решил, что на этот раз с американцами каши не сваришь, ни к каким соглашениям не придешь. А между тем надо было согласовать исходные позиции, без которых дальнейшие переговоры просто не могли состояться.

Необходимо отметить, что Андрей Андреевич любил рубленые, четкие формулировки. Почти все беседы он заканчивал примерно одинаково: «Так вот. Подвожу итоги. Могу ли я, вернувшись домой, доложить советскому руководству и лично товарищу Брежневу, что американская сторона согласна…» И дальше он нашими кондовыми «партийными» фразами излагал то, к чему, по его мнению, стороны пришли в результате переговоров.

Для человека непривычного такой язык был очень труден для восприятия. Зачастую, как и в каком-нибудь постановлении советского партийного руководства, в сказанном практически невозможно было выявить рациональное зерно. Громыко прекрасно это понимал и специально вовсю использовал подобные формулировки. Само собой разумеется, в своих, то есть в советских, интересах. Он не передергивал факты, но излагал их с некоторым креном в сторону нашей позиции.

Более опытные, уже успевшие привыкнуть к тактике Громыко госсекретари обычно начинали отвечать примерно так: «В общем, да, однако…» И если не возражали напрямую, то излагали дипломатически тонко вариант собственной позиции. А Громыко, в свою очередь, просто припирал их к стене, старался избавиться от всех нюансов и свести неопределенную позицию к совершенно четкой формулировке. Он как бы обрубал, обстругивал их позицию, так что оставался один только остов. И настаивал на том, чтобы этот «остов» был принят в качестве итоговой договоренности. К его чести надо сказать, что чаще всего ему это удавалось.

В такие моменты Андрей Андреевич бывал удовлетворенным. У него появлялась уверенность, что даже кремлевские старцы все поймут, когда он будет докладывать об успешных итогах переговоров на заседании Политбюро.

Как я уже говорил, переговоры в Женеве шли туго и Громыко, по-моему, убедил себя в том, что американцы уступать не намерены. И вдруг часа через четыре мне и другим членам советской делегации после очередного изложения американцами своей позиции стало ясно, что они перешли на запасной вариант — очень незаметно сделали небольшой шаг к сближению наших позиций. Его даже нельзя было назвать уступкой. Это такой типичный дипломатический нюанс — делается какой-то маленький шажок вперед, небольшая подвижка, которые могут в итоге сломить ход переговоров, зашедших в тупик, или несколько ослабить узел противоречий. Словом, мне показалось, что путь к началу нового, более продуктивного этапа переговоров открыт. Но Громыко, по всей видимости, пропустил этот момент, не уловил послабления в позиции оппонентов. Он продолжал в своей манере:

— Значит, я должен буду, вернувшись в Москву, доложить советскому руководству и лично товарищу Брежневу, что американская сторона отказывается от наших предложений. Следовательно, никаких переговоров не будет, — услышал я знакомую фразу.

Госсекретарь занервничал. Начал снова излагать американскую позицию. Но Андрей Андреевич не сдавался.

— Вы по-прежнему говорите одно и то же, — напирал он.

Следует отметить еще одно: Громыко, зная английский, часто не требовал перевода. Так было и на этот раз, что, видимо, также помешало ему уловить маленькую подвижку в позиции американцев. Пришлось наклониться к нему и тихо сказать:

— Андрей Андреевич, может быть, вы заслушаете перевод?

В ответ он сердито буркнул:

— Да не нужен мне никакой перевод, все и так ясно!

Настаивать, понятно, я не мог. Спас положение Георгий Маркович Корниенко, первый заместитель министра, опытнейший дипломат. Увидев выражение моего лица, он шепнул Громыко:

— Давайте сделаем перерыв на десять минут.

Тот нехотя согласился. У американцев прямо-таки вырвался вздох облегчения.

Надо полагать, они давно уже поняли, что к чему. Со времени, когда они перешли на свой запасной вариант, прошло около полутора часов, а с начала переговоров — больше пяти.

Американцы встали из-за стола и удалились, а мы остались в комнате переговоров. Корниенко начал объяснять Громыко суть подвижки американцев, которая позволяла нам в рамках наших директив согласиться с их предложениями. Андрей Андреевич поначалу с недоверием слушал своего заместителя, потом попросил меня зачитать перевод. Выслушал, хмыкнул, почесал затылок и, похоже, успокоился. Заставил меня прочитать мои записи еще раз. Спросил у Корниенко:

— Мы можем с этим согласиться?

Тот ответил утвердительно.

Американцы вернулись. Громыко еще какое-то время распространялся о том, что то-то и то-то для нас неприемлемо, но если, дескать, их позиция сводится к тому-то и тому-то, то, наверное, на определенных условиях мы могли бы договориться. Короче говоря, минут через пятнадцать встреча закончилась благополучно. Все с облегчением выпили по глотку виски.

Как видим, Громыко вел переговоры жестко, с нажимом. Но в дипломатии это нормально. Собеседники, как правило, умеют вовремя остановиться. Даже в случае конфронтации.

Независимо от взлетов и падений в наших отношениях с Соединенными Штатами Америки, а тех и других было немало в годы, когда Громыко находился на посту министра иностранных дел, переговоры всегда велись предельно цивилизованно. При возникновении каких-то острых разногласий нажим Громыко становился жестче, а формулировки — прямолинейней. Но грань дозволенного он не переходил никогда. Более того, с новыми госсекретарями он стремился установить личные доверительные взаимоотношения. Андрей Андреевич придавал таким отношениям большое значение. Сказал бы даже, что каждого нового госсекретаря он воспринимал прежде всего как человека, а потом уже как должностное лицо.