Василий Масловский - Дорога в два конца

• Название: Дорога в два конца
• Автор: Василий Масловский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-203-00293-2

В романе писателя-фронтовика рассказывается о советских воинах, мужественно сражавшихся с врагом на Дону, в Сталинграде, на Курской дуге, при форсировании Днепра. В центре повествования семья Казанцевых — донских казаков. Отец с матерью остались в оккупированном немцами и итальянцами хуторе, а сыновья на фронте. Старший сын начинал войну командиром роты, а в боях за Днепр становится командиром стрелковой дивизии. Младший сын — отважный сапер, чьи храбрость и мастерство не раз выручали и его самого, и сослуживцев.

---

— Замолчи, зараза! Сука! — будто пружиной кинутый, враз придвинулся к нему Шляхов.

— Но-о! — сунулся между ними Кленов.

— Молодой ты еще, Вдовиченко!

— Дате по отцовской ласке тоскует. Заговорили в кузове.

— Дите по отцовской, а он по чьей?.. Тоже мне — праведник нашелся.

— Хватит! — оборвал всех Лысенков и отвернулся, стал смотреть на одряхлевшие постройки и заборы села.

На огородах и в поле за деревней в кострах горел бурьян. Белый дым, мешаясь с туманом по опушке леса, отстаивался озерцами. Солнце поднялось уже, и над туманом, лесом и полем воздух светился золотисто-сине. У самого леса лопатами и вилами землю ковыряли женщины и старики, ползали две коровьих упряжки.

Полуторка подошла к тупорылому немецкому тягачу. Лысенков выпрыгнул первым, разминаясь, обошел тягач кругом, потрогал ладонью пыльные подкрылки.

— Не выйдет ничего из нашего роя, лейтенант, — презрительно цыкнул через губу Вдовиченко, нагнулся, заглянул под капот тягача. — Плуг не выдержит.

Лысенков ногой попробовал лемеха тракторного плуга, покачал прицепную серьгу. Он и сам не очень верил в затею, но приказ есть приказ.

— У нас же отечественные тягачи есть в ремроте. Трактора даже.

— Дареному коню в зубы не смотрят. Садись, Шляхов. За камнями поглядывай. А ты, Костя, на плуг за прицепщика.

Бабы и деды у леса вскинули головы на голос тягача и с интересом стали смотреть на поле, где были солдаты.

— Можно пахать! — успокоил после первого круга Шляхов. — Помельче, но можно…

— Оставайтесь тогда с Кленовым здесь, а ты, Вдовиченко, к трактору вчерашнему с остальными. К вечеру чтоб готов был. Меня здесь ищите.

Перед обедом прилетел немецкий разведчик, развернулся над полем. Вид пашущего немецкого тягача, кажется, удивил и разозлил летчика. На втором заходе он ударил по тягачу из пулеметов, а на третьем из-под фюзеляжа его вырвалось вдруг белое облако и на деревню и поля метелью посыпались листовки. В лесу стояли воинские части, и над лесом разведчик выпустил еще одно облако. Часть листовок ветром вынесло к тягачу.

«Сейте, сейте, — наставляли немцы колхозников. — Убирать будем мы». Солдатская была составлена с претензией на остроумие и знание русского народного творчества. «Вас, сталинградские бандиты, мы загоним туда, куда ворон костей не заносил. А ивняковские леса поднимем на небеса!..»

Словесный текст был дополнен рисунками: русский солдат на маленькой гармошке играл «Последний нонешний денечек», немецкий — развернул мехи баяна: «Широка страна моя родная…»

— Мисяць у неби, год у кнызи, а день такый у нас, як и у вас, поцелуй за цэ ось куды нас, тай убырайся вид нас, бо будемо лупыты вас, — смачно и сладостно-зло закруглил Вдовиченко, пришедший за ключами.

— А ты дипломат, Степан. — Шляхов полюбовался взволнованно злобным лицом Вдовиченко, смял листовку в потном кулаке, полез в кабину. При обстреле он высовывался в дверцу, следил за косым падением немца, определяя линию огненной трассы.

«Завтра нужно будет пулемет взять», — решил Лысенков про себя.

Теплый ветер с юга расчищал гарь над полем, сбивал над лесом рудые дымные стаи облаков, гнал их на север.

Поля нежились в тепле, грели бока, дымились, впитывали ломкую тишину. Высветленная полоска у самой нитки горизонта, как в детстве, манила куда-то в невидень.

На огородах за деревней, в бурой ботве картофельника, маячили платки, перекликались ребячьи голоса, звенели ведра. Пониже левад, в вербах, гнездились с криком припозднившиеся грачи.

— А весна, лейтенант. — Лениво-затуманенным взором глядел Шляхов поверх леса, останавливаясь покурить. — Только запах у нее иной, чем дома. Какая-то чужая она: и греет, и холодит. — Легкие шадринки на лице его коричневели, маслились потом.

— Весна дома — праздник, — задумчиво отзывался Лысенков.

Привезли обед. Подошли старики и женщины от леса.

— Все целые? — пожмурился гривастый дед, обминая картуз в узловатых потных ладонях и поглядывая на термос. Парок из-под крышки термоса вышибал голодную слюну.

— Обошлось.

— Ну и слава богу. И немцу не воюется. Потишал. — Дед подобрал охапку бурьяна на меже, устроился поближе к танкистам.

