Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

• Название: В тени алтарей
• Автор: Винцас Миколайтис-Путинас
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Литовской ССР
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Роман В.Миколайтиса-Путинаса (1893–1967) «В тени алтарей» впервые был опубликован в Литве в 1933 году. В нем изображаются глубокие конфликты, возникающие между естественной природой человека и теми ограничениями, которых требует духовный сан, между свободой поэтического творчества и обязанностью ксендза.

Главный герой романа — Людас Васарис — является носителем идеи протеста против законов церкви, сковывающих свободное и всестороннее развитие и проявление личности и таланта. Роман захватывает читателя своей психологической глубиной, сердечностью, драматической напряженностью.

«В тени алтарей» считают лучшим психологическим романом в литовской литературе. Он переведен на многие языки, в том числе и на русский. На русском языке роман впервые вышел в 1958 году.

---

Эта весть до глубины души потрясла Васариса. Он тотчас же поспешил к Глауджюсам. Проходя по пустынным еще улицам, он минутами надеялся, что ему только почудился грубый голос Глауджюса, что вышло какое-то печальное недоразумение и, может быть, выздоравливающий Витукас встретит его оживленным взглядом, а Люция счастливой улыбкой. Но он хорошо понимал, что все это тщетные надежды — Витукас лежит бездыханный в своей постели, а Люция… Что с Люцией? Этот вопрос снова терзал его. и он ускорял шаги, желая как можно скорее увидеть, что делается у Глауджюсов.

Его впустила испуганная, с заплаканными глазами Аделе и отворила дверь в гостиную. Там господин Глауджюс вполголоса разговаривал с доктором, который, увидев Васариса, тотчас отошел к окну.

— Так… Значит, умер мальчик, — сказал хозяин, протягивая руку Людасу. — Хорошо, что вы пришли. Она там с ума сходит. Вы, как старый приятель, подействуйте на нее и уведите от ребенка. Терпеть не могу подобных сцен!

Не отвечая ему, Васарис подошел к дверям детской и осторожно открыл их. Окно было наполовину завешено, и синевато-серый утренний свет едва позволял разглядеть, что делалось в комнате. На постели лежал Витукас, а сбоку, полусидя, полустоя на коленях, прислонившись к краю постели и закрыв лицо руками, застыла Люция. Людасу показалось, что она в обмороке. В тот же момент бросились ему в глаза необычайно белое лицо ребенка и такие же белые руки, сложенные на груди поверх одеяла.

Картина смерти и пугающая тишина произвели на Васариса такое тяжелое впечатление, что он долго не знал, на что решиться.

Наконец он приблизился к Люции и коснулся ее плеча. Она вздрогнула, подняла голову, но, видимо, не сразу поняла, кто вошел и чего от нее хотят.

Васарис увидал, что лицо ее такое же белое, как и у сына, а заплаканные глаза вспыхивают лихорадочным, нездоровым огнем.

Людас взял ее за руки и, придвинув кресло, сказал:

— Сядьте, Люция. Нельзя так… Вам понадобится теперь много сил и твердости. Сядьте же, Люция.

Она послушалась и, совершенно обессилев, опустилась на стул, а Васарис, придвинув другой, сел рядом. Довольно долго сидела она так, не двигаясь, положив руки на колени, и не сводила застывшего взгляда с сына. Казалось, что она отдыхала после того, как потеряла надежду и силы разрешить какую-то трудную, неразрешимую задачу. Но вот крупная прозрачная слеза скатилась с ее щеки, и вскоре слезы посыпались градом. Ни одним движением Люция не выдала своей боли. Только безмолвные блестящие слезы катились по щекам и орошали руки и колени.

Васарис глядел на эту немую, плачущую статую и сам не мог удержаться от слез. Долго ли они так сидели, он и сам не знал.

Наконец Люция очнулась. Медленно отерев глаза, она поднялась, поцеловала мальчика в лоб, закрыла ему лицо и, повернувшись к Васарису, едва слышно сказала:

— Теперь оставим его… Проводите меня в мою комнату.

Войдя в комнату, она опустилась на кушетку и указала Васарису место напротив.

— Вот я и одна, — точно разговаривая сама с собою, тихо произнесла она. — Ах, если бы кто-нибудь мог объяснить, почему он умер, мне бы легче было перенести этот удар.

— Причины его смерти известны, Люция, — ответил Васарис, боясь, чтобы она снова не начала винить себя. — Мальчик простудился и заболел воспалением легких. Законы природы жестоки, беспощадны, а человеческий организм слаб. Много людей гибнет в расцвете сил.

Но Люция думала о другом.

— Нет, не говорите так. Неужели человеческая жизнь и счастье зависит от бездушных законов природы? От случайных напастей? Это было бы слишком жестоко. Простуда не причина, она только предлог, способ что-то скрыть от нас и усыпить наш разум. Но кому это нужно? Какой в этом смысл?

Васарис ничего не ответил, словно и сам ожидал ответа от кого-то третьего, неведомого. С минуту помолчав, Люция заговорила снова:

— Пусть бы слепым законам подчинялась неживая природа или неразумные существа, но мы думаем и страдаем, мы имеем право знать, отчего и зачем все происходит.

Людас Васарис не считал, что законы природы слепы и неразумны. Но он знал, что не было смысла спорить с матерью умершего Витукаса, горе которой было непропорционально огромным по сравнению с ничтожными причинами, вызвавшими катастрофу. Ведь у чувства своя философия и свои аргументы. Бесполезно разбивать их холодными доказательствами.

А Люция продолжала:

— Может быть, его жизнь впоследствии была бы тяжкой, несчастной? Может быть, смерть избавила его от какой-нибудь неведомой катастрофы в будущем? Но тогда зачем он родился и зачем я должна мучиться, если мне это неизвестно? Если же смерть его — кара за мою недостойную жизнь, то в чем виноват он? Ведь можно было покарать меня иначе, не отнимая у него, невинного, жизни!

Васарис пытался ее успокоить, отвлечь, но она упорно возвращалась все к тому же вопросу: отчего умер Витукас, кому была нужна его смерть, какой в ней смысл. И не ее ли в этом вина… Васарис даже испугался, что у нее навязчивая идея и что подобные мысли могут больше надломить ее, чем скорбь о сыне.

Он хотел уже с нею проститься, но Люция испуганно схватила его за руку.

— Ах, не оставляйте меня одну, ксендз Людас. Никто здесь меня не понимает, никому я не нужна. Я боюсь Глауджюса… Нет, я его ненавижу! — вдруг воскликнула она, сдвинув брови. — Мальчик был ему как бельмо в глазу. За все эти годы мой сын не слышал от него ни одного доброго слова. Я уверена, что он рад его смерти.

Казалось, что неожиданно прорвавшаяся ненависть к Глауджюсу возвратила Люции силы. Глаза ее оживились, лицо запылало, и она впервые сознательно огляделась вокруг, поднялась с кушетки, потом открыла окно и несколько раз всей грудью вдохнула животворный воздух июньского утра. На улице уже было шумно и людно.

Люция опять закрыла окно и вдруг, почувствовав бесконечную усталость, взяла с постели подушку и вернулась на кушетку.

— Подите к мужу и помогите ему сделать все, что нужно. Я так ослабла, что едва держусь на ногах.

Васарис нашел Глауджюса в кабинете, он составлял объявление о смерти Витаутаса Бразгиса. По-видимому, он уже долго корпел над этой задачей: целый лист был испещрен поправками, а объявление так и не получалось. Васарис помог ему, и Глауджюс вздохнул с облегчением.

— Так-так… — сказал он, еще раз перечитывая окончательную редакцию. — Неплохой был мальчик. Но что поделаешь?.. Лучшие доктора лечили… Видно, так было суждено. Рано или поздно все там будем. Так… Может быть, вы и в редакцию отнесете? У меня теперь столько всяких забот…

— Хорошо, отнесу, — согласился Васарис. Помимо этого он обещал еще условиться с ксендзом о похоронах и телеграфировать канонику Кимше.

Уходя он увидел, как Текле и Аделе убирали комнату, в которой должно было лежать тело Витукаса.

На другой день, в шесть часов вечера, прах юного Витаутаса Бразгиса провожали в костел. Собралось много родственников и знакомых Глауджюсов. Вся гимназия, в которой учился мальчик, участвовала в траурной процессии. Сам каноник Кимша возглавлял ее на пути в Кармелитский костел. За гробом шла Люция, ее поддерживал Глауджюс. Здесь же в толпе родственников и знакомых шагал Людас Васарис. Ему казалось, что Люции было бы легче выносить боль, если бы рядом с ней не было притворявшегося ее покровителем, грубого, бессердечного человека, который по злому капризу судьбы назывался ее мужем.

На следующее утро было отпевание. Каноник Кимша служил панихиду и сам проводил Витукаса в последний путь. Стоя на краю могилы, он произнес трогательное надгробное слово. Говорил и классный руководитель Витукаса. Все жалели так рано унесенного смертью Витаутаса Бразгиса, примерного ученика, хорошего товарища, любящего сына. Даже Глауджюс счел нужным поднести платок к глазам.

Участники похорон, кто с любопытством, а кто сочувственно, глядели на мать. Люция держалась героически. Весь ее облик говорил о глубоком горе, но ни одна слеза не пролилась из ее сухих, горящих глаз. Ни одного вздоха не вырвалось из твердо сжатых, запекшихся губ. Иные даже возмущались ею и называли бессердечной матерью.

Когда могильный холм был насыпан и провожающие затянули «Ангел господень», она пошла к выходу. Глауджюс, придерживая ее за локоть, шагал рядом. У ворот кладбища они сели в автомобиль и уехали.

На другой день Васарис зашел навестить Люцию. Аделе сообщила ему, что барыня извиняется, но принять его не может, так как не совсем здорова. От Аделе он узнал, что Люция заперлась в своей комнате, не хочет никого видеть, не впускает даже мужа. Только один каноник Кимша долго пробыл у нее, и они все разговаривали.

В тот же самый день Васарис встретился с каноником. Старик казался очень расстроенным, даже сердитым.

— Не понимаю, совсем не понимаю, что с ней сделалось, — жаловался он Васарису. — Я знаю, как больно матери потерять единственного сына, но и горе имеет границы. Нет, здесь что-то другое. Она вбила себе в голову нивесть что. Звал ее приехать к себе в Клевишкис, — отказалась. Присматривай за ней, Людас. Когда-то она тебя очень любила. Хорошая была девушка.