Анри Мюрже - Сцены из жизни богемы

• Название: Сцены из жизни богемы
• Автор: Анри Мюрже
• Жанр: Классическая проза

Анри (1822-61 года), французский писатель. Книга «Сцены из жизни богемы» (1851 г.) послужила основой для оперы Дж. Пуччини «Богема» (1896 г.).

Проблема выбора – одна из вечных проблем, актуальная ныне как никогда. «Нельзя одновременно служить Богу и Маммоне», – гласит Евангелие (Маммона – воплощение земных благ, богатства, потребностей желудка). Герои романа Анри Мюрже «Сцены из жизни богемы» (1851 г.) и написанной на его сюжет в 1885 году Джакомо Пуччини оперы «Богема» вопреки нищете однажды и навсегда сделали свой выбор в пользу искусства, творчества, любви. «Благоприятные условия. Их для художника нет. Жизнь сама – неблагоприятное условие. Всякое творчество – перебарывание, перемалывание, переламывание жизни – самой счастливой. И как ни жестоко сказать, самые неблагоприятные условия, быть может, самые благоприятные», – так в 1922 году определила Марина Цветаева проблему выбора для Артиста в эссе о художнице Наталье Гончаровой

---

– Смотрите,– сказал тот.– Письмо Феми. Взгляните на эту кляксу вместо подписи.

И он пустил письмо по кругу. Оно начиналось так: «Мой толстенький барбосик…»

– Барбосик – это я,– пояснил хозяин и хотел было встать, но из этого ничего не вышло.

– Отлично! – заметил наблюдавший за ним Марсель.– Он бросил якорь.

– Феми! Жестокая Феми!– Шонар.– Как ты огорчаешь меня!

– Я снял для нее квартирку на улице Кокнар, дом номер двенадцать, – сказал хозяин. – Квартирка – прелесть… Обошлась не дешево… Но искренняя любовь дороже денег, да к тому же у меня двадцать тысяч ренты… Просит денег,– продолжал он, взяв письмо обратно. Радость моя! Отдам ей вот эти…– И он потянулся к деньгам, приготовленным Марселем.– Смотри-ка! – удивился он, шаря по столу.– Где они?

Деньги сгинули.

«Порядочный человек не должен потакать такому предосудительному поведению,– решил Марсель.– Совесть и нравственные принципы не позволяют мне вручить квартирную плату этому развратному старику. Не стану платить. По крайней мере, избегну угрызений совести. Но что за нравы! Такая плешь – и вдруг…»

Тем временем хозяин все больше и больше пьянел, теперь он обращался с громогласными, бессмысленными речами к бутылкам.

Он находился у богемцев уже два с лишним часа, жена его стала беспокоиться и послала за ним служанку. При виде хозяина та воскликнула, всплеснув руками:

– Что вы сделали с моим хозяином!

– Ничего,– ответил Марсель.– Он пришел к нам за деньгами, а денег у нас не оказалось, поэтому мы попросили его подождать.

– Но ведь он напился вдрызг,– сказала служанка.

– У нас он только чуточку добавил,– возразил Родольф.– Придя сюда, он сказал, что был у себя в погребе, наводил там порядок.

– И его так развезло, что он хотел оставить расписки, не получив денег,– продолжал Коллин.

– Передайте их хозяйке,– сказал художник, вручая ей расписки.– Мы люди честные и не хотим воспользоваться тем, что он клюкнул.

– Боже мой, что скажет хозяйка! – ужаснулась служанка и потащила старика, который еле держался на ногах.

– Наконец-то! – вырвалось у Марселя.

– Завтра опять придет,– сказал Родольф.– Он видел деньги.

– Пусть приходит,– возразил художник,– я пригрожу ему, что сообщу жене о его связи с Феми, и он сразу же согласится на отсрочку.

Когда хозяин убрался, друзья снова взялись за стаканы и трубки. Один только Марсель еще не совсем захмелел. При малейшем шуме на лестнице он бросался к двери. Но никто из поднимавшихся не доходил до верхнего этажа, и художник всякий раз возвращался на свое место у камина. Пробило полночь, а Мюзетты все еще не было.

«Может быть, мое письмо не застало ее. Она найдет его поздно вечером, когда вернется домой, и придет ко мне завтра, камин еще будет топиться. Не может быть, чтобы она не пришла! Итак, до завтра»,– и он уснул, прикорнув у огня.

В то самое время, когда Марсель засыпал, мечтая о ней, Мюзетта выходила от своей подруги, где она немного засиделась. Мюзетта была не одна, ее провожал молодой человек. У подъезда его ждала коляска, в которую они оба и сели. Лошади помчались.

У мадам Сидони продолжали играть в ландскнехт.

– Куда же делась Мюзетта? – вдруг спохватился кто-то.

– Куда делся птенец Серафен? – подхватил другой. Мадам Сидони рассмеялась.

– Они удрали вместе,– сказала она. – Вот потеха!

Что за причудливое создание эта Мюзетта! Представьте себе…

И она рассказала гостям, что Мюзетта чуть не поссорилась с виконтом Морисом и уже направлялась к Марселю, но на минутку забежала к ней и познакомилась здесь с Серафеном.

– Я сразу же кое-что приметила,– добавила Сидони,– и весь вечер наблюдала за ними. Этот юнец не промах. Словом,– продолжала Сидони,– они недолго думая удрали, и теперь их с собаками не сыщешь. Во всяком случае, забавная история, подумать только, ведь она без ума от своего Марселя!

– Если она от него без ума, то зачем же ей Серафен, ведь он почти ребенок? У него еще никогда и любовниц-то не было,– сказал какой-то" молодой человек.

– Она хочет научить его грамоте,– заметил журналист, всегда глупевший от проигрыша.

– Все равно – зачем ей Серафен, если она влюблена в Марселя? – заключила Сидони.– Никак не возьму в толк.

– Увы! Зачем, зачем?

Целых пять суток богемцы веселились вовсю и даже не выходили из дому. Они с утра до ночи не вставали из-за стола. В комнате, где витали любезные Пантагрюэлю ароматы, царил восхитительный беспорядок. На куче устричных раковин валялся целый батальон бутылок самых разнообразных фасонов. Стол ломился под грудой всевозможных объедков, в камине полыхал целый лес.

На шестой день Коллин, исполнявший обязанности церемониймейстера, с утра составил меню завтрака, обеда, вечернего чая и ужина и представил проект на утверждение друзьям, которые одобрили его и подписали.

Но когда Коллин открыл ящик стола, служивший им кассой, чтобы взять денег на расходы, он шарахнулся от него и побледнел, как призрак Банко.

– Что случилось? – беспечно спросили приятели.

– Случилось то, что у нас всего-навсего тридцать су,– сказал философ.

– Черт возьми! – отозвались другие.– Придется внести кое-какие изменения в меню. Но и тридцать су деньги, если их умело израсходовать. Да, трудненько будет достать сегодня трюфели.

Через несколько минут завтрак был сервирован. В строгой симметрии были расставлены три блюда: селедка, картошка, сыр. В камине тлели две головешки толщиною с кулак.

По– прежнему шел снег.

Богемцы сели за стол и с важным видом развернули салфетки.

– Странно, – заметил Марсель, – селедка отдает фазаном.

– А я приготовил ее особенным способом,– ответил Коллин.– До сих пор мы селедку недооценивали.

В это время кто-то поднимался по лестнице с веселой песенкой, в дверь постучались. Марсель невольно вздрогнул и поспешил отворить.

Мюзетта кинулась ему на шею и добрых пять минут душила его в объятьях. Марсель чувствовал, что она вся дрожит.

– Что с тобою?– он.

– Озябла,– как-то машинально ответила Мюзетта. и подошла к камину.

– А у нас было тепло!

– Да, я опоздала,– сказала Мюзетта, взглянув на стол с остатками пиршества, накопившимися за пять суток.

– Почему же так? – молвил Марсель.

– Почему?… – повторила Мюзетта, слегка покраснев.

И она села к Марселю на колени, она все еще дрожала, руки у нее покраснели.

– Ты была не свободна? – шепотом спросил Марсель.

– Я? Не свободна? – возмутилась красотка.– Нет, Марсель. Даже если бы я восседала среди звезд, в божьем раю – стоило бы тебе поманить меня, и я сразу же спустилась бы на землю. Я? Не свободна?

И она опять задрожал».

– Здесь пять стульев,– воскликнул Родольф, – число нечетное, не говоря уже о том, что один из них самой нелепой формы.

С этими словами он швырнул стул об стену и бросил обломки в камин. Сразу же вспыхнуло веселое, яркое пламя, потом поэт мигнул Коллину и Шонару, и все трое направились к выходу.

– Куда вы? – Марсель.

– За табаком,– отвечали они.

– В Гавану,– пояснил Шонар, многозначительно мигнув Марселю, и тот взглядом поблагодарил его.

– Почему же ты не пришла раньше? – снова спросил Марсель Мюзетту, когда они остались одни.

– Да, правда, я немного запоздала…

– Ты потратила пять дней на переход через мост Пон-Нёф? Видно, ты шла через Пиренеи?

Мюзетта молчала, понурив голову.

– Скверная девчонка! – грустно сказал художник, слегка коснувшись корсажа возлюбленной.– Что же у тебя там внутри?

– Сам знаешь,– живо ответила она.

– А что ты делала после того, как я тебе написал?

– Не спрашивай! – с живостью возразила Мюзетта и несколько раз поцеловала его.– Не выпытывай! Дай мне согреться возле тебя, я очень озябла. Видишь, собираясь к тебе, я надела свое самое красивое платье… Бедняга Морис никак не мог понять, почему я отправилась сюда, но я не в силах была устоять… Вот я и пошла… Как славно погреться! – добавила она, протягивая ручки к пламени.– Я останусь у тебя до завтра, хочешь?

– Но будет очень холодно,– проронил Марсель,– у нас нечего есть. Ты опоздала,– повторил он.

– Пустяки!– Мюзетта.– Это напомнит нам прошлое.

Родольф, Коллин и Шонар ходили за табаком целые сутки. Когда они возвратились домой, Марсель был один.

После шестидневного отсутствия Мюзетта вернулась к Морису.

Виконт не сделал ей ни единого упрека, а только спросил, почему она такая грустная.

– Я поссорилась с Марселем,– сказала она,– мы расстались очень холодно.

И все же, как знать? Вы, верно, опять пойдете к нему.

– Что поделаешь,– ответила Мюзетта.– Мне необходимо время от времени подышать воздухом богемы. Моя бестолковая жизнь – как песенка, каждое мое увлечение – куплет. А Марсель – припев ко всем куплетам!

XX У МИМИ ШЛЯПКА С ПЕРЬЯМИ

I

Позвольте, позвольте! Нет, нет, вы уже не Лизетта! Позвольте, позвольте! Нет, нет, вы уже не Мими! Теперь вы виконтесса, а завтра станете, пожалуй, герцогиней,– ведь вы ступили на лестницу величия, дверь, о которой вы мечтали, наконец настежь распахнулась перед вами, и вот вы вошли в нее, победоносная, торжествующая. Я был уверен, что ваша мечта рано или поздно станет действительностью. Это непременно должно было случиться, ваши белоснежные ручки были созданы для безделья и давно уже ждали аристократического обручального кольца. Теперь у вас есть герб. Но мы все же предпочитали тот, который юность подарила вашей красоте, герб, на лилейном фоне которого сияли ваши голубые глаза. Знатная или простолюдинка, вы все равно прелестны, и я сразу же узнал вас в тот вечер, когда ваши проворные ножки в изящных туфельках семенили по тротуару, а ручка в перчатке помогала ветру приподнимать воланы нового платья – отчасти чтобы не запачкать их, а главное – чтобы показать вышивку на нижних юбках и ажурные чулки. На вас была шляпка безупречного вкуса, и вы с озабоченным видом поглядывали на великолепную кружевную вуалетку, развевавшуюся по ветру. Да и было о чем подумать, ведь следовало решить – что вам больше к лицу: когда вуалетка опущена или когда поднята? Если ее опустить, вас могли не узнать друзья, они раз десять прошли бы мимо вас и так и не догадались бы, что за этой роскошной оболочкой скрывается Мими. С другой стороны, если поднять вуалетку, то ее никто не увидит, а в таком случае к чему же вуалетка? Вы решили вопрос очень остроумно: через каждые десять шагов вы то опускали, то приподнимали чудесные кружева, сплетенные в стране волшебных пауков, именуемой Фландрией, и стоившие дороже, чем все ваши прежние наряды вместе взятые. Ах, Мими!… Простите!… Ах, виконтесса, как видите, я был прав, когда говорил: терпение! Не отчаивайтесь, будущее чревато кашемирами, бриллиантами, изысканными ужинами и т. п. Вы сомневались, не хотели мне верить! А между тем мои предсказания сбылись, и согласитесь, что я не уступаю вашему «Дамскому оракулу» – этому всезнайке в восьмую долю листа, что вы купили за пять су у букиниста на мосту Пон-Нёф и терзали бесконечными расспросами. Ну, не прав ли я был? И поверите ли вы мне теперь, если я вам скажу, что этим дело не кончится. Хотите, признаюсь: мне уже слышится отдаленный топот и ржанье коней, запряженных в голубую карету, которой правит напудренный кучер, опускающий для вас откидную ступеньку со словами: «Куда прикажете, ваша светлость?» Поверите ли вы мне, если я скажу, что впоследствии… дай бог, чтобы это случилось как можно позже!… Впоследствии, когда вы достигнете всего, к чему устремляются ваши честолюбивые мечты, в ваш дом в Бельвиле или Батиньоле будут съезжаться гости, и за вами будут ухаживать престарелые воины и отставные селадоны, собирающиеся в вашем салоне, чтобы сыграть партию в ландскнехт или баккара. Но прежде чем придет это время и солнце вашей молодости станет клониться к закату, поверьте, дитя мое, вы еще износите немало отрезов бархата и шелка, еще немало наследств расплавится в горниле ваших прихотей, немало цветов увянет на вашем челе, немало цветов вы растопчете ногами. Не раз смените вы герб. На вашей головке одна за другой засияют баронская коронка, графская корона и жемчужная диадема маркизы. Вашим девизом будет «Непостоянство», и вы сможете, повинуясь капризу или необходимости, удовлетворять поочередно, а то и одновременно поклонников, которые будут стоять вереницей в прихожей вашего сердца, как стоят у входа в театр, где дают нашумевшую пьесу. Идите же, идите вперед с легким сердцем,– тщеславие заглушило в вашем сердце память о прошлом, идите, перед вами гладкая дорога, и нам хочется, чтобы долгие годы вы шли по ней без преткновений, но особенно хочется нам, чтобы вся эта роскошь, все эти восхитительные наряды не превратились в скором времени в саван, в котором навеки уснет ваша жизнерадостность.