— Доставай, дед, ложку. Подсаживайся.

Женщины развязали узелки, достали печеные картошки, луковицы, подозрительного цвета лепешки. Худобу и бледность их лиц скрашивал вешний загар. Теплый ветерок румянил щеки.

— Обедать с нами, — позвали танкисты и их.

— На всех не хватит.

— Сколько хватит.

С минуту только стучали ложки о котелки, чавкали рты, покрякивали.

— Значит, не собираетесь бросать нас, — выронил дед с набитым солдатской кашей ртом.

«Вон оно что! Вот почему вместе обедать пришли!»- усмехнулся про себя Лысенков, попридержал ложку на весу.

— А ты как думаешь, дед?

— Думаю, и убирать надеетесь, раз сеете. Тоскует земля, жалуется. Перепусти день-два — и хоть не бросай верно. А их ни людей, ни тягла, ни зерна… Это хорошо еще, ваше начальство додумалось, а то хоть в кулак свищи. Как-никак мы пальцы одной руки. Какой ни вырви — больно.

Просвистели крыльями заблудившиеся нырки. Дед проводил их незряче, облизал и спрятал ложку, засобирался.

— Пошли, должно, бабы, ковырять, — сказал он поевшим женщинам.

Бабье войско, почти сплошь перелицованное в армейский цвет — на ком гимнастерка, на ком фуфайка, на ком немецкий мундир, — гуськом поплелось за гривастым дедом к лесу.

Вечером немецкий разведчик наведался еще раз. Над свежей пахотью, в тени леса, густела хмельная пахучая синь воздуха. Разведчик вынырнул из-за пламенеющей узорчатой каймы леса бесшумно. Шляхов попил как раз воды и шел к тягачу. На руках у него щебетала что-то свое серьезно-детское Галинка. Она пришла покататься. В отуманенных лаской глазах обоих не погасло теплое, заговорщически-смешливое, что связывало обоих, когда они кинули разом взгляд в золотистую просинь предвечернего неба.

Синяя молния вошла Галинке в правое плечо. Галинка дернулась, будто вырваться хотела, и тут же обмякла.

— Ты что, Иван! — кричал Кленов и, спотыкаясь, бежал от тягача.

Лицо Шляхова медленно вытягивалось, стыло в крайнем изумлении.

Прибежал Лысенков. От леса, чуя беду, бежали пахотью женщины и старики.

— Машину, лейтенант! За Суровикиной! — Шляхов положил девочку на ватник, приставил ухо к груди, торопливо надорвал зубами и стал бинтовать индивидуальным пакетом плечо и выходное отверстие в левом боку.

Немец пролетел над полем еще раз. Косая тень его накрыла людей, сгрудившихся у девочки. Летчик отчетливо видел сбежавшихся и бегущих по полю стариков, женщин, солдат. Удобней мишени и не придумаешь. Но немец стрелять почему-то не стал. Наоборот, пролетел еще раз и как бы даже завис над толпой, но стрелять снова не стал. Видимо, остался доволен своей работой.

Часа через полтора приехала Суровикина, хирург медсанбата. С ней приехали еще два врача и сестра. Приехали они на своей машине, захватили все нужное для операции.

Шляхов уже перенес девочку на руках домой, уложил на кроватку.

Что сказали и что делали врачи, Лысенков не знал. Нужно было возвращаться в часть.

Суровикина потом рассказывала. Шляхов не спал всю ночь, сидел у кроватки Гали. Девочка хрипела, бредила. Мокрые тряпки на лбу тут же высыхали, сжигаемые внутренним жаром. Раза два девочка приходила в себя, узнавала мать, Шляхова, жалобно просила: «Папочка, ты же любишь меня. Сделай, чтоб не больно было». Шляхов хрустел зубами, не двигался. Затихла девочка в четвертом часу. Шляхов молча поднялся искать инструмент и доски на гробик. Голова у него была белая.

* * *

Помимо войны и сева хлебов на стрельбищах и полигонах по всей Курской дуге солдаты напряженно учились. Гремя гусеницами, к пехотным окопам подошли Т-34.

— Я тебе толкую, а ты снова, як Мартын из конопель…

На бруствере сидят солдаты. Пожилой дядько ожесточенно чешет желтую под пилоткой лысину, сердито втолковывает молодому белобрысому парнишке.

— Я ни бутылкою с гасом, — опасливо косит парнишка на волнистое марево над моторами танков и сглатывает набежавшую слюну. — Повлитрою…

— От дурень! — сокрушается дядько. — Это ж тебе не сусидка Явдоха, а танка. Ну!..

— Гранатою пид гусеницу, а пивлитру на мотор, — волнуется парнишка.

— Ну, что мне с тобою делать? Га-а? Что у тебя за терминология! Ты ж солдат и должен знать общий «отченаш»!..

— Что ты мучишь его, Сидоренко? Совсем задергал, — вступается за парнишку клещеногий помкомвзвода Шестопалов. Желтые глаза его по-кошачьи смежились в полоску, слезятся от дыма цигарки.

Бухая кирзовыми сапогами, подбежал лейтенант. Выпученные глаза застилает пот, левая рука поддерживает планшетку на боку. В стороне, у пыльных кустов боярышника, — начальство высокое. Впереди, сухощавый, подтянутый, руки за спину, командарм